В нашем дворе много людей в оранжевых робах, они стали частью пейзажа.
С их приходом в наш двор все изменилось, все стало вокруг голубым и зеленым, как поется в советском кинохите – чисто, нарядно и пахнет цветами, а не помойкой, как в прежние времена.
С утра до ночи они метут, скребут, красят под руководством двух теток из ДЕЗа.
«Робы» довольны, тетки довольны, жители радуются кардинальным переменам в дворовом пространстве, только что-то очень грустно смотрит дворник Фархад, когда я вижу его сидящим на корточках в редкие минуты отдыха. Мы с ним знакомы, он теперь спит на моем диване, который мы с ним вынесли из моей квартиры год назад.
Он смотрит на моем стареньком DVD индийские фильмы и читает книги, которые после прочтения моей женой я выбрасываю пачками на помойку.
У него красивые руки пианиста, безупречный русский язык выпускника русской гимназии в Фергане и лицо Авиценны с портрета в детской энциклопедии.
Он ветеринарный врач и приехал спасать свою многочисленную родню, оставшуюся на родине.
Он день работает, потом едет на велосипеде в свой подвал и лежит там, в комнате без неба, до утра, слушая в телефоне родную речь и шум базара.
Ему тридцать лет, он не женат, дома у него пять сестер и больная мама, и ему в Москве плохо.
Я рассказал ему, что мама моя с бабушкой в войну жили в Фергане, Средняя Азия приняла тогда миллионы русских и нерусских и приютила, обогрела, накормила и спасла.
Мама всегда в свой день рождения пила третий тост за какую-то Биби ханум, которая положила на свою единственную кровать в своей хибаре мою бабушку и беременную маму.
Фархад, услышав, что я ему рассказал, спросил, не знаю ли я, на какой улице жила моя мама. Я помнил, что это было на улице Коммунистов, так было написано на единственной фотокарточке, оставшейся с того времени, единственное свидетельство, что у меня была бабушка, которую я не знал.
Фархад посмотрел карточку и спокойно сказал, что рядом с моими на снимке его прабабушка, которая умерла в прошлом году, прожив 92 года.
Каждый день студеной зимой и жарким летом он метет и отскребывает окурки и плевки в моем дворе, он не желает захватить мой город, он не врывается в мой дом, чтобы что-то украсть или изнасиловать соседских детей, он работает за то, что дадут ему толстые тетки в норковых безрукавках.
Он разделит эти небольшие деньги на две неравные части и большую пошлет своей маме, и его семья в Фергане продержится до следующего перевода, потом он поедет на вокзал к ташкентскому поезду и передаст маме лекарство, понюхает запах дынь и кишмиша.
Мне часто бывает стыдно, когда я вижу его во дворе, за нас всех, которые терпят и молчат, когда их оскорбляют, бьют, а иногда убивают.
Они приехали спастись, как мои мама и бабушка, они не требуют лежать на наших кроватях и есть наш хлеб, они просто приехали заработать, чтобы не умереть.
Благодарность – это бумеранг, который, как известно, всегда возвращается. Надо быть признательными людям, которые 70 лет назад спасли наших родителей, и негоже внукам спасенных брезгливо морщиться, когда они сидят на корточках на нищих улицах, – ну нет у них кресел для цивилизованного отдыха, как у нас, коренных жителей.
Я не призываю к терпимости, я призываю к благодарности, к милосердию и сочувствию тем, кому сегодня хуже, так считает православная церковь, а Россия в основном православная страна, так говорят.
Валерий ЗЕЛЕНОГОРСКИЙ
Источник: Вечерняя Москва
