Читатели книги архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые», ставшей своего рода православным бестселлером, наверняка помнят одного из лучших друзей автора, погибшего иеромонаха Рафаила. В книге ему уделяется немало глав, но, как говорится, нельзя вместить невместимое, и очень многое в личности отца Рафаила естественным образом осталось «за кадром».
В дополнение к уже известным фактам воспоминаниями о личности и духовном пути — как своём, так и героя «Несвятых святых» — поделился в интервью «Правмиру» его брат, при жизни отца Рафаила — известный православный диссидент Александр Огородников.
— Александр Иоильевич, насколько я понимаю, ваш с братом путь к вере начался довольно синхронно, с создания христианского семинара?
— Немного предыстории. Ещё учась в Уральском государственном университете в 72-м году я предпринял попытку на базе такой структуры, как комсомол, организовать дискуссионный клуб, какую-то интересную стенгазету. В руководящие органы комитета комсомола нам удалось избрать людей, на которых я имел влияние. Однако вскоре руководство университета заинтересовалось тем, что происходит на первом курсе философского факультета. Они провели партийное расследование и вышли на меня. В результате меня исключили из вуза и из комсомола.
Тем временем мой брат Борис служил в армии, был участником конфликта на острове Даманский, и начал службу очень хорошо, а вот закончил её на гаупвахте, потому что восстал против дедовщины в армии. На «губе» он просидел где-то треть службы. После демобилизации Борис работал спортивным инструктором, поступил в институт.
Тем временем я поступил во ВГИК, который считался на тот момент самым свободным вузом страны. Например, там я носил длинные волосы, что в любом другом вузе СССР было бы немыслимо. Объяснялось это тем, что, помимо творческой атмосферы, во ВГИКе училось много иностранцев, а также проводились просмотры картин, запрещённых для широкого показа в Союзе.
— И Борис тоже попал вместе с вами под влияние этой атмосферы?
— Да, притом я часто брал его с собой в театр. Тогда буквально гремел театр на Таганке, где играли Высоцкий и Любимов. Бориса так захватил этот мир, что он даже перешёл жить ко мне в общежитие.
Уверовал я, как я уже рассказывал на Правмире, в 73-м году, и тогда возник семинар, в работе которого стал принимать активное участие и мой брат. Я тогда много путешествовал по России, и Борис ездил со мной. Это было первое наше стихийное миссионерство: мы встречались в общежитиях с молодёжью, уже к лету 73-го года у нас сложился определённый круг людей, с которыми мы стали проводить что-то вроде агап.
Нам было очень важно понять, что значит «быть христианином». Тогда мы проводили общие трапезы, куда приглашали наших друзей, и обсуждали с ними вопросы веры. Тогда мы, собственно, не были православными, скорее, мы были стихийными православными. Моё первое православное Причастие состоялось у владыки Антония (Блюма), но тогда я абсолютно не знал, кто он такой, поскольку был в этом плане совершенно не образован.
— А где вы встретились с владыкой Антонием?
— Ещё до прихода в Православие я понимал, что в моей вере не хватает глубины, и инстинктивно чувствовал, что где-то она должна содержаться. Я чувствовал, что для этого нужно идти в Церковь, но всё во мне: образование, атеистическое воспитание — восставали против этого. Я долго не мог найти храм, решиться причаститься. И однажды, 19 декабря 1973 года (к тому времени за попытку снять фильм о духовных исканиях молодёжи меня уже исключили из ВГИКа, и мы с Борисом устроились сторожами в одной столовой) я пошёл в церковь, сам не понимая, почему даже не позавтракал перед этим.
Меня удивило, что храм был полон, притом не старушками, а явно интеллигенцией, которая обычно боялась ходить в храм в советское время. Случайно я оказался перед солеёй. Там служил незнакомый мне старичок, но от того, как он служил, у меня, да и у многих вокруг, потекли слёзы умиления. Это была первая литургия в моей жизни. Когда митрополит Антоний вышел с Чашей, меня инстинктивно потянуло к ней. Я даже не знал, что накануне нужно исповедоваться и вычитывать какие-то правила.
Когда я подошёл к Чаше, митрополит взглянул мне в глаза, и у меня возникло ощущение, что он посмотрел прямо в моё сердце и всё про меня понял: все мои искания, метания, гонения. Мне показалось, что он причастил меня с каким-то особым тщанием. Таким образом, через Причастие, для меня открылась тайна Церкви. Затем уже был Псково-Печорский монастырь.
Придя в лоно Православия, мы с братом начали ходить в храм. Так получилось, что тогда я был старшим, был авторитетен для него, и потому в том, что касалось веры, он как бы шёл за мной.
— А когда будущий отец Рафаил впервые прочитал Библию?
— На самом деле уже в Москве, когда на семинарах мы пытались понять, что такое быть христианином, и в чём вообще заключается вера в Бога. Словом, поступал в институт он одним человеком, а заканчивал его уже другим. Учёба ему уже была неинтересна, а за увлечение религией его и вовсе исключили из вуза.
В 74-м году, когда мы оба уже ходили в храм, исповедовались и причащались, он решил поступать в Московскую семинарию. Тогда к нам домой стали являться люди из обкома комсомола и другие подобные лица. Чтобы избежать встреч с ними, Борис жил уже не дома, а у друзей, откуда и ездил на экзамены. Он всё сдал, но, конечно, его не приняли. Одной из причин этого назвали то, что он якобы не вышел из комсомола, хотя он вышел оттуда уже давно.
Когда его не приняли в семинарию, гонения стали ещё сильнее. Нас выгнали из столовой. Даже в самиздатском журнале для священников «Слово» КГБ через своих агентов призывало духовенство осудить мою деятельность и наш семинар. Власти всеми силами пытались оторвать веру от реальных форм жизни, загнав её в своеобразное гетто.
Тогда после неудачи с семинарией Борис поехал в Псково-Печорский монастырь, где очень достойный человек, наместник архимандрит Алипий помог его отстоять. Одним из факторов, повлиявших на подобную позицию, была нечеловеческая выносливость моего брата — он ведь занимался спортом, и потому в одиночку мог выполнять самую тяжёлую физическую работу.
— Отец Тихон (Шевкунов) в своей книге объясняет, почему КГБ согласилось на рукоположение отца Рафаила…
— Я не могу точно утверждать, правда ли это, ведь КГБ мне не отчитывалось, но думаю, что, скорее всего, так оно и было. Все знали о нашей дружбе, у нас был практически одинаковый путь, и было ясно, что в случае, если его не возьмут в монастырь, он вновь присоединится ко мне. После его рукоположения мне в монастыре дали понять, что приезжать к брату не стоит, чтобы не создавать ему неприятностей. Тем не менее, мы поддерживали связь: отец Рафаил приезжал ко мне в отпуск, направлял некоторых паломников.
Официально тогда я уже работал дворником — кстати, это была самая любимая работа в моей жизни. Фактически, у меня в распоряжении был целый особняк фабриканта Морозова. При нём находилась моя комната, но когда в 18.00 заканчивался рабочий день, мы проводили свои встречи в этом особняке. Именно там мы поставили сатирическую пьесу «Ленин — суперстар» и пьесу «В объятиях джинсни» о жизни хиппи…
Отца Рафаила рукоположили очень быстро, практически одновременно с пострижением в монахи, что тоже подтверждает версию отца Тихона.
— Почему же отца Рафаила убрали потом из монастыря?
— Скорее всего, это сделали в связи с тем, что Псково-Печорский монастырь уже попал в сферу туристических маршрутов для иностранцев, многие из которых знали про меня и интересовались и Борисом тоже. Тем более, незадолго до этого я написал открытое письмо доктору Филиппу Поттеру, главе Всемирного совета церквей, которое, как говорят в романах, сделало меня знаменитым. Его процитировали все крупные газеты и «голоса». Я писал о религиозном возрождении в России, о создании семинара как следствии духовных исканий молодёжи, и, конечно же, о гонениях.
После этого отца Рафаила стало постоянно вызывать КГБ с требованиями опровергнуть то, что я писал в ВСЦ. Однако он отказывался опровергать и лишь подтверждал, что всё написанное было правдой. Тогда его стали шантажировать, в том числе пытались использовать и рычаги церковной дисциплины, однако сломать его не смогли. После этого его и выгнали из монастыря. А уж когда меня посадили в ноябре 78-го года, его просто стали гнать отовсюду с указанием не принимать его ни в алтарь, ни в дом.
— Как же ему удалось получить тогда место на сельском приходе?
— Власти сами не поняли тогда, что сделали. Впрочем, в то время даже священники боялись пройти по улице в рясе, надевали её только в храме. А вот отец Рафаил всегда строго ходил в рясе. Мало того: Булат Окуджава давал ему машину, и он на ней приезжал в маленькие городки, где даже не было храмов. Супруга Булата Шалвовича Ольга Окуджава, кстати, была одним из самых преданных духовных чад отца Рафаила. Так вот, брат ходил по этим городкам в подряснике, на него обращали внимание, и он быстро находил заинтересовавшихся верой людей.
У кого-нибудь на дому он устраивал встречи, проводил беседы, после чего появлялись потоки желающих креститься. Но даже в таких случаях отец Рафаил не крестил сразу, а сначала беседовал, а иногда мог сказать: «Нет, ты не готов, я приеду в следующий раз только ради тебя». Масса духовных чад у него возникла и среди московской интеллигенции, и среди хиппи.
Словом, власти перепугались и решили дать отцу Рафаилу самый глухой приход, вдали от ближайшей дороги, чтобы выбраться оттуда было практически невозможно. Изолировать его стало для них единственным выходом.
— И он действительно пил чай в своём домике у глухого сельского прихода, как об этом пишет отец Тихон?
— Да, именно так. Понимаете, ведь это тоже было в какой-то мере продолжением нашего семинара. Ведь как он всегда проходил? Это был бесконечный чай и беседы. Конечно, бывали и доклады, но при этом всё равно сохранялась неформальная атмосфера. Люди, попадавшие к нам, попадали в атмосферу солидарности, братства, любви. Так было и в последующем у отца Рафаила. Евдокия, написавшая книгу о нём, шла топиться, когда ей на пути встретился мой брат. Он поговорил с ней, и после этого она стала его преданной духовной дочерью.
— В прошлый раз вы говорили, что подозреваете насильственный характер смерти вашего брата.
— Доказать это сложно, но некоторые обстоятельства его гибели действительно очень и очень настораживают. Во-первых, о возможной опасности его трижды предупреждал нынешний митрополит Санкт-Петербургский Владимир. Отец Рафаил подавал очень плохой пример остальным священникам, например, он не ехал по вызову уполномоченного по делам религий, и уполномоченному приходилось ехать к нему самому. Понятно, что власти ненавидели его. Шёл 88-й год, и мы только что провели альтернативное официальному празднование 1000-летия Крещения Руси, в нём участвовали гонимые священники, и отец Рафаил тоже.
После его смерти местные жители, когда мы пытались узнать у них обстоятельства трагедии, избегали разговоров с нами. К тому же, брат был опытным водителем, и по некоторым деталям катастрофы возникало впечатление, что его машину толкнули специально. Но подтвердить это документально мы не можем.
Беседовала Ксения Кириллова
