Предлагаем вашему вниманию материал из сентябрьского номера журнала «Вода живая».

В 1922 году большевистским правительством была выпущена серия декретов, касающаяся изъятия ценностей у религиозных общин Советской России. Декреты положили начало массовой кампании экспроприации, которая продолжалась всего несколько недель… Но ее последствия российское общество ощущает до сих пор. О судьбе церковных ценностей рассказывает советник директора Государственного Эрмитажа, доктор исторических наук Юлия Кантор.

Юлия Кантор

Юлия Кантор

Цель, средства, результат

— Декларируемой целью экспро­приации была помощь голодаю­щим Поволжья. Были ли другие цели?

— Большевики преследовали не­сколько целей. С одной стороны, бо­ролись с инакомыслием, с другой, пополняли казну. Они не просто от­бирали золото, серебро и драгоцен­ные камни, но и стремились вбить клин между Церковью и народом, де­скать, «церковники держатся за свое золото, а вы голодаете и людоедству­ете».

Была и еще одна цель — раско­лоть саму Церковь. Часть православ­ных считала, что нужно делиться, другие возражали: «С этой властью? Даже ради народа? Нет!». И этот рас­кол большевики усугубляли средства­ми пропаганды.

— А почему изъятие ценностей произошло спустя пять лет после революции?

— Борьба с инакомыслием началась еще в 1918 году, но сначала нужно было расправиться с оппонентами нерелигиозного толка: эсерами, каде­тами, меньшевиками, просто с мыс­лящей интеллигенцией. Да и Церковь занимала выжидательную позицию: за исключением нескольких уездов, на приходах не было резкой антибольшевистской агитации. Поэтому до поры до времени Церковь не тро­гали.

А в 1921 году, когда страну — от Кронштадта до Тамбова — захлест­нула сильнейшая волна народных восстаний, вызванных преимуще­ственно социально-экономическими проблемами, в очередной раз встал вопрос: как менять ситуацию? Кого грабить теперь? На очереди стояла Церковь, до тех пор не сильно пострадавшая (не будем забывать, что новая власть грабила и уничтожа­ла не только Православную церковь, но и другие конфессии).

— Операции по изъятию проходи­ли неспокойно…

— Да, в Петроградской губернии, в Подмосковье и других местах‚ ино­гда в результате агитации духовен­ства, иногда своей волею‚ люди вы­ходили против партийных комиссий и чекистов. Где-то ситуация была прямо противоположная: церковные предстоятели категорически отказы­вались отдавать ценности, но голод­ные крестьяне выходили с вилами, чтобы помочь красноармейцам…

— Церковь в лице патриарха Тихо­на была согласна без боя отдать те ценности, которые не входят в необходимый для «отправления культа» минимум. Почему боль­шевики отказались от такого варианта?

— У большевиков и у Церкви были разные понятия о том, что нужно и что не нужно.

Кроме того, в ряде случаев настоятели храмов или мона­стырей не соглашались отдавать во­обще ничего. Дескать, почему я должен ценности, которые хранятся в моем храме с XII века, отдавать не­известно кому, не имея даже возможности проконтролировать, на что эти средства пойдут?

У партийных комис­сий были кардинально иные представ­ления. Допустим, церковники выдали 12 предметов. А Губкому или ГубЧК нужно отчитаться за 20, потому что по каким-то спискам в этом храме их должно оказаться именно столько.

— На что пошли деньги?

— Значительная часть средств, кото­рые большевикам удалось выручить от продажи (по демпинговым ценам!) экспроприированного имущества, действительно тратилась на помощь голодающим. Но, как и национали­зация, изъятие церковных ценностей не принесло тех плодов, ради кото­рых официально это все затевалось.

Ситуация повторилась и в конце 1920‑х годов, когда пострадали луч­шие музеи страны. Экспонаты из Эрмитажа, других музеев страны мы видим сейчас в крупнейших музеях Англии, Америки… Национальное достояние продано, а дивидендов ника­ких, вернее, отрицательные — когда государство начинает торговать сво­им культурным достоянием, это на­носит колоссальный урон его репу­тации. Я убеждена, что ни при каких обстоятельствах культурные ценности на продажу выставлять нельзя.

— Но часть ведь просто украли?

— Да, вероятно, что-то оседало в кар­манах тех, кто производил экспроприацию, и чиновников, составляв­ших описи. Что-то оставалось в селах: если изъятие производилось с помощью местных крестьян, с ними тоже рассчитывались награбленным. Такие случаи описывают, например, старожилы на Псковщине и Новгородчине. Но все же самое ценное по­ступало в госструктуры, от которых и зависела судьба вещей.

Ценой жизни

— Как церковные ценности оказы­вались в музеях?

— От продажи и переплавки с огромными трудностями удалось спасти многие ценнейшие (как с художественной, так и с религиозной точки зрения) вещи.

Происходило это так. Зачастую перед выставле­нием предмета на аукцион партра­ботники привлекали специалистов из «классово чуждых» — прекрасно образованных музейных сотрудников или бывших хранителей крупнейших коллекций дворянских родов. Совет­ской власти требовалась экспертная оценка. Порой специалист «из быв­ших» замечал: «Нет, эта вещь ни­чего не стоит. Но — как предмет культа — пусть она полежит у нас в запасниках. А мы организуем экскурсию, разоблачающую церковни­ков, и расскажем, как они нажива­лись на крови трудового народа».

Многим музейщикам, которые та­ким образом фактически спасали церковные ценности от неизбежной продажи или уничтожения, подоб­ные деяния стоили тюрем и лагерей и даже жизни.

Наверное, поэтому и конфликт музеев с Церковью протекает на­столько остро…

— Конечно, музей, как и Церковь, пострадал от большевистского го­сударства! Не нужно забывать, что первое постановление ВЦИК об изъ­ятии ценностей, золота, серебра, драгоценных камней и т. п. касалось именно музеев (декрет от 2 января 1922 года). Церковь шла под номе­ром два. Поэтому когда сегодня государство пытается отдать долг одному ограбленному за счет другого ограбленного, мне это непонятно.

Понимаете, многие вещи, экспро­приированные большевистским го­сударством, но сохраненные ценой жизни музейных работников, имеют не только религиозную, но и худо­жественную ценность, и потому ду­ховно значимы не только для право­славных. Они нужны любым людям, которые интересуются историей, культурой, философией, религией своей страны. Они полезны и верую­щим других конфессий: ведь мусульманин не пойдет в храм смотреть на уникальную икону, а в Эрмитаж пойдет. Церковный предмет, поме­щенный в музейный контекст, спо­собен возбудить интерес к религии даже у атеиста и при этом способствует усилению веротерпимости.

Жертвы войны

— Много ли музейных экспона­тов удалось эвакуировать после 22 июня 1941 года?

— Из-за того, что Советский Союз не готовился к войне на своей терри­тории, эвакуационных планов у музеев не было, а если были, то сугубо номинальные.

Например, в соответ­ствии с одним из таких документов, из Павловского музея-заповедника во время войны должны было вы­везти 4 000 экспонатов. Вы пони­маете, что для такой сокровищ­ницы 4 000?! Это одна сотая даже не всех, а только уникальных пред­метов.

Планы эвакуации имели толь­ко ленинградские музеи. И то эти планы поспешно корректировались из-за Финской войны.

С периферии, например, из Новгорода и Пскова, которые обладали уникальными коллекциями, в том числе богатейши­ми собраниями икон, фактически не было вывезено ничего. Скажем, из четырех вагонов, запрошенных в самом начале войны для эвакуа­ции музея новгородскими властями, был выделен только один. Паковать экспонаты и формировать их списки центральные власти тоже запреща­ли — «во избежание паникерства». А 15 августа Новгород уже был за­нят немцами. Поэтому огромное ко­личество церковных ценностей было захвачено нацистами. После войны вернулось немногое.

— Что мешает проследить судьбу этих предметов?

— Многие составленные немца­ми списки ценностей утрачены или уничтожены. К счастью, кое-что сохранилось. Например, описи шта­ба рейхсминистра восточных окку­пированных территорий Альфреда Розенберга. Благодаря им многое удалось вернуть уже в первые по­слевоенные годы…

Долгое вре­мя никто не занимался проблемой утрат, время упущено, ушли живые свидетели, в том числе германские искусствоведы — не нацисты, участво­вавшие в приемке ценностей.

Еще одна проблема — во многих наших музеях после войны не было состав­лено сравнительных описей утра­ченных вещей: что было, что про­пало, что возвращено.

— А довоенные описи?

— На них и основываются сейчас. Но часть из этих описей тоже погибла во время войны.

Например, бесследно исчезла одна из богатейших художе­ственных галерей — Сталинградская, в которую попали после революции вещи из купеческих собраний, и опи­си ее сгорели. Списки коллекций вос­станавливались только по чудом сохра­нившимся выставочным каталогам 30‑х годов. Этот трагический пример — один из множества…

Но, тем не ме­нее, работа ведется, несколько лет назад появился проект «Культурные ценности — жертвы войны» (lostart.ru). Это бесконечно пополняемый каталог утраченных и возвращенных предметов старины. Поиски продолжаются!

Беседовал Тимур Щукин

Читайте также:

Спаситель разграбленного

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.