Евроремонт по случаю юбилея
Утренний гость стоял на моём пороге. Стоял, улыбался, торжественный и тихий одновременно, смотрел виновато и радостно. Оказывается, можно так смотреть — сразу виновато и радостно. — Откуда ты в такую рань? На чём ехал? Заварить кофе? Случилось что-нибудь?
А он стоял и улыбался… Анатолий. Почти родной мне человек, муж моей давней и близкой подруги. Вместе много всего пережито, соли съедено не один пуд, не одна верста вместе пройдена. Да раскидала жизнь, теперь дорогие мои художники Уваровы живут на Урале, в большом и просторном доме близ Верхотурья. Сами питерцы, а снялись с насиженного места и уехали в длительную творческую командировку к престарелой Толиной тётке, мыкающей одинокое житие в больших и неуютных хоромах. Но…
— Откуда ты всё-таки взялся? — Вчера приехал. Ну подожди, ну не обижайся, что сразу же не к тебе, должок у меня один был, задолжал земляку твоему, москвичу, надо было встретиться, долг возвратить.
— Много задолжал-то? — Много. Большую неразменную купюру… — Толя, я ничего не понимаю. Тебе кофе с молоком
или чёрный? — А можно с коньяком? Мне с французским коньяком! «Камю» пожалуйста!
— Нет у меня коньяка «Камю».
— А евроремонт ты почему не делаешь?
Вы что-нибудь понимаете? Я тоже ничего не понимаю. Прикатил спозаранку, трезвый, в своём уме, а городит чушь про купюры неразменные, коньяк и евроремонт.
— Допивай кофе, и объясняй, что к чему.
…Они вместе учились в Лесной академии. Жили в общежитии, потом, скинувшись на (<отдельное жилье>), снимали комнату у аккуратненькой старушки Мироновны на окраине Ленинграда, за Чёрной речкой. Толя и Владимир гуляками не были, хвостов не имели, лекции не пропускали, стипендию на глупости не тратили. Жили себе без изысков, хотя, если вдруг кто-то из них «богател», позволяли себе по парочке бутылок пива и, сидя на кухне, прихлебывая не спеша, наслаждались дерзким rpoмадьём планов.
— Первое, что приобрету, когда начну зарабатывать прилично — квартиру. Сразу трёхкомнатную, чтобы уже закрыть тему.
— Как платить будут, а то всю жизнь придётся копить.
— Прорвёмся. Что мы с тобой, Толян, молодые да здоровые, жён своих с детьми жильём не обеспечим?
Жёны и дети ещё тогда и не планировались. Володя и Толя как-то не вписывались в общежитские романы, мало ходили по вечеринкам и танцам. Но поговорить
об этом любили. Особенно дерзким был полёт фантазии насчёт красоты будущих жён.
— Мне бы рослую, крепкую. У меня на родине, в деревне, худых не любят.
— Родит, растолстеет, такие в момент толстеют, это очень важно, чтобы и после родов красоту сохранила, жизнь-то она, Толян, долгая…
Пиво быстро кончалось, да и Мироновна из соседней комнаты стучала худеньким кулачком в стену, как дятел-доходяга, слабенько, тук, тук, тук….
— Всё. Радистка Кэт на связь вышла. Отбой. И снились будущим специалистам дипломы с отличием и жёны с русыми косами до пояса, красивые, ясноглазые — на всю жизнь.
А потом, как водится, разбросала жизнь. Владимир уехал по распределению на Смоленщину, а Анатолий сразу после диплома поступил в художественное училище, интерес к живописи перетянул благородное стремление охранять лесные просторы. Открыточка к Новому году, скупые и одинаковые слова поздравления, главное — здоровье, всё остальное приложится…
Потихонечку к здоровью всё и прикладывалось. Толя женился первым. Познакомились в поезде. Он ехал к родителям в белорусскую деревню и в маленькой худенькой попутчице с серьёзными глазами сразу почувствовал чистую и родную душу. «У нас в деревне худых не любят… » Чего не сморозишь по глупости под пивко? Он вымолил у неё листочек с адресом и уже через месяц просил руки у её родителей.
Вернулся в Ленинград, стал устраивать семейное гнёздышко, ждать законную жену в своих питерских «хоромах» — маленькой комнатке в блочном доме, на первом, продуваемом всеми северными ветрами, этаже. А Владимир затерялся. В последней новогодней открыточке приписал после дежурных пожеланий: собираюсь жениться, о свадьбе сообщу дополнительно. Но не сообщил. То ли раздумал жениться, то ли раздумал приглашать. А у Толи свои коллизии: его худенькая, маленькая Любушка выдала ему подряд двух сыновей. Окончательно потерялись, когда Уваровы переехали в новую квартиру на Северном проспекте.
Много раз Толя вспоминал своего однокашника, ему очень хотелось узнать, как сложилась его жизнь, чего удалось добиться, задалась ли семья. У него-то задалась. Он воспитывал сыновей-погодков в любви к труду и красоте, он растил из них художников, лепил личности, учил презирать земные неурядицы. Мальчики рано взяли в руки карандаши. Анатолий изобрёл для них уникальную игру в каракули, развивающую вкус, чувство цвета, фантазию. В семье Уваровых художниками были все. Толя, закончивший после Лесной академии художественное училище. Любушка, мастерица составлять букеты из сухих цветов, вышивать красивые рушники и салфетки, создавать удивительные батики. И дети, Антон и Степан, сразу после школы поступившие в художественное училище, а закончив его, друг за другом, как и родились, зачисленные в Петербургскую Академию художеств. Их дом стал для многих местом радости и любви. Здесь никогда не roворили о новых мебельных гарнитурах, удачных назначениях по службе, о загранкомандировках и трафаретном благополучии. Почему и тянулись в их дом люди. Устав от своих страстей и проблем, они отдыхали под их уютным абажуром, сплетённым из сухих веточек ивняка, любовались сработанными Уваровыми коллажами и батиками. Здесь не хотелось говорить о суетном, как не хочется в прохладе и торжественности консерваторского зала думать о жареных в масле пирожках.
Дошло по цепочке: в Лесной академии встречаются однокашники. Толя принарядился, пошёл. Было весело и совсем не грустно узнавать в раздобревшей, с крашеными волосами даме королеву курса, Анечку Островую, а в седовласом очкастом интеллигенте разбитного и непутёвого Женьку Трошкина. Володи не было. Его вспоминали. Кто-то рассказал, что он сейчас в Москве при должности и при деньгах. Найти бы, как хотелось найти Володьку. Кто-то где-то в тайниках бумажника отыскал клочок бумаги с Володькиным телефоном. Давний, правда, может уже и устарел.
Но телефон не устарел. Анатолий сразу после вечера набрал номер и — Володька! Его голос!
— Старик! Это я, Толин Уваров! Куда ты пропал, старик!
Володя тоже обрадовался. И — как водится… — Надо бы увидеться, старик. Будешь в Москве,
позвони.
— Я через пару недель в Москве буду! — Толя так разволновался, что даже сердце громко заколотилось. — Я за тобой на вокзал приеду, встречу тебя. И — вот она, встреча. Обнялись. Крепко. У Толи даже в горле запершило и на глазах — влага. Изменился Володька, заматерел. Вальяжный стал, небрежно-вальяжный, но своё благополучие несёт не напоказ, а снисходительно, вроде оно для него так, пустяки. Ну не бедствую, ну преуспеваю, да разве это главное?
Элегантная женщина в тёмных очках, безупречная улыбка. — Моя жена Тая. А это Толян, я тебе рассказывал… И поехали они по летней, умытой ночным дождём, Москве, Тая сидела на переднем сидении вполоборота и расспрашивала о Петербурге, о детях, о житье-бытье. Её волосы развивались от легкого ветра, профиль был красив, голос мягок и загадочен. Красивую жену отхватил, сам-то далеко не совершенство: растолстел, очки на крупном носу, лоск, правда, присутствует. Неужели женщинам так по душе лоск? У него никогда никакого лоска не было, а Любушка его своим вниманием не обошла. Значит, не всегда лоск главное, не для всех, наверное. Подъехали к небольшому ресторанчику. — Кофе выпьем, а уж обедать дома, — Тая улыбалась, была предупредительна, весела. Толя немного заробел в их изысканном обществе.
Он смотрел на красивую Таю и чувствовал, что без неё ему было бы с Володькой намного проще. Но это так с её стороны благородно, приехала вместе с мужем встретить его давнего друга. Толя привёз подарки, не с пустыми руками явился.
— Это салфетка, Любушка вышивала. А это от моих орлов, художников, деревенский пейзаж от Антона, он очень любит писать деревню, а от Степана натюрморт, примите…
Целый день колесили по Москве: были у храма Христа Спасителя, на Поклонной горе, в Коломенском. Тая щебетала, угощала Толю мороженым, дорогими сигаретами. Заехали в супермаркет.
— Что бы вы, Анатолий, хотели к обеду?
— Да не знаю я, — застеснялся он, — что всем, то и мне.
Володька небрежно кидал в корзину баночки с мидиями, оливками, пакеты с осетриной, свежей клубникой. Толя махал руками, умолял не тратиться, но Володя и Тая весело отговаривались — пустяки.
Приехали. Анатолий вошёл в квартиру как на борт новенького сияющего чистотой и роскошью судна. Ну, «Титаник», ну хоромы! Огромная прихожая светилась зеркалами, ноги утопали в ласкающей нежности ковра.
— Вовкин, ты показывай квартиру, а я займусь обедом, — весело скомандовала Тая и удалилась на кухню. Володя пригласил Толю в гостиную. Роскошные, тёмно-бордовые кожаные кресла, огромный аквариум во всю стену, щелчок… Вальяжным рыбкам дарован свет, а Толе — созерцание их комфортной, неспешной жизни.
— Что выпьем? — Володя раскрыл деревянную дверцу бара. Экзотические бутылки томились от невостребованности и прямо-таки неприлично лезли в глаза. — Потом, потом, — замахал руками гость, — к обеду по рюмочке. И добавил, сражённый роскошью — красиво у тебя… — Понимаешь, недавно евроремонт закончил, полгода как один день. В копеечку обошёлся, конечно. Вот эти обои, откуда думаешь? Из Англии знакомый привёз, но даже там далеко не каждому они по карману. Пойдём, ещё свою сантехнику тебе покажу, ахнешь. Толя и ахнул. Ванная напоминала операционную, сверкала новенькими, замысловатыми кранами, откуда-то сверху струился ровный, спокойный свет и отражался в зеркальной глади роскошного, нежно-розового пола. — Красиво у тебя… — А как тебе моя половина? 1 — Отхватил. И где такая красотка тебя дожидалась. — В командировке в Германии был, она там в посольстве работала. Познакомились. Володя видел, что сразил друга наповал и своим роскошным евроремонтом, супер-женой и вообще своим жизненным уровнем. За обедом он весело рассказывал, что евроремонт – это подарок Тае к юбилею. — Не будем уточнять к какому, — кокетливо добавила Тая. — Евроремонт не всё. Я к юбилею подарил своей жене автомобиль. Угадай, какой? Ну какой автомобиль подходит к имени Тая? — и не
дожидаясь Толиной отгадки, выпалил:
— Тойота! Тая на Тойоте, круто, правда? — Пока это только декларация. Тая свою законную Тойоту ещё не видела. Представляете, Толя, как Володя любит свою жену. Юбилей у меня был месяц назад, я до сих пор не знаю, какого цвета моя Тойота.
Толя был ошеломлён и только растерянно улыбался. Володя начал, похоже, в который раз, объяснять «оскорблённой» Тае, что он закрутился и не успел вовремя с подарком.
Ну и ну, думал Толя. Вот ведь как его старый друг вписался в московскую благополучную жизнь. И дом — полная чаша, и жена-красавица. Бывает же так. Он вспомнил, что вот уже третий год не может отвезти свою Любушку подлечиться на море. Отложат деньги, а потом и влезут в заначку, и опять всё сначала. А дети? Он до сих пор ничего не спросил Володю про детей.
— А наследники-то ваши ещё не определили вас в бабушки с дедушкой?
— Сын у нас в загранкомандировке, он специалист по компьютерной технике.
Тая ответила на вопрос поспешно, а Володя опустил глаза, Толя заметил это и понял, что зря влез с расспросами.
Вечерело. Глаза Толи слипались от усталости. От громадья впечатлений, от выпитого коньяка он расслабился, откинулся в кресле, по-домашнему вытянул ноги. Интересно, где они меня положат — думал. Наверное, в гостиной возле рыбок, там такой роскошный кожаный диван… Тая занялась посудой и они остались, наконец, одни. Желание разговоров типа «а помнишь?» уже перегорело, усталость брала своё. — Ты где остановился? — вдруг спросил Володя. Тихо так спросил, виновато. — Я-то? Да так, знаешь… Толя засуетился, он не готов был к такому своему проколу, замахал руками, исправляя неловкую ситуацию: — Ты не волнуйся, у меня в Москве много знакомых. Вышли в ночную Москву. — Не могу тебя отвезти… выпил, — извинился Володя, — но тут маршрутки до метро, одна за другой. Но маршрутки не было. Они стояли в ночи, вглядываясь в пустую дорогу, Володя нервничал. Толя винился, что сам вляпался в такую незадачу. На диване кожаном с рыбками рядом, размечтался… — Ты-то как живёшь? И не поговорили толком,— Володя взял Толю за рукав. — Ты-то как, старик? — Все нормально, жена, сыновья взрослые. Живём помаленьку. — Знаешь что? — Володя будто согнал с себя ночную дрёму. — Возвращаемся! Будем сидеть на кухне, пить коньяк и разговаривать. О тебе, обо мне, о наших из Лесного. В конце концов, имею я право в своём собственном доме встретить по-человечески друга? Идём! — потянул он Толю от остановки. Толя обрадовался. Давние, забытые нотки узнал он в голосе друга.
— Пойдём! — обрадовался. — А Тая?
— А Тая уже спит. Ей наши мужские разговоры ни к чему.
И они вновь вступили в великолепие прихожей. Володя весело швырнул под ноги друга тапочки, прикрыл дверь в спальню, захлопал холодильником — закуски, салатики… На цыпочках прошёл в гостиную и торжественно вынес оттуда роскошную бутылку.
— Лучший французский коньяк. Гуляем, старик! Какие наши годы!
Они пили коньяк и говорили. Уж тут-то отвели душу воспоминаниями. Вспомнили Мироновну, умерла, наверное, давай помянем… Красавицу Аню Островую, обабилась Анька, на вечере встретил, не узнал. Толя рассказывал о сыновьях, прочат им большое будущее, да осёкся, усмотрев в Володькиных глазах глубокую печаль.
— А у меня, Толян, беда. Мой-то ни в какой не в загранкомандировке. В больнице он давно уже. Наркотики. Два раза вены резал. Крыша поехала, в психушке. — Господи, помилуй, — прошептал Толя. — Прости, не знал.
— Мы скрываем. Тая придумала — в отъезде. Кажется, уже и сама верит.
— Мать — душа болит…
Опять выпили. Помолчали. Потом тихонечко стали петь, сиделось им очень славно, сна не было в помине. И вдруг дверь резко раскрылась. В длинном сиреневом махровом халате перед ними стояла Тая, взлохмаченная и злая:
— Я не понимаю, что тут происходит? Ты уже давно должен был проводить гостя и лечь спать. У тебя завт
ра ответственный день. Что происходит? — Радистка Кэт вышла на связь, — обречённо сострил Володя. — Успокойся, иди спать, нам надо поговорить.
— Поговорить им надо, за весь день не наговорились, — голос Таи крепчал, набирал силу.
— Заткнись! — вдруг закричал Володька, — заткнись, или я тебе сейчас врежу. Целый день пасла меня, как скотину на лужайке. Я друга своего не имею права оставить ночевать, скажи — не имею права?
— Воспитанные люди останавливаются в гостинице, они не злоупотребляют гостеприимством хозяев, тем более что хозяева сделали всё: и встретили, и стол накрыли…
— Заткнись! Толин, не слушай эту дуру! Ей всё мало, понимаешь, Толян, ей всё мало…
Толя тяжело и виновато поднялся. Прошёл мимо Таи в прихожую, снял с вешалки ветровку.
— Я уйду. У меня в Москве много знакомых. — Так будет лучше, — спокойно сказала Тая. — Тем более что поймать такси нет никаких проблем.
— Не уходи, Толян, — бросился к другу Володька.— Не уходи, прошу тебя.
Толя был потрясен происходящим. Ему казалось, кончился какой-то надуманный спектакль и теперь смыт грим с лица, забыты длинные, складные монологи, актёры вернулись к своей жизни, которую нет смысла лакировать и домысливать. Какое
некрасивое у Таи лицо. Она стояла перед Толей растрёпанная, глаза-щёлочки сверкали гневом. Выхватила взглядом бутылку коньяка на столе:
— Коллекционный, — зашлась она в безобразной истерике. — Коллекционный коньяк, я его пять лет береry, а ты… а вы выжрали его, как сапожники.
— Заткнись, — ещё раз повторил Володька, но уже без злобы, обречённо.
А Толе ещё раз умоляюще шепнул: — Не уходи.
О, как хотелось Толе шарахнуть дверью, чтобы посыпалась с потолка престижная краска. Как хотелось ему сказать этой женщине, что она некрасива, безобразна, стара. Обидеть её, унизить — сквитаться. Но стоял рядом друг и преданно, по-собачьи смотрел в глаза:
— Толян, не уходи, Толян… Он понял, если сейчас уйдёт, может случиться всё, семейная ссора наберёт новые обороты, раздуется в страшный, непредсказуемый пожар. Володя не простит Тае унижения. Он должен остаться. Смириться с ситуацией. Но как?! Всё клокочет внутри. Его унизили. Остаться?! Остаться.
— Тая, я никуда не уйду. Куда ты гонишь меня на ночь глядя? А если со мной что случится, ты будешь виновата. Мы с Володькой твоим много лет не виделись и первое, что я подумал, когда познакомился с тобой, какая у него красивая жена. Ты красивая, Тая…
— Нет, уйдёшь! — Тая завизжала так громко, что Толя вздрогнул. — И заберёшь с собой свои дурацкие деревенские подарки, а с мужем своим я сама разберусь.
— Я сейчас позвоню в милицию, — твёрдо и громко произнёс Толя. — И тебя заберут среди ночи в кутузку за нарушение общественного порядка. А мы с Володькой допьём остатки твоего коллекционного коньяка. Он юродствовал. Но делал это во спасение Володьки. Понимал, что теперь уже деваться некуда, надо уйти из их дома победителем. — Давайте пить чай, — он стал искать по кухонным шкафчикам заварку. — Где в этом доме заварка? Или тоже коллекционная, не для простых смертных? От Толиной неадекватности Володя притих и со страхом смотрел, как он хлопает дверцами. Присмирела и Тая. Она опомнилась, запахнула халат, провела по спутанным волосам ладонью. — Ты красивая, Тая, ты роскошная женщина, представляю тебя за рулём темно-синей Тойоты. У тебя будет темно-синяя Тойота, потому что тебе идёт синий цвет. А Володька у тебя самый лучший на свете муж. Он любит тебя, он как увидел тебя на приёме в посольстве, так и влюбился — на всю жизнь. — А ты знаешь, кем она работала в посольстве? Парикмахершей. Я пришёл стричься, она меня и оболванила на всю жизнь. — Володя говорил это уже без зла, а с иронией, грустно. — Парикмахерша — это замечательно, — подхватил Толя. — Значит, ты знаешь цену красоте. Я художник, Тая,
я тоже люблю всё красивое. У вас роскошный дом, но в нём человеку… плохо. Хоромы, хоромы, а плохо. Знаешь, почему?
— Почему? — вдруг спросила она искренне. — В нём хозяйки нет. Попробуй быть хозяйкой, полюби тех, кто приходит в твой дом, а не эти английские обои и итальянскую сантехнику. Тая, прости меня, Тая, но когда вы приедете к нам, моя Любушка испечёт пирог, а дети покажут свои пейзажи, а я угощу тебя своей фирменной, «коллекционной» «дедусёвкой»), настоянной на травах. И ты поймёшь, что в моём доме хозяйка есть.
Он говорил тихо, вдохновенно, он уже не хотел унизить эту женщину. Он хотел её вразумить. Объяснить ей, что она запуталась в жизни, просмотрела в ней что-то очень главное. Произошла лукавая подмена ценностей и что не сам по себе евроремонт порочен, а порочно место, отведённое ему, ремонту, в Таиной жизни. Толя почувствовал себя здоровым, крепким, полным сил человеком рядом с немощными, озлобившимися супругами, чья любовь так и не набрала силу, не закалилась в жизненных боях, а измельчала, сошла на нет. Удивительно, но никакого унижения он уже не чувствовал. Его выгоняли на улицу, а он не ушёл. Унизился? Победил. Победил тайный гнев, Володькино самолюбие, свою гордыню.
— Давайте спать. Уже очень поздно. Вернее, ещё очень рано.
…Тая ушла в спальню. А они с Володькой так и остались сидеть на кухне. Но уже не говорили, а только пили коньяк и смотрели, как серебрится московский рассвет в притихшем к утру небе.
…Тая вышла к ним с мешками под глазами, невыспавшаяся и смущённая.
— Ты, Толя, меня прости, за вчерашнее. — За сегодняшнее, — вставил Володя и они засмеялись.
И он ушёл из их роскошного дома и в маршрутке прикатил ко мне, невспавшийся и счастливый.
Кофе не помог ему. Через пару минут Толя уже вырубился и крепко спал на моём старом диване здоровым сном ничего не задолжавшего прошедшему дню человека.
Н.Е.Сухинина. «Где живут счастливые?». — М., 2006.
