Главная Семья Детям Маленькая принцесса

Маленькая принцесса. Глава 14,15. Что видел и слышал Мельхиседек. Волшебство

В тот же день, пока Сары не было дома, на чердаке происходило что-то странное. Один лишь Мельхиседек все видел и слышал, но он так перепугался, что поскорей убежал в свою норку и притаился там, дрожа от страха, и лишь иногда выглядывал украдкой. Ему было любопытно узнать, что же происходит.

ГЛАВА 14

Что видел и слышал Мельхиседек

В тот же день, пока Сары не было дома, на чердаке происходило что-то странное. Один лишь Мельхиседек все видел и слышал, но он так перепугался, что поскорей убежал в свою норку и притаился там, дрожа от страха, и лишь иногда выглядывал украдкой. Ему было любопытно узнать, что же происходит.

Когда рано утром Сара ушла, на чердаке стало тихо, только дождь мерно стучал по крыше и оконному стеклу. Мельхиседек совсем заскучал; но когда дождь перестал и воцарилась полная тишина, он решил выйти на разведку, хотя опыт ему и подсказывал, что Сара еще не скоро вернется. Он побегал по чердаку, обнюхивая все уголки, и нашел корочку, непонятно как сохранившуюся от его последнего ужина, как вдруг на крыше раздался какой-то шум. Он замер и с бьющимся сердцем прислушался. Шаги! Вот они приближаются… они уже у окна! Окно тихо отворилось. В комнату заглянул темнолицый человек; за ним виднелся другой. Два человека молча стояли на крыше, осторожно и с интересом приглядываясь. Они явно собирались влезть в комнату через окно. Один из них был Рам Дасс, а второй, молодой, служил у индийского джентльмена секретарем; но Мельхиседек, конечно, этого не знал. Он знал только, что эти двое нарушили тишину и уединение чердака. Когда же темнолицый легко и бесшумно спрыгнул на пол, Мельхиседек повернул и со всех ног бросился в норку. Бедняга перепугался насмерть. Сары он давно не боялся: он знал, что если она что и кидает, то только крошки, и никогда не кричит, а лишь тихонько, призывно свистит. Но незнакомые мужчины… нет, это было опасно. Мельхиседек притаился в норке, у самого входа, с тревогой поглядывая в щель. Не берусь вам сказать, много ли он понял из разговора, который услышал; но даже если бы он все понял, то остался бы в том же недоумении.

Секретарь, молодой и ловкий, неслышно спрыгнул вслед за Рам Дассом на пол — он успел увидеть кончик хвоста убегающего Мельхиседека.

— Там крыса? — спросил он шепотом Рам Дасса.

— Да, крыса, сахиб, — тоже шепотом отвечал Рам Дасс. — Их тут много.

Молодой человек содрогнулся.

— Как это девочка их не боится! — воскликнул секретарь.

Рам Дасс развел руками и почтительно улыбнулся. Он выступал в роли человека, хорошо знающего Сару, хотя видел ее всего один раз.

— Эта девочка всех тварей любит, сахиб, — отвечал он. — Она не похожа на других детей. Я ее вижу, когда она меня не видит. По ночам я часто пробираюсь по крыше, чтобы посмотреть, здорова ли она. Из своего окна я за ней слежу, когда она о том и не подозревает. Она залезает на стол и смотрит в окно на небо, словно небо ей что-то говорит. Воробьи слетаются на ее зов. В своем одиночестве она приручила эту крысу. К ней за утешением приходит юная рабыня, что живет в этом доме. Ее тайком навещает маленькая девочка; а другая, постарше, ее боготворит и готова слушать ее рассказы часами. Все это я видел, когда тайком пробирался к ее окну. Но хозяйка этого дома — злая женщина, она обращается с девочкой как с парией, хотя та держится так, словно в ее жилах течет королевская кровь!

— Ты, как я погляжу, много знаешь об этой девочке, — заметил секретарь.

— Я знаю каждый день ее жизни, — отвечал Рам Дасс. — Я знаю, когда она уходит и когда возвращается; ее печаль и ее скромные радости; холод и голод, которые ее мучают. Я знаю, как она сидит по ночам над книгами; знаю, как ее тайные друзья прокрадываются к ней и она веселеет, как веселеют дети даже в тисках нищеты, потому что она может поболтать с ними и втихомолку посмеяться. Если б она заболела, я бы узнал об этом и, если бы только это было возможно, тотчас пришел ей на помощь.

— Ты уверен, что сюда, кроме нее, никто не заходит? А сама она не вернется? Если она вдруг нас здесь застанет, она перепугается, и план Кэррисфорда-сахиба расстроится.

Рам Дасс неслышно подошел к двери и встал возле нее.

— Сюда никто не подымается, сахиб, — сказал он. — Она ушла с корзиной и долго еще не вернется. Если я стану здесь, я услышу шаги, как только она начнет подыматься с последней площадки.

Секретарь вынул из нагрудного кармана карандаш и блокнот.

— Смотри же, не пропусти, — распорядился он. И начал медленно и беззвучно обходить жалкую каморку, что-то быстро записывая в блокноте.

Сначала он подошел к узенькой кровати, пощупал рукой матрас и вскрикнул от удивления.

— Жесткий, как камень! Нужно заменить его как-нибудь, когда ее не будет дома. Придется это сделать в другой день. Сегодня не успеть.

Он приподнял покрывало и взглянул на плоскую подушку.

— Покрывало выцветшее и старое, одеяло тонкое, простыни все в заплатах, — сказал он. — Каково ребенку спать в такой постели? А еще называют свой дом респектабельным! Камин, верно, целую вечность не топили, — прибавил он, взглянув на ржавую решетку.

— С тех пор, как я здесь, — отвечал Рам Дасс, — не топили ни разу. Хозяйка здесь не из тех, кто думает о других.

Секретарь быстро писал в блокноте. Оторвал листок, спрятал его в нагрудный карман и поднял глаза.

— Странный мы выбрали путь, — сказал он. — Чей это план?

Рам Дасс склонил в знак извинения голову.

— Должен признать, что сначала он пришел в голову мне, — сказал он, — хотя сперва это была всего лишь мечта. Я люблю эту девочку; оба мы одиноки. Она нередко фантазирует вслух, когда ее навещают тайком друзья. Как-то вечером мне было грустно, я лежал возле раскрытого окна и прислушивался. Она говорила о том, какой уютной могла бы стать эта комната, если б ее как следует обставить. Она словно видела все, о чем говорила, и постепенно ободрилась и согрелась. Это была ее фантазия, но на следующий день, когда сахиб плохо себя чувствовал и грустил, я рассказал ему об этом, чтобы его развлечь. Тогда это была просто мечта, но сахибу она понравилась. Он заинтересовался девочкой и стал меня расспрашивать. Ему приятно было слушать о том, что она делает. Наконец он начал с удовольствием размышлять о том, как превратить ее фантазии в реальность.

— Ты думаешь, это можно сделать, пока она спит? — спросил секретарь. — А вдруг она проснется?

Очевидно, план увлек молодого секретаря не менее, чем мистера Кэррисфорда.

— Я могу ступать так, словно подошвы у меня из бархата, — отвечал Рам Дасс, — а дети, даже когда они несчастны, спят крепко. Я мог бы не один раз за ночь зайти в эту комнату — и она бы даже не пошевельнулась. Если кто-то будет подавать мне вещи в окно, я сделаю все, пока она спит. А утром проснется — и решит, что здесь побывал волшебник.

Он улыбнулся, словно сердце радостно забилось у него в груди; секретарь ответил ему улыбкой.

— Это будет походить на сказку из «Тысячи и одной ночи», — сказал он. — Такое мог придумать только тот, кто родился на Востоке. Тут нет ничего общего с лондонскими туманами.

Рам Дасс и секретарь вскоре удалились — к превеликой радости Мельхиседека, которому их тихие речи казались не очень понятными, а потому зловещими. Молодого секретаря все занимало: камин, пол, шаткая скамеечка, столик, стены, которые он даже потрогал рукой. Обнаружив, что в стену кое-где вбиты гвозди, он явно обрадовался.

— На них можно будет что-то повесить, — сказал он Рам Дассу.

Тот загадочно улыбнулся.

— Вчера, пока ее не было, — отвечал он, — я влез сюда, захватив с собой небольшие острые гвозди, которые входят в стену без молотка. Я их повсюду, где нужно, натыкал. Они готовы.

Наконец секретарь обвел глазами комнату и спрятал блокнот в карман.

— Что ж, я, кажется, все записал, — сказал он. — Можно идти. У Кэррисфорда-сахиба доброе сердце. Как жаль, что он не может найти пропавшую девочку!

— Если б он нашел ее, силы вернулись бы к нему, — заметил Рам Дасс. — Возможно, его Бог еще поможет ему найти эту девочку.

Затем секретарь и Рам Дасс выскользнули в окно так же бесшумно, как проникли в него. Убедившись, что они ушли, Мельхиседек облегченно вздохнул и, рискнув через несколько минут вылезти из норки, забегал по полу в надежде на то, что даже такие страшилы, как эти двое, могли принести несколько корочек и бросить одну-другую на пол.

ГЛАВА 15

Волшебство

Проходя мимо соседнего дома, Сара увидала, что Рам Дасс закрывает ставни в знакомую ей комнату.

«Давно я не была в приятной комнате, — подумалось ей. — Только смотрю на них в окно».

В комнате индийского джентльмена, как всегда, горел огонь, а сам он сидел перед камином, опустив голову на руку. Вид у него был грустный и задумчивый.

«Бедняжка! — подумала Сара. — Интересно, о чем он думает».

Вот о чем думал в эту минуту индийский джентльмен.

«Предположим… предположим… — проносилось у него в голове, — что Кармайклу удастся найти этих людей в Москве. Но ведь девочка, которую они забрали из пансиона мадам Паскаль в Париже, легко может оказаться не той, кого мы ищем. Что тогда?»

Войдя в школу, Сара встретила мисс Минчин, которая спустилась вниз, чтобы выбранить кухарку.

— Что это вы пропадали столько времени? — сказала она Cape. — Давно пора было вернуться.

— На улице так грязно и мокро, — отвечала Сара. — Мне было трудно идти, ботинки у меня худые и все время скользят.

— Можете не оправдываться, — сказала мисс Минчин, — все равно никто вам не поверит.

Сара прошла на кухню. Кухарку только что разбранили, и потому она была в отвратительном настроении. Она обрадовалась, что может на ком-то сорвать досаду:

Сара явилась как раз вовремя.

— Наконец-то! — набросилась она на Сару. — Я думала, вы всю ночь прогуляете!

— Вот покупки, — сказала Сара, выкладывая их на стол.

Кухарка внимательно все осмотрела, бормоча что-то про себя.

— Можно мне поесть? — спросила Сара слабым голосом.

— Чай давно уже отпили, — отрезала кухарка. — Нешто я буду вас поджидать?

Сара помолчала.

— Я сегодня не обедала, — тихо сказала она наконец.

Она говорила тихо, ибо боялась, как бы голос ее не задрожал.

— В кладовке есть хлеб, — сказала кухарка. — В такой час нечего рассчитывать на что-нибудь другое.

Сара пошла в кладовую и нашла хлеб. Он был сухой и черствый. Кухарка до того разозлилась, что больше ничего ей не дала. Срывать зло на Саре было самое простое и безопасное дело. Сара с трудом поднялась по трем — таким длинным! — пролетам лестницы, ведущей на чердак. Когда Сара уставала за день, лестница казалась ей такой крутой и бесконечной! Ей чудилось, что сегодня она ни за что не дойдет доверху. Несколько раз она останавливалась передохнуть. Дойдя до последней площадки, она с радостью увидела перед своей дверью полоску света. Значит, Эрменгарде удалось пробраться к ней! Это ее немного утешило: присутствие толстушки Эрменгарды, закутанной в красную шаль, немного согреет ее. Так неприятно входить в пустую комнату!

Да, Сара не ошиблась. Открыв дверь, она увидела Эрменгарду: та сидела на кровати, подобрав под себя для безопасности ноги. Она так и не смогла привыкнуть к Мельхиседеку и его семье, хотя следила за ними с неотступным вниманием. Однако, оставаясь одна на чердаке, Эрменгарда всегда устраивалась на кровати в ожидании, когда вернется Сара. В этот вечер она ужасно перепугалась, потому что Мельхиседек вылез из норки и так и шнырял вокруг, а потом вдруг встал на задние лапки и, глядя на нее, принюхался. Эрменгарда только тихонько вскрикнула.

— Ах, Сара, до чего я рада, что ты вернулась! — воскликнула она. — Мельхи все тут обнюхал. Я пыталась его уговорить, чтобы он вернулся в норку, но он — ни в какую! Ты знаешь, я к нему хорошо отношусь, только не люблю, когда он меня обнюхивает. А вдруг он на меня прыгнет, как ты думаешь?

— He прыгнет, — отвечала Сара.

Эрменгарда пододвинулась поближе и взглянула на Сару.

— Ты, видно, очень устала, — сказала она. — Ты такая бледная.

— Да, я устала, — согласилась Сара, опускаясь на скамеечку. — А вот и Мельхиседек, бедняжка, — пришел за своим ужином.

Мельхиседек и впрямь вылез из своей норки, словно заслышав ее шаги. Сара не сомневалась, что он их узнаёт. Он смотрел на Сару с любовью и ждал, но Сара сунула руку в карман и вывернула его наизнанку, качая головой.

— Прости, Мельхиседек, — сказала она. — У меня ни крошки не осталось. Ступай домой и скажи жене, что мой карман пуст. Боюсь, что я про тебя забыла, потому что кухарка и мисс Минчин так на меня напустились!

Мельхиседек как будто понял ее слова и покорно отправился восвояси.

— Сегодня я тебя, Эрми, не ждала, — сказала Сара.

Эрменгарда потуже закуталась в красную шаль.

— Мисс Амелия ушла к своей старой тетке и останется у нее ночевать, — объяснила Эрменгарда. — А кроме нее, никто к нам в спальни не заходит. Я могу здесь хоть до утра оставаться, если захочу.

И с грустью прибавила, кивнув на стол, стоявший под окном:

— Сара, папа прислал мне еще книг. Вот они.

Сара вскочила и подбежала к столу. Схватив том, лежащий сверху, она стала быстро его просматривать.

— Ах, как чудесно! — воскликнула она. — «Французская революция» Карлайля! [1] Я так хотела ее почитать.

— А я не хотела, — сказала Эрменгарда. — Но если я ее не прочитаю, папа рассердится. Он думает, я все запомню, и будет со мной ее обсуждать. Что мне делать?

Сара положила книгу и поглядела на Эрменгарду; от волнения щеки ее вспыхнули.

— Послушай, — проговорила она, — если ты дашь мне ненадолго эти книги, я их прочитаю… и все тебе потом расскажу… так расскажу, что ты все запомнишь.

— Правда?! — вскричала Эрменгарда. — Ты думаешь, тебе это удастся?

— Конечно, — ответила Сара. — Малыши помнят все, что я им рассказываю.

— Сара, — сказала Эрменгарда, и лицо ее озарилось надеждой, — если ты это сделаешь, я… я тебе что угодно отдам.

— Мне ничего не нужно, — сказала Сара. — Мне нужны только твои книги. Твои книги!

Глаза ее широко раскрылись, грудь вздымалась.

— Так возьми их, — сказала Эрменгарда. — Я бы рада была их читать, но не могу. Я глупая, а папа — умный, ему хочется, чтобы я поумнела.

Сара раскрывала одну книгу за другой.

— А что ты скажешь отцу? — спросила она с сомнением.

— Ничего не скажу, — отвечала Эрменгарда. — Пусть думает, что я их прочитала.

Сара положила книгу и медленно покачала головой.

— Это будет похоже на ложь, — сказала она. — А лгать, ты ведь знаешь, нехорошо и к тому же это так низко!

И она задумчиво прибавила:

— Иногда я думаю: я могу совершить злой поступок, приду вдруг в ярость, когда мисс Минчин меня обидит, и убью ее… но сделать что-то низкое я не смогу… А почему бы тебе не сказать отцу, что книги прочла я?

— Он хочет, чтобы я их читала, — отвечала Эрменгарда, несколько растерявшись от такого неожиданного поворота.

— Он хочет, чтобы ты знала, что в них, — сказала Сара. — И если я тебе их расскажу так, что ты все легко запомнишь, он, по-моему, обрадуется.

— Он обрадуется, если я хоть что-то выучу, а как я это сделаю — неважно, — с грустью отвечала Эрменгарда. — Ты бы на его месте тоже обрадовалась.

— Ты же не виновата, что… — начала Сара, но тут же опомнилась и остановилась. Она чуть было не сказала: «Ты же не виновата, что ты такая глупая».

— Что? — переспросила Эрменгарда.

— …что тебе трудно учиться, — сказала Сара. — Тебе ученье не дается, а мне дается легко — вот и все.

Она всегда относилась к Эрменгарде с нежностью и старалась, чтобы та не очень замечала разницу между ними. Сара посмотрела на ее круглое лицо, и в голову ей пришла неожиданная мысль, мудрая не по годам.

— Знаешь, — сказала она, — может быть, хорошие способности еще не все. Гораздо важнее быть доброй. Если бы мисс Минчин знала все-все на свете, но оставалась бы такой же, как сейчас, она все равно вызывала бы отвращение и всеобщую ненависть. Умные люди часто делали много зла. Скажем, Робеспьер…

Она остановилась и поглядела на Эрменгарду, на лице которой появилось какое-то растерянное выражение.

— Разве ты не помнишь? — спросила Сара. — Я тебе недавно о нем рассказывала. Ты забыла?..

— Знаешь, я не все про него помню, — призналась Эрменгарда.

— Погоди минутку, — сказала Сара, — я только переоденусь, а то я вся промокла. А потом завернусь в покрывало и все тебе опять расскажу.

Она сняла с себя шляпку и жакет и повесила их на гвоздь в стене, стащила мокрые башмаки и нашла старые туфли. А потом прыгнула на кровать и, завернувшись в покрывало, уселась, обхватив руками колени

— Ну, слушай, — сказала она.

И она стала рассказывать о кровавых событиях Французской революции, да так живо, что глаза у Эрменгарды округлились от страха, а сердце учащенно забилось. Несмотря на свой ужас, она слушала Сару с восторгом; теперь уж она никогда не забудет, кем был Робеспьер или принцесса Ламбаль.

— Знаешь, они насадили ее голову на пику и плясали вокруг нее! — воскликнула Сара. — У нее были чудесные светлые волосы, такие длинные и пышные. Когда я о ней думаю, я никогда не вижу ее живой, а всегда вижу ее голову с развевающимися волосами на пике, а вокруг пляшут и кричат эти ужасные люди!

Девочки решили рассказать о своем плане мистеру Сент-Джону, а пока пусть книги останутся на чердаке.

— Ну а теперь рассказывай, — сказала Сара. — Как у тебя идет французский?

— Гораздо лучше с тех пор, как ты мне объяснила спряжения. На следующее утро я так хорошо отвечала, что мисс Минчин даже удивилась.

Сара рассмеялась и крепче обхватила руками колени.

— Она и на Лотти дивится — как это она не делает ошибок в арифметике, — сказала она. — А дело в том, что она приходит ко мне, и я ей помогаю.

Она окинула свою унылую комнату взглядом.

— А знаешь, мой чердак мог бы быть очень уютным, — воскликнула она со смехом, — если б только не был таким безобразным! Здесь хорошо мечтается.

Сказать по правде, Эрменгарда ничего не знала о том, как тяжко живется теперь Саре; ей не хватало воображения, чтобы представить это самой. В те редкие вечера, когда ей удавалось пробраться к Саре, она с восторгом слушала ее рассказы и сказки, а об остальном и не задумывалась. Эти встречи казались Эрменгарде настоящими приключениями; и хотя иногда Сара бывала бледна и, несомненно, очень похудела, гордость не позволяла ей жаловаться. Она никогда не признавалась, что порой, как это было сегодня, ее мучит голод. Сара быстро росла; много ходила и бегала; даже если б она ела хорошо и регулярно, у нее все равно был бы завидный аппетит, теперь же ей приходилось довольствоваться скудной и безвкусной едой, которую давала ей, когда заблагорассудится, кухарка. Сара уже привыкла к тому, что у нее вечно сосет под ложечкой от голода.

«Должно быть, солдаты чувствуют себя так же во время долгого и утомительного перехода», — нередко говорила она себе. Ей нравилось думать о «долгом и утомительном переходе». Она чувствовала себя чуть ли не солдатом.

А еще ей нравилось чувствовать себя хозяйкой у себя на чердаке.

«Если б я жила в замке, — думала она, — а Эрменгарда была бы владелицей другого замка, она приехала бы ко мне в гости с развевающимися знаменами. Заслышав звуки рога у подъемного моста, я бы спустилась ей навстречу, велела бы приготовить в зале роскошное угощение и пригласила бы музыкантов, чтобы развлечь ее музыкой и пением. Когда она приходит ко мне на чердак, я не могу задать ей пира, я могу только рассказывать ей занятные истории и скрывать свои неприятности. Так, верно, поступали бедные владелицы замков, когда их земли были истощены войной и грабежами».

Гордая и мужественная владелица замка, Сара щедро дарила единственное, чем обладала, — свои мечты и фантазии, которые были ей радостью и утешением.

Они сидели друг против друга на кровати; Эрменгарда и не подозревала, что Сара страшно устала и боится, что, оставшись одна, не сможет заснуть от голода. Саре казалось, что никогда раньше ей так не хотелось есть.

— Как бы я хотела быть такой же тоненькой, как ты, Сара, — вдруг сказала Эрменгарда. — По-моему, ты еще похудела за последнее время. Глаза у тебя теперь стали такие огромные. Посмотри, какой у тебя острый локоть!

Сара одернула поднявшийся рукав.

— Я всегда была худой, — бодро сказала она, — а глаза у меня всегда были большие, да к тому же зеленые.

— Мне твои глаза нравятся, они такие необычные, — призналась Эрменгарда, глядя на подругу с любовью и восхищением. — Они как будто всегда смотрят вдаль. Мне они ужасно нравятся. Мне ужасно нравится, что они У тебя зеленые, хотя они почти всегда кажутся черными.

— У меня глаза кошачьи, — сказала Сара со смехом, — но в темноте я не вижу. Я пробовала, но у меня ничего не вышло. А жаль!

В эту минуту возле слухового окна мелькнула какая-то тень, но ни Сара, ни Эрменгарда ее не заметили. Если б они обернулись и взглянули в окно, они бы удивились, увидев, что в комнату осторожно заглянуло темное лицо, — заглянуло и тотчас бесшумно исчезло. Впрочем, не вовсе бесшумно. Сара, у которой был острый слух, вдруг повернула голову и посмотрела на крышу.

— Что это? — сказала она. — На Мельхиседека не похоже, коготков не слышно.

— О чем ты? — удивилась Эрменгарда.

— Ты ничего не слышала? — спросила Сара.

— Н-нет… А ты слышала?

— Может быть, я ошиблась, — сказала Сара, — но мне послышался какой-то шум на крыше, словно по ней что-то тихо волокли.

— Что бы это могло быть? — сказала Эрменгарда. — Уж не воры ли?

— Нет, — бодро произнесла Сара. — Здесь нечего красть…

Но она не успела договорить. Теперь обе услышали шум, только не на крыше, а на лестнице внизу. Оттуда доносился разгневанный голос мисс Минчин. Сара спрыгнула с кровати и задула свечу.

— Она Бекки ругает, — прошептала она в темноте. — До слез ее довела.

— А вдруг она сюда придет? — в ужасе шепнула Эрменгарда.

— Не придет. Она думает, что я сплю. Не шевелись.

Мисс Минчин очень редко поднималась по лестнице до самого верха. Сара помнила только один такой случай. Но теперь мисс Минчин пришла в такую ярость, что шла наверх, преследуя бедную Бекки.

— Наглая, бессовестная девчонка! — кричала она. — Кухарка мне сказала, что это уже не в первый раз!

— Это не я, сударыня, — с плачем оправдывалась Бекки. — Я очень была голодна, но только я этого не делала!

— Тюрьма по тебе плачет, — говорила мисс Минчин. — Это же воровство! Нет, вы только подумайте, полпирога утащить!

— Это не я, — рыдала Бекки. — Я бы целый пирог могла съесть, но только я его пальцем не трогала.

Мисс Минчин задыхалась — от гнева и оттого, что ей пришлось подняться по лестнице. Пирог был с мясом, и она собиралась поужинать им в одиночку. Раздался звук пощечины.

— Это тебе, чтоб не лгала, — произнесла мисс Минчин. — А теперь убирайся к себе!

Сара и Эрменгарда слышали, что мисс Минчин ударила Бекки, а потом они услыхали, как Бекки, шаркая стоптанными башмаками, побежала к себе на чердак. Они слышали, как захлопнулась ее дверь, как она упала ничком на кровать. Слышно было, как она плачет в подушку:

— Я бы два пирога могла съесть, только не трогала я его… не трогала. Кухарка скормила его своему полицейскому.

Сара стояла в темноте посреди комнаты. Стиснув зубы, она сжимала и разжимала пальцы. Ей так и хотелось выбежать из комнаты, но она не смела пошевелиться — пусть мисс Минчин спустится вниз и все успокоится.

— Какая она злая, какая жестокая! — не выдержала Сара. — Кухарка все что хочет берет, а потом сваливает на Бекки. Но это неправда, неправда! Бекки иногда бывает такая голодная, что ест корки из мусорного ведра!

Закрыв лицо руками, Сара разразилась рыданиями. Эрменгарда пришла в ужас. Такого она никогда не видела! Сара… плачет! Мужественная Сара! Это было что-то До того неожиданное, до того непонятное доброй, но недалекой Эрменгарде. Неужели… неужели… Тут в ее душу закралось неожиданное опасение. В темноте она слезла с кровати и ощупью добралась до стола, на котором стояла свеча. Запалив свечу, Эрменгарда нагнулась и вгляделась в Сару. Опасение превратилось в ужасающую уверенность.

— Сара, — спросила Эрменгарда робко и чуть ли не с ужасом в голосе, — ты… ты мне никогда не говорила… я не хочу быть назойливой, но… ты иногда бываешь голодна?

Это была последняя капля. Больше Сара не могла притворяться. Она отняла руки от лица.

— Да, — отвечала она со страстью. — Да, бываю! Вот сейчас я так голодна, что готова тебя съесть. А когда я слышу бедную Бекки, мне становится еще хуже. Ведь ей еще больше, чем мне, есть хочется.

Эрменгарда открыла рот от ужаса.

— А я-то, — произнесла она горестно, — я-то и не подозревала!

— Я не хотела, чтобы ты знала, — сказала Сара. — Я бы тогда была словно уличная попрошайка. Я знаю, что похожа на уличную попрошайку.

— Вовсе нет! — закричала Эрменгарда. — Вовсе нет! Конечно, платье у тебя немного странное — но на уличную попрошайку ты совсем непохожа. У тебя лицо совершенно другое.

— Мне один маленький мальчик подал однажды монетку, — сказала Сара и невольно засмеялась. — Вот она.

И она вытащила тонкую ленточку, которая висела у нее на шее.

— Он бы мне ее не подал, если бы не решил, что я в ней нуждаюсь. Значит, у меня такой вид!

Монетка словно утешила их. Они немного посмеялись, хотя у обеих в глазах стояли слезы.

— А что это за мальчик? — спросила Эрменгарда, глядя на монетку, словно это был не обыкновенный шестипенсовик, а что-то совершенно поразительное.

— Милый такой малыш, он как раз шел в гости, — сказала Сара. — Он из Большой семьи, знаешь, такой маленький с толстыми ножками, — я его еще Гаем Клэренсом зову. У него, верно, в детской было полным-полно рождественских подарков, корзин с пирогами и всяких вкусностей, а у меня ничего не было, и он это понял.

При этих словах Эрменгарда вдруг подскочила на месте. В ее встревоженном сознании всплыла какая-то мысль.

— Ах, Сара! — вдохновенно вскричала она. — Как глупо, что я об этом не подумала!

— О чем?

— Нет, это чудесно! — отвечала Эрменгарда с волнением. — Как раз сегодня тетушка прислала мне посылку. В ней столько всего вкусного! Я еще ничего не трогала, я за обедом пудинга переела и так волновалась из-за этих книг. — Она торопилась все сказать побыстрее и едва договаривала слова. — Там сладкий пирог, пирожки с мясом, булочки, тартинки [2] , апельсины, а еще смородинная настойка, инжир и шоколад. Я тихонько сбегаю в свою комнату и вмиг все принесу.

Сара чуть не потеряла сознание. Когда от голода кружится голова, даже простое упоминание о пище производит такое странное действие. Она схватила Эрменгарду за руку.

— Ты думаешь… тебе удастся? — вскричала она.

— Конечно, — отвечала Эрменгарда.

Она подбежала к двери… осторожно приоткрыла ее… высунула голову и прислушалась.

— Свет потушен, — сказала она, подходя к Cape. — Все спят. Я пойду тихо-тихо, никто не услышит.

Это было так замечательно, что они обнялись, — глаза у Сары заблестели.

— Эрми! — воскликнула она. — Давай представим себе, что у нас званый вечер! А… ты пригласишь узницу из соседней камеры?

— Да! Да! Давай постучим сейчас же в стену. Тюремщик не услышит.

Сара подошла к стене. Бекки все еще тихо плакала у себя в комнатке. Сара постучала в стену четыре раза.

— Это значит, — пояснила она, — «Иди ко мне через тайный проход под стеной. Мне нужно тебе кое-что сказать».

Бекки стукнула в ответ пять раз.

— Идет, — сказала Сара.

Через секунду дверь отворилась и Бекки вошла в комнату. Глаза у нее были заплаканы, чепчик сбился набок. Увидев Эрменгарду, она растерялась и принялась тереть лицо фартуком.

— Не бойся меня, Бекки! — воскликнула Эрменгарда.

— Мисс Эрменгарда приглашает тебя на вечер, — сказала Сара. — Она сейчас принесет сюда кое-что очень приятное.

Бекки так разволновалась, что чепец чуть не свалился у нее с головы.

— Это съестное, мисс? — спросила она. — Приятное на вкус?

— Да, — отвечала Сара, — и мы представим себе, что у нас званый вечер.

— Еды будет вволю, — вставила Эрменгарда. — Я сию минуту вернусь!

Она так заторопилась, что, выбегая из комнаты, уронила свою красную шаль. Никто этого не заметил. Бекки не помнила себя от радости.

— Ax, мисс! Мисс! — шептала она. — Я знаю, это вы попросили ее пригласить меня. Я… я прямо заплачу сейчас.

Она подошла к Саре и остановилась, глядя на нее с обожанием.

В глазах у Сары вспыхнул знакомый огонек — воображение заработало. Черная ночь за окном, чердак и холод и грязь на улицах, по которым она только что брела, воспоминание о маленькой попрошайке с голодными глазами — все вдруг преобразилось, словно по волшебству. Это было так чудесно, так весело! Она даже вскрикнула от радости.

— Когда доходишь до самого края, — сказала она, — тебя всегда что-то спасает в последнюю минуту. Словно какое-то волшебство. Я должна это запомнить. Самое плохое никогда не случается!

Она весело тряхнула Бекки.

— Ну хватит, не плачь, — сказала она. — Надо поскорее накрыть на стол.

— Накрыть на стол, мисс? — спросила Бекки, оглядываясь. — А что на него постелить?

Сара обвела глазами чердак.

— Да, вроде бы нечего, — сказала она, усмехаясь. И вдруг увидала на полу красную шаль Эрменгарды.

— Ах нет, шалью! — вскричала она. — Я знаю, Эрменгарда не рассердится. Это будет такая чудесная красная скатерть!

Они выдвинули старый стол на середину комнаты и накрыли его шалью. Красный цвет — такой теплый и нарядный. Комната словно ожила.

— Вот бы еще красный ковер на пол, — воскликнула Сара. — Давай представим себе, что он лежит здесь.

И она окинула голые доски пола восторженным взглядом. Ковер уже лежал на полу.

— Какой он толстый и мягкий! — сказала Сара и тихонько засмеялась знакомым Бекки смехом. Она подняла ногу и осторожно попробовала что-то, лежащее на полу.

— Да, мисс, — отвечала Бекки сосредоточенно и серьезно. Она всегда относилась серьезно к Сариным фантазиям.

— Что же еще? — сказала Сара, останавливаясь и закрывая глаза руками. — Если я подумаю и подожду, что-нибудь придет мне в голову. — И призывно шепнула: — Волшебство мне подскажет.

Сара любила фантазировать и была уверена, что мысли только и ждут, чтобы их «позвали» (так она это называла). Бекки не раз видела, как она стоит и ждет, закрыв глаза руками, а потом вдруг отнимет руки и поглядит на нее просветленным смеющимся взглядом.

Так случилось и сейчас.

— Есть! — воскликнула Сара. — Вот оно! Знаю! Надо поискать в старом сундуке, что остался у меня от тех лет, когда я была принцессой.

Она бросилась в угол и опустилась на колени. Когда-то сундук поставили на чердак — не для Сары, а просто потому, что внизу для него не было места. В сундуке хранилась всякая рухлядь. Впрочем, Сара не сомневалась: что-нибудь она там найдет! Воображение никогда ее не подводило.

В уголке сундука лежал небольшой сверток, такой скромный с виду, что никто не обращал на него внимания; Сара его сохранила. В свертке была дюжина носовых платков, Сара с радостью схватила их и подбежала к столу. Что-то чуть слышно приговаривая, она разложила их на красной скатерти так, чтобы они легли кружевной обшивкой к краю стола, и пригладила ладошкой. Воображение продолжало свою работу.

— Это тарелки, — говорила Сара. — Они золотые. А это роскошно расшитые салфетки. Их вышивали монахини в испанских монастырях.

— Неужели, мисс? — прошептала, воспаряя, Бекки.

— Нужно только себе все представить. Если хорошенько представить, то все и увидишь!

— Понимаю, мисс, — сказала Бекки.

Сара отошла к сундуку, а Бекки попыталась осуществить это предложение. Ей так хотелось увидеть все, о чем говорила Сара!

Случайно оглянувшись, Сара с изумлением посмотрела на Бекки. Та стояла возле стола и строила, зажмурившись, какие-то странные гримасы. Руки ее были опущены и плотно прижаты к бокам. Казалось, она пытается поднять огромную тяжесть.

— Что с тобой, Бекки? — воскликнула Сара. — Что ты делаешь?

Бекки вздрогнула и открыла глаза.

— Я… старалась… «переставить», мисс, — отвечала она застенчиво. — Я хотела все увидеть, как вы. И уже почти увидала. — И она с надеждой улыбнулась. — Только на это надо много силы.

— Должно быть, это с непривычки, — утешила ее Сара. — А попрактикуешься, будет легко. Вот увидишь! А пока я буду просто тебе все описывать. Вот смотри!

И она подняла старую украшенную цветами шляпу, которую выудила с самого дна сундука.

— Вот цветы, чтобы украсить стол, — сказала Сара и оторвала со шляпы гирлянду цветов. — Чувствуешь, как они пахнут? Дай-ка мне кружку с умывальника, Бекки. И захвати мыльницу — мы ее поставим посредине.

Бекки почтительно подала ей кружку и мыльницу.

— А что это будет, мисс? — спросила она. — Кажись, они из глины… только я знаю, что это не так.

— Это резной кувшин, — отвечала Сара, обвивая гирляндой кружку. — А это, — и она с нежностью склонилась над мыльницей и положила в нее несколько роз, — это чаша из чистейшего алебастра, украшенная драгоценными камнями.

Она легонько касалась вещей руками — на губах у нее играла счастливая улыбка; казалось, она говорит как во сне.

— Ох, до чего красиво! — прошептала Бекки.

— Надо еще что-нибудь для конфет, — задумчиво проговорила Сара. — А-а, знаю! — И она снова подбежала к сундуку. — Вспомнила! Я видела там кое-что…

Это был всего лишь моток шерсти, завернутый в тонкую красную с белыми полосами бумагу. Сара вмиг свернула из бумаги тарелочки для конфет и поставила их на стол вместе с подсвечником, обвитым оставшимися цветами.

Потом отступила на шаг и окинула стол взглядом. В ее глазах это был уже не старый стол, накрытый красной шалью, на котором была разложена всякая рухлядь из старого сундука, а нечто совсем иное, нечто чудесное. Бекки, полюбовавшись на украшения, сказала, обводя чердак взволнованным взглядом:

— Здесь все еще Бастилия, мисс, или… или уже что-то другое?

— Конечно другое! — ответила Сара. — Совсем, совсем другое! Теперь это пиршественная зала.

— Ах, батюшки! — охнула Бекки. — Шерстяная зала!

И с еще большим изумлением оглядела окружающее ее великолепие.

— Пиршественная зала, — поправила ее Сара. — Большая такая комната, где устраивают пиры. В ней сводчатый потолок и галерея для музыкантов, и огромный камин, в котором пылают дубовые поленья. Ее ярко освещают восковые свечи — они сияют повсюду.

— Ах, батюшки, мисс Сара! — снова воскликнула Бекки.

В эту минуту дверь отворилась и в комнату с тяжелой корзиной в руках вошла Эрменгарда. При виде накрытого красной скатертью стола, украшенного цветами и белыми салфетками, она радостно вскрикнула. Войти с темной лестницы в такую комнату было очень приятно. Это было просто великолепно!

— Ах, Сара! — вскричала Эрменгарда. — Ты самая умная из всех девочек, которых я знаю!

— Правда, красиво? — откликнулась Сара. — Эти вещи я взяла из своего сундука. Это мне Волшебство подсказало, где искать.

— Погодите, мисс Эрменгарда, — воскликнула Бекки, — пусть она вам расскажет, что это такое. Ведь это не просто так… ах, мисс, — и она повернулась к Cape, — скажите!

И Сара рассказала, да так, что Эрменгарда все увидела: и золотые тарелки… и зал со сводами… и пылающие в камине поленья… и сияющие свечи. А потом из корзинки появились пироги с глазурью, фрукты, конфеты и смородинная настойка. Пир обещал быть на славу!

— Это настоящий званый ужин! — воскликнула Эрменгарда.

— Королевский! — прошептала Бекки.

Вдруг Эрменгарду осенило.

— А знаешь что, Сара, — сказала она. — Представь себе, что ты принцесса и задаешь нам пир.

— Нет, это ты задаешь нам пир, — возразила Сара, — и принцессой должна быть ты, а мы будем твоими фрейлинами.

— Я не сумею, — не соглашалась Эрменгарда, — и потом, я такая толстая. Нет, принцессой должна быть ты.

— Ну хорошо, если ты так хочешь, — уступила Сара.

Внезапно ей в голову пришла какая-то мысль — она подбежала к камину.

— Здесь столько бумаги и всякого хлама, — воскликнула она. — Если его поджечь, он вспыхнет и погорит хоть несколько минут. А мы представим себе, что в нем все время горит настоящий огонь.

Она чиркнула спичкой и подожгла бумагу — яркое пламя осветило всю комнату.

— Когда он потухнет, — сказала Сара, — нам уже будет все равно, настоящий он или нет.

Она стояла, освещенная пляшущими языками пламени, и улыбалась.

— Правда, все совсем как настоящее? — произнесла она наконец. — А теперь можно начинать.

Сара двинулась к столу, величественным жестом пригласив Эрменгарду и Бекки следовать за ней. Видение полностью овладело ею.

— Прекрасные дамы, прошу вас занять места, — говорила она счастливым мечтательным голосом. — Отправляясь в дальнюю дорогу, король, мой достопочтенный родитель, наказал мне пригласить вас на ужин.

Она повернула голову и глянула в угол комнаты.

— Сюда, музыканты! Играйте на своих виолах и трубах! У принцесс, — торопливо пояснила она Эрменгарде и Бекки, — на пирах всегда играли музыканты. Представьте себе, что в том углу — галерея для музыкантов. Что ж, начнем!

Но только принцесса и фрейлины взяли по куску пирога и собрались поднести их ко рту, как вдруг вскочили, прислушались и побледнели.

Кто-то поднимался по лестнице. Нет, им это не пригрезилось! Они узнали тяжелую гневную поступь и поняли, что это конец.

— Это… хозяйка! — задыхаясь, прошептала Бекки и уронила на пол кусок пирога.

— Да, — поразилась Сара. Глаза ее широко открылись — такие огромные на маленьком бледном личике. — Она узнала про нас!

Одним ударом руки мисс Минчин распахнула дверь. Она тоже была бледна — только от ярости. Она окинула взглядом испуганные лица девочек, пиршественный стол и догоравшую в камине бумагу.

— Я подозревала, что здесь что-то творится, — вскричала она, — но такой дерзости я не ожидала. Лавиния была права!

Значит, это Лавиния догадалась об их тайне и выдала их. Мисс Минчин шагнула к Бекки и отвесила ей вторую пощечину.

— Наглая девчонка! — прошептала она. — Чтобы утром тебя здесь не было!

Сара не двигалась, лишь еще больше побледнела; глаза у нее еще больше расширились. Эрменгарда разразилась слезами.

— Ах, не прогоняйте ее, — всхлипывала она. — Это мне тетушка прислала корзинку. Мы… просто… устроили ужин.

— Вижу, — отвечала мисс Минчин уничтожающе. — А во главе стола, конечно, сидела принцесса Сара.

Обернувшись к Саре, она гневно воскликнула:

— Это все ваша затея, я знаю! Эрменгарде такое и в голову бы не пришло. И вы же, конечно, украсили стол… этим хламом. — И, топнув ногой, приказала Бекки: — Ступай к себе в комнату!

Бекки, закрыв лицо фартуком, скользнула в дверь, сотрясаясь от рыданий.

Мисс Минчин снова обернулась к Саре:

— А вами я займусь завтра. Вы у меня завтра останетесь без завтрака, без обеда и без ужина!

— Я и сегодня не обедала и не ужинала, — слабо возразила Сара.

— Тем лучше! В другой раз будете вести себя прилично. Что вы стоите? Сложите все в корзинку.

И мисс Минчин принялась сама бросать все в корзинку. Вдруг она заметила новые книги, присланные Эрменгарде.

— Эрменгарда, как вы могли принести свои чудесные новые книжки на этот грязный чердак?! Заберите их и отправляйтесь в постель. Вы останетесь завтра в постели весь день — а я напишу вашему отцу. Что бы он сказал, если бы знал, где вы провели сегодняшний вечер?

Заметив серьезный сосредоточенный взгляд Сары, она снова гневно обернулась к ней:

— О чем это вы задумались? Почему вы на меня так смотрите?

— Я думала, — ответила Сара, как когда-то в памятный день в классной комнате.

— О чем это вы думали?

Это и вправду походило на давнюю сцену в классной. Сара и теперь говорила не дерзко, а спокойно и грустно.

— Я думала о том, — проговорила она тихо, — что бы сказал мой папа, если бы знал, где я была сегодня вечером.

Мисс Минчин снова пришла в ярость и снова не стала себя сдерживать. Она бросилась к Саре и, схватив ее за плечи, изо всех сил тряхнула.

— Дерзкая, непослушная девчонка! — вскричала она. — Да как вы смеете?! Как вы смеете?!

Она схватила книги, смела со стола в корзину остатки великолепного угощения, сунула корзину Эрменгарде и вытолкнула ее за дверь.

— А теперь можете думать сколько вам будет угодно, — сказала она. — Сию же минуту в постель!

И она захлопнула дверь за собой и за бедной спотыкающейся Эрменгардой. Сара осталась одна.

Прекрасный сон кончился. В камине погасла последняя искра, остался один лишь пепел; стол опустел; золотые тарелки и роскошно вышитые салфетки и гирлянды снова стали старым хламом и рассыпались по полу; музыканты исчезли, виолы и трубы смолкли. Лишь Эмили сидела, глядя прямо перед собой. Сара подошла и подняла ее дрожащими руками.

— От званого ужина ничего не осталось, Эмили, — сказала она. — Гости ушли, и принцессы уж больше нет. Остались лишь узники в Бастилии.

Она села и закрыла лицо руками. Не знаю, что бы случилось, если бы она в тот миг глянула в окно. Возможно, эта глава кончилась бы совсем по-другому. Взгляни она в окно, она бы очень удивилась. Она увидела бы то самое темное лицо, которое заглядывало в комнату раньше, когда она говорила с Эрменгардой.

Но Сара не поднимала глаз. Долго сидела она, обхватив руками голову. Она всегда так сидела, когда ей было худо. А потом встала и медленно подошла к постели.

— Ничего хорошего я больше не увижу… пока не засну, — сказала она. — Даже и пытаться нечего. Может, если засну, увижу во сне что-нибудь.

Она вдруг почувствовала такую слабость — должно быть, от голода, — что в изнеможении опустилась на кровать.

— Вот если бы в камине горел яркий огонь и язычки пламени так и плясали, — прошептала она, — а перед камином стояло удобное кресло… а возле него — столик с горячим… горячим ужином. А еще… — и она натянула на себя жиденькое одеяло… — постель была бы такая мягкая… с пушистыми одеялами и большими пуховыми подушками. Вот если бы… если бы…

Тут ее окончательно сморила усталость, глаза у нее закрылись, и она уснула.

Сара не знала, как долго она спала. Но за день она так устала, что сон ее был крепок. Ничто не могло его нарушить; вздумай даже Мельхиседек выйти из норы со всеми своими чадами и домочадцами и устроить на полу гонки и шумные игры, она бы все равно не открыла глаз.

Проснулась она внезапно. Она не знала, что ее разбудило; что-то щелкнуло, хотя она этого и не слышала. Это щелкнуло окно, захлопнувшееся за быстрой фигурой в белом, которая выскользнула на крышу и притаилась тут же на черепицах, откуда можно было незаметно наблюдать за всем, что происходит на чердаке.

Сара полежала с закрытыми глазами. Просыпаться не хотелось, к тому же лежать в постели было так тепло и уютно. Она даже решила, что ей это снится. Так тепло и уютно бывает только во сне.

— Какой чудесный сон! — прошептала она. — Мне так тепло… Я… не хочу… просыпаться.

Конечно, это был сон. Ей казалось, что она лежит под теплыми, мягкими одеялами, которые так тепло ее укрывают. Она выпростала руку и потрогала одеяло: ей почудилось, что оно атласное, на гагачьем пуху. Нет, не надо просыпаться — надо лежать тихо-тихо, пусть этот дивный сон не кончается.

Но нет, она не могла спать… даже зажмурив глаза, не могла… Что-то ее будило; что-то в комнате. Свет… и какой-то звук… звук весело трещащего огня!

— Ах, я просыпаюсь, — жалобно шепнула Сара. — Теперь уже ничего не поделаешь!

Помимо воли она открыла глаза. И широко улыбнулась: такого на чердаке никогда не было, да и быть не могло!

— Ах нет, я все еще сплю, — прошептала Сара, приподнимаясь на локте и оглядываясь кругом. — Я просто вижу сон.

Конечно, это сон: наяву такого быть не может, просто не может!

Вы спрашиваете, почему она не сомневалась, что все еще спит? Вот послушайте, что она увидела. Яркий огонь полыхал в камине; над огнем кипел и плевался небольшой медный чайник; на полу лежал пушистый пунцовый ковер; перед камином был разложен шезлонг с подушками; рядом с ним стоял небольшой складной стол, покрытый белой салфеткой, а на нем были расставлены небольшие блюда под крышками, чашка с блюдцем и чайник для заварки. На кровати лежали новые теплые пледы и одеяло; а в ногах — стеганый шелковый халатик, стеганые туфли и книги. Комната стала такой, какой не раз в мечтах представляла ее себе Сара. Комнату заливал теплый свет — на столе горела яркая лампа под розовым абажуром.

Сара приподнялась и села — у нее перехватило дыхание.

— Сон… не исчезает, — проговорила она с волнением. — Ах, никогда еще я не видела такого сна!

Она боялась пошевелиться; наконец решилась, откинула одеяло и с блаженной улыбкой опустила ноги на пол.

— Мне снится… что я встаю с постели, — проговорила она, прислушиваясь к собственному голосу.

Она встала и медленно повернулась в одну сторону, потом в другую, разглядывая все это великолепие.

— Мне снится, что все это наяву. Мне снится… что это правда. Комната заколдована… или это я заколдована? Мне только кажется, что я все это вижу.

Она говорила все быстрее.

— Пусть мне подольше все это кажется! — вскричала она. — Мне все равно! Все равно!

Сара постояла еще немного, затаив дыхание, а потом воскликнула:

— Нет, это неправда! Это не может быть правдой! Но, Боже, как это похоже на правду!

Ее привлек огонь, пылающий в камине; она опустилась на колени и поднесла к нему руки — но тут же отдернула их.

— Если б огонь мне снился, — сказала она, — он бы не жегся!

Вскочив с колен, она дотронулась до стола, до блюд, до ковра; подошла к кровати и потрогала одеяла. Взяла в руки мягкий стеганый халатик и вдруг прижала его к груди, а потом приложила к щеке.

— Он теплый! Он мягкий! — сказала она со слезами. — Он настоящий. Да, это правда!

Она набросила халат на плечи и сунула ноги в туфли.

— Туфли тоже настоящие. Здесь все настоящее! — вскричала она. — Это не сон! Не сон!

Она бросилась к книгам и открыла ту, что лежала сверху. На форзаце было что-то написано — всего несколько слов: «Девочке на чердаке. От друга».

Прочитав эти слова, она уронила голову на книгу и расплакалась.

«Я не знаю, кто это, — проносилось у нее в голове, — но кто-то обо мне думает. У меня есть друг».

Она взяла свечу и на цыпочках вошла в комнату Бекки. Встав у ее постели, она громко, насколько хватало смелости, прошептала:

— Бекки! Бекки! Проснись!

Бекки проснулась — ив ужасе вскочила; на ее щеках еще виднелись следы слез. Каково же было ее удивление, когда она вдруг увидела Сару в роскошном стеганом халате из пунцового шелка! Принцесса Сара, совсем такая, какой она ее помнила, стояла, сияя радостью, возле ее постели со свечой в руке.

— Пойдем ко мне, Бекки, — позвала она. — Пойдем скорее!

Бекки была до того перепугана, что не могла ни слова сказать. Она просто встала и безмолвно последовала за Сарой. Глаза и рот у нее были широко раскрыты.

Переступив через порог, Сара неслышно притворила дверь и ввела Бекки в такую теплую, ярко освещенную и хорошо обставленную комнату, что у нее закружилась голова.

— Это все настоящее! Все до единого! — воскликнула Сара. — Я все эти вещи перетрогала! Они такие же настоящие, как мы с тобой. Это Волшебство, Бекки! Пока мы спали, оно здесь работало! То самое Волшебство, которое не допустит, чтобы случилось самое плохое!

[1] Томас Карлайль (1795 — 1881) — английский писатель и историк; его увлекательная «История Французской революции» (1837) пользовалась широкой известностью.

[2] Тартинка — маленький бутерброд.

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.