В Екатеринбурге продолжается противостояние фонда «Город без наркотиков» и местных правоохранительных органов. Президент фонда Евгений Ройзман ответил на вопросы корреспондента Правмира.
— Евгений, что сейчас происходит с фондом? В офис постоянно идут звонки от родителей. Вы принимаете реабилитантов?
Евгений Ройзман. Фото: Анна Гальперина
— Да, мы работаем. На Изоплите последние 12 лет не бывало меньше 100 человек, на Белоярке жили 120 реабилитантов, там и до 150 доходило. Это были самые крупные реабилитационные центры в России. И самые успешные, на мой взгляд. Не сектантское общежитие, не больница. Сейчас на Изоплите осталось 16 ребят, на Белоярке 12, на Женском 9 девчонок.
На днях вернулась Маша. У нее мать живет в Канаде, она просто сбежала от дочерей-наркоманок. В таких случаях обычно начинают родителей винить, мол, все проблемы из семьи. Но героин не разбирает, хорошо дочь воспитали или плохо. Полюбила мерзавца, во дворе кто-то угостил — все, понеслось, не остановишь. Старшая сестра умерла от передозировки, младшая закалывается. Мы ее взяли к себе, но когда все пошатнулось, она ушла. Понимаете, это же наркоманки! Увидели, что режима больше нет, и тут же начинают шантажировать всех окружающих. Месяц ее не было. Сейчас приехала. похудела на 15 кило.
Дима – он у нас старший на Белоярке, учился когда-то вместе с ее покойной сестрой – говорит: «ну ее, бесполезно, не вытащить». «Посмотри, — говорю, — вот Макс, он кололся 12 лет перед тем, как его к нам привезли, и теперь столько же лет не колется. А ведь никто не верил, что вытащим! Вот Кирилл, его тоже считали конченым, вот Серега…» Полно народу — живут, работают, дети у них растут! У всех есть шанс.
— Почему местные власти, желая надавить на фонд, разгоняют именно Женский?
— Это самая слабая наша позиция. Представьте: в реабцентр заходят здоровые мужики, развозят девчонок по разным отделениям и начинают обрабатывать. Какое тут может быть сопротивление? Половина женщин напишут заявления. Женщинами в сто раз легче манипулировать.
Другое дело, что они потом придут и также, глядя в глаза, скажут: «нас заставили». Но за возможность выпить, уколоться, да просто за ночлег дадут любые показания. Наркоманы собственных родителей оговаривать не стыдятся. Мерзавец алкоголик написал заявление на свою маму семидесятилетнюю, что она его похитила. Каково? Малёнкин, который столько сил в Женский вложил, год носился с девчонками, не хочет ездить туда. Душа не лежит, и я его понимаю.
— История с эксгумацией тела Татьяны Казанцевой всколыхнула весь рунет. Даже противники фонда возмущены. Зачем правоохранители это делают?
— У них совершенно примитивная задача: кончить фонд «Город без наркотиков». Местные власти думают, что мы держимся за счет повестки. Наркотики – тема, которая позволяет нам все время быть на виду. Поэтому они хотят повестку у фонда забрать и сами заняться борьбой с наркотиками.
«Грозный воин», конец XVIII в, Музей Невьянской иконы, г. Екатеринбург.
Честно скажу: если бы они сейчас пришли, и я бы увидел в них силу, и они бы сказали: «Парни, вы много сделали, вы устали, пришло время, мы включаемся, государство включается, все будет по-настоящему», — я ответил бы: «Слава Богу, наконец-то. Спасибо вам огромное!» Ушел бы в соседний музей, иконами занялся. Но они сами делать ничего не хотят. Начинают надувать мыльный пузырь и считают, что, если не будет повестки, то и нас не будет.
Зачем нужно, чтобы нас не стало? Во-первых, при нас видна вся импотенция власти. Во-вторых, у нас рейтинги выше, нас уважают здесь. Нынешние начальники-назначенцы уважения в городе добиться пока не смогли, потому что уважают за дела, а они работать не хотят. Что касается силовиков, с ними ситуация совершенно однозначная. Все конфликты с силовыми структурами связаны только с успешной борьбой фонда против наркоторговцев. Других конфликтов не было никогда. Более того, с самими наркоторговцами проблем не возникало. Только с продажной полицией. Ничего, справимся, не впервые.
– Чем можно объяснить бесчинство представителей закона по отношению к семье покойной? Ведь семья – это часть общества. Любой нормальный человек будет защищать родную могилку.
— Они просто не видят нас. Мы живые люди, у нас дети, мы работаем, вкладываем свою энергию, душу, деньги, в конце концов, — но для сотрудников правоохранительных органов мы просто препятствие. Они не живых людей унижают, а устраняют помеху.
Родители Казанцевой, с их точки зрения, — вещь, которую можно повернуть так или этак. При этом у непосредственных исполнителей, которые на земле работают, совесть есть, а начальники, дающие указания — они же не своими руками выкапывали! – вот эти не стесняются ничего.
— Но ведь идет очень серьезный резонанс. По сути, ситуация знаковая. В стране складываются общественные движения, которые берут на себя функции государственных структур в тех случаях, когда само государство не справляется. Фонд «Город без наркотиков» – наиболее яркий пример. У нас 20 лет не было общества, у нас было народонаселение, а общество появилось в последние годы. И сейчас на всю Россию есть несколько заметных фигур, глядя на которые остальные люди подтягиваются и начинают проявлять инициативу. Казалось бы, радоваться надо! Любая страна, в которой нет сильного общества, способного отстаивать свои интересы, обречена на гибель. Неужели власть этого не понимает?
Обыск в реабцентре фонда «Город без наркотиков»
— Вы правы, чем сильнее общество, тем сильнее страна. К сожалению, в России сейчас чем слабее общество, тем сильнее власть. Но сила власти – это еще не сила страны. Нахождение у власти превратилось сегодня в самоцель. При этом главное — чтобы было тихо. Это называется социальной стабильностью. В результате происходит столкновение интересов власти и общества.
При этом у меня лично нет претензий к властям: они приходят и уходят, а мы остаемся. Нам здесь жить. Поэтому я буду сотрудничать с любой властью. Мне неважно, кто наверху, лишь бы власть работала.
Мы тут недавно собирались на Шарташе, когда исполнялось тринадцать лет фонду. Загнались, чуть не забыли… А ведь столько всего сделано. За эти годы в полуторамиллионном городе ни один ребенок не умер от наркотиков. Пять тысяч операций против наркоторговцев, тысячи людей прошли через фонд. И вот решили отметить.
Ну, какой у нас ресурс? Нас работает в офисе на Белинского всего несколько человек. Оперативников побольше, десятка три — все наши бывшие реабилитанты. «Страна без наркотиков», наше замечательное подразделение, состоит из четырех ребят, которые собирают информацию со всей России, сотрудичают с правоохранительными органами. Плюс оставшиеся с Белоярки, Изоплита, Женского и в Быньгах — там небольшой, но очень крепкий, хороший реабцентр. Родители фондовские собрались. Встретились на Изоплите. Надо бы, вроде, что-то сказать, праздник все-таки. Про ситуацию? Все и так понимают…
Я посмотрел — многие ребята с детьми приехали. А ведь я их семьи знаю, каждого помню, как его к нам родители привозили. «Вот ваши дети, — говорю. – Они играют, ходят в садик, в школу, в спортивные секции. Без фонда ни их бы не было, ни вас. Поэтому мы будем продолжать».
Реабцентр фонда «Город без наркотиков». Фото: РИА «Новости»
— Закон о принудительном лечении помог бы сдержать рост наркомании?
— Конечно! Во всех цивилизованных странах существует закон о принудительном лечении. В Швеции подростка направляют на принудительное лечение, если он хоть раз был замечен в общественном месте в состоянии наркотического опьянения. Эти законы достаточно строго работают.
Взять хотя бы практику наркосудов в Америке. Суть принудительного лечения в следующем: на одном конце цепочки создается мощнейшее полицейское и общественное давление на наркозависимого. Он попадает под правовой пресс, у него земля под ногами горит. И тут же на другом конце открываются широкие ворота в медико-социальную реабилитацию.
— В России пока наоборот. Допустим, родитель узнает, что ребенок употребляет наркотики, те же «смеси», например. Его ведут к наркологу, нарколог проводит тест, тест ничего не показывает, потому что эффективных тестов не разработано, а в районном диспансере про наркотики нового поколения даже главврач толком не знает. Да и подросток не сразу доходит до ежедневного приема, он какое-то время «экспериментирует» от случая к случаю. В результате дело заканчивается лекцией о вреде пьянства и курения, которая ни малейшего впечатления на пятнадцатилетнего пациента не производит. Подросток убеждается, что взрослые ничего не могут: ни остановить, ни наказать. Дикая картина, согласитесь. Как это все должно выглядеть в норме?
— Здесь, чтобы что-то сделать, нужно уметь называть вещи своими именами. Иначе лучше и не браться. Поэтому давайте по-честному.
Наркоман, вне зависимости от возраста, — это животное. Наглое, опасное, хищное и коварное. С ним можно общаться, только если он понимает, что у тебя есть какие-то механизмы борьбы, ты способен ему противостоять и тебе есть куда пожаловаться. При этом наркоман — тонкий психолог, среди наркологов таких нет. Он ухитряется превратить в наркотики все: вещи, свои и чужие, ночлег, квартиру, а главное, — ваше доверие, доброе отношение к нему. На старте об этом необходимо помнить.
Первая победа — когда вдруг наркоман обнаруживает, что больше ничего тебе не может рассказать, ты все понимаешь без него.
Вторая – когда он увидел твою решимость идти до конца. Он нужен тебе, но только нормальный. И ты готов переломить ситуацию. Когда сектанты говорят про излечение наркомании добром и лаской — это ложь. Все практикующие наркологи, все родители зависимых знают, что добиться результата, гладя наркомана по шерстке, невозможно. Ты можешь его любить больше всего на свете, но он не должен это видеть. Нет, именно потому, что ты его любишь, ты будешь брать его за шиворот и тащить из наркоты без всякой жалости.
И, конечно, наркоман должен знать, что тебе есть куда обратиться. А когда приходишь в полицию, говоришь «спасите, помогите!», стучишься к врачам, и некому спасти и помочь, — руки опускаются. В итоге многие родители начинают сами давать деньги на наркотики детям, которые их шантажируют.
— А куда деваться? Если наркоман несовершеннолетний, родитель по закону обязан его содержать. Взрослого можно отпустить на все четыре стороны, как советуют психологи, а подростку – попробуй, откажи в заботе! Не имеешь права. Родитель дает деньги на обед в школе, а он скидывается с приятелями на «травку». Ему покупают новые кроссовки, одежду — он их продает…
— Проблему усугубляют еще и потуги на введение ювенальной юстиции. Вообще, как только ты всерьез берешься за борьбу с наркотиками, тут же входишь в жесточайший конфликт с системой во всех ее ипостасях.
Ты говоришь, что ломка — это показательное выступление для близких, тебе отвечают: «Нет, что вы! Как можно! Везите его к нам в наркологию, мы избавим от мук, прокапаем, только заплатите от 15 до 18 тысяч». Говоришь, что нужно закрывать наркоточки, тебе заявляют: «что вы несете, у нас там оперативные разработки, нельзя точку трогать, это наши агенты!» Когда говоришь, что в страну весь героин завозят граждане Таджикистана, тебе объясняют: страна нуждается в гастарбайтерах, они, на самом деле, отличные ребята. Говоришь, что от Калининграда до Владивостока торгуют цыганские поселки, а в ответ слышишь: «фу, как нетолерантно!»
Защищаются привычные методы работы, идет жесткая реакция на любые проявления инициативы. Как только где-то люди начинают решать свои проблемы без вмешательства государства – всё. Малейшая трудность возникнет — тебе тут же прилетит со всех сторон.
Но пока ты честно делаешь свое дело, никто не сможет тебя уничтожить.
Читайте также:
Эксгумация тела Татьяны Казанцевой: законная процедура или кампания против центра Ройзмана?
Что ждет «Город без наркотиков»?
Кто прав? Наркоманы дают показания против Фонда Ройзмана
13 вопросов Евгению Ройзману
