Министерство образования и науки предложило законопроект о реформе РАН. О том, нужно ли реформировать Академию наук, нужно ли ее реформировать именно так, и как получилось то, что получилось — Андрей Десницкий.
Фото Анны Гальпериной
Предложенные реформы Российской Академии Наук, похоже, никого не устраивают в самой Академии, да и за ее пределами как-то не слышно ликования. При этом практически все согласны: сегодня РАН смотрится усохшим реликтом советского периода и явно нуждается в структурных реформах. В то же время другого варианта этих самых реформ, приемлемого для самих академиков, что-то не видно… Словом, «сохранить нельзя реформировать», и безо всяких запятых.
Я проработал в академической среде девятнадцать лет, и прежде всего скажу: нигде больше я не видел такой концентрации талантливых, работящих и порядочных людей, как в академических институтах. Только никак не скажешь, чтобы в этой системе этот бесценный человеческий ресурс сберегался, не говоря уже о том, чтобы его воспроизводить.
Как же это получилось? Некогда в СССР был Госплан, он определял, сколько продукции произведет тот или иной завод, от космических ракет до домашних тапочек, распределял соответствующие ресурсы и контролировал выполнение производственного задания. Академия Наук СССР была чем-то подобным, только в научной сфере. Государство, по сути, выступало единственным заказчиком и единственным потребителем научной продукции (термин выдуман не мной), оно же контролировало ее качество, объем и сроки поставок.
При этом наука и культура были советскому государству действительно нужны, хотя бы для просветительской работы среди населения и для демонстрации достижений мировому сообществу. Но главной задачей для физиков, упрощенно говоря, было производство вооружений, а для лириков (гуманитариев) — идеологическая поддержка режима. Впрочем, в эту систему прекрасно вписывалось и множество иных направлений, которые периодически приходилось удобрять цитатами из Маркса и Ленина и говорить об их великом народнохозяйственном эффекте. Некоторым, как генетике и кибернетике, не везло, их объявляли «продажными девками империализма», но в целом советское руководство относилось к товарищам ученым с пониманием и прощало многие шалости.
А главное, снабжало на достойном уровне. Академия, собственно, и была центром по распределению этого снабжения, от химических реактивов до бесплатных путевок в санатории (как правило, весьма качественные). И если ученый достигал определенного уровня (доктор наук, профессор), то мог быть уверен в завтрашнем дне: и реактивы будут, и достойная зарплата, и путевки. Даже легкая доля оппозиционности допускалась (но только легкая).
При этом, конечно, приходилось кривить душой, особенно лирикам: прикрывать марксистскими цитатами совершенно немарксистские по сути своей работы. Немало было и откровенной туфты, как и в остальных отраслях народного хозяйства в СССР, но все же в Академии всегда было кому отделить зерна от плевел, и имена этих людей знало всё научное сообщество.
И вдруг всё рухнуло. Госплан скончался, не оставив наследников, «крепкие хозяйственники» принялись приватизировать нефтяные вышки и заводы — а что же Академия и ее подразделения? Сохранились, какими и были, хотя государству они теперь уже были не нужны. Нет, оно ничуть не возражало против существования академической науки — просто оплачивало это существование по остаточному принципу. Единственный заказчик и контролер научной продукции более не был в ней заинтересован.
Зато на балансе Академии со всеми ее многочисленными структурами остались те самые институты (из них немалая часть — особняки в центре Москвы), сады и полигоны, санатории и больницы. И дальше крутились, кто как мог: сдавали половину своей площади в аренду банкам и ресторанам, открывали платные учебные заведения, продавали путевки в санатории. На вырученные деньги, как могли, поддерживали сотрудников, а кто-то поддерживал самого себя, любимого. Только, в отличие от нефтяных вышек и заводов, всё это богатство оставалось в собственности всё той же организации, что и раньше — АН СССР, ныне РАН.
При этом уровень жизни ученых упал ниже всякого плинтуса, и дело не только в нищенских зарплатах. Реактивы, новое оборудование — обо всем этом в девяностые можно было напрочь забыть, а значит, забыть и о серьезной науке. Так что «физики» в массовом порядке повалили за рубеж, благо, язык формул универсален, или переквалифицировались в коммерсанты, как талантливый математик Борис Березовский.
Несколько легче, казалось бы, пришлось «лирикам»-гуманитариям, ведь им достаточно тетрадки и карандаша… но ученый, который профессионально работает со словом, должен иметь доступ к словам, написанным в научных журналах и монографиях, должен обмениваться словами с коллегами на научных конференциях. Об этом тоже пришлось забыть, и только западные гранты, прежде всего от Джорджа Сороса, хоть как-то выправляли положение для избранных.
Зато стали расти как грибы всевозможные академии астральных наук и конторы по выдаче ученых степеней: при самом высоком классе обслуживания диссертанту требовалось лишь появиться на заседании ученого совета и прочитать по бумажке заранее заготовленную речь, в свою диссертацию можно было даже не заглядывать. Степени и звания становились для новых богатых чем-то вроде мраморных унитазов: а пусть будет для коллекции, перед пацанами не стыдно.
А другие диссертанты, аккуратные отличницы, переписывали статьи полувековой давности и защищали стандартные работы с нулевой ценностью, такой же актуальностью и новизной, потому что надо ведь получить ученую степень приличной девочке или умному мальчику. Члены ученых советов кривились, но голосовали, как надо — были, разумеется, и совсем другие советы, но отличить одни от других уже стало крайне трудно.
Видимо, некий пороговый уровень был перейден именно тогда, в девяностые. В российской науке осталось огромное количество достойных ученых, с этого утверждения я начал статью и вновь его повторю, но устойчивое воспроизводство было потеряно. Когда в сытые двухтысячные закрома Родины чуточку приоткрылись и для ученых, когда введены были драконовские меры для отсеивания диссертационного хлама, стало ясно, что уехавших уже не вернуть, а розданных впустую степеней не отобрать. И главное, что продлевать существование этой системы в ее нынешнем виде не имеет особого смысла: она не поддерживает настоящую науку и не отсеивает фальсификаций.
Голоса, говорившие о необходимости реформировать эту систему, раздавались уже давно, изредка встречались и конкретные предложения (самое серьезное — от Михаила Гельфанда и Дмитрия Ливанова). Фактически, предлагался отказ от самой академической системы в ее советском виде и переход на какую-то иную основу: университеты как центры научной деятельности, гранты как основной способ финансирования и т. д. Обсуждалась в основном конкретика: как это сделать с наименьшими потерями. Только всё заглушал хор: «ничего не меняйте, а лучше дайте нам больше денег». Похоже, никого этот хор ни в чем не убедил.
А теперь взглянем на ситуацию со стороны нынешних властей. Есть некий институт, формально автономный, но существующий на государственные деньги. Он обладает огромными активами, но как он ими распоряжается и кто получает выгоду, не очень понятно. Продукция, которую он производит, состоит в значительной степени из подделок, да и остальная часть не слишком-то государству нужна.
Руки не зачесались всё это поскорее реформировать? Если нет, то добавлю: сей институт ест из государевых рук, но служит рассадником вольнодумства. Оппозиционеры могут сколько угодно кричать, что результаты выборов подтасованы, но только ученые со своими кривыми Гаусса могут конкретно доказать: где, как и насколько подтасованы. И никаким фильмом НТВ этих кривых не выпрямить, потому что работает на них весь авторитет мировой науки.
И как-то очень кстати пришлась тут государственная кампания по «оптимизации» учреждений образования и культуры: всё по возможности слить (в двух смыслах этого глагола) и поставить под прямой административный контроль, заодно избавиться от лишних пассивов, а активы передать Кому Надо. Вот и с Академией решили поступить примерно так.
Это плохо? Разумеется. Но возмущенные крики «оставьте всё как было!» выглядят самым выгодным фоном для такой реформы просто уже потому, что всё давно не так, как было, и всё продолжает деградировать. Научное сообщество не смогло или не захотело само реформировать Академию — значит, ей распорядятся администраторы, как сочтут нужным.
И ведь Академия Наук — далеко не единственный институт в нашем обществе, в котором есть множество талантливых и достойных людей, который пользуется огромным авторитетом в обществе, который обладает богатейшими активами — и в то же время серьезно страдает от внутренних неустройств, от подмен и фальсификаций. И кто не хочет или может справиться с ними сам — дождется нашествия иноплеменных, зело ретивых администраторов.
