Архим. Алипий (Светличный): Майдан продолжает жить своей жизнью пригасшего вулкана
Если день солнечный, бодрящий морозец и радостно поскрипывает снег под подошвами сапог, то еще не значит, что в мире хорошо и наступил созидательный покой.
Майдан продолжает жить своей жизнью пригасшего вулкана, а на Грушевского излитая из его жерла лава почти что остыла.
Мне впервые пришлось сегодня пройти в сопровождении иеродиакона Евстратия с Бессарабской площади через весь майдан до баррикад Грушевского, как бы исследуя поступательные движения страсти человеческого гнева.
Начало его лежит в полузабытых брошенных давно, а теперь обживаемых палатках возле Печерского суда. Они уже два года загромождают часть Крещатика и имеют устойчивое прозвище в народе «Юлеволю». Здесь давно протестовали против осуждения Юли Тимошенко и устроили минимайдан. Эти хибарки из различного полустроительного материала, как некий реликт дожили до наших дней и теперь в двух из них я увидел поселенцев! Женщина, ни грамма не стесняясь, занималась посреди Крещатика, как в обычной комуналке, своими бытовыми проблемами, перенося горячий чайник из одного убежища в другое через тротуар.
Она была одета в спортивные теплые штаны и свитер, как будто только что развешивала у себя на балконе белье. Выглядело на Крещатике это несколько импозантно. Неужели Крещатик настолько стал брутальным? Впрочем вопрошение было пустым. Поскольку сразу же встретились ряд туалетных выездных кабинок на улице. У нескольких из них были оторваны двери. У других двери были на распашку. То, что там — трудно описать. В них уже никто давно не убирает. Но продолжают использовать как туалет, причем, как я видел, не заботясь о том, чтобы двери были закрыты. А «излишки» фекалий, что уже не вмещались, выброшены горками прямо на снег Крещатика тут же у кабинок! Какое счастье, что был крепкий мороз и запахи не коснулись нашего обоняния!
И это все рядом с Киевской городской администрацией! Впрочем и она, будучи захваченной партией «Свобода», имела весьма неприглядный вид. Входить вовнутрь не стали, поскольку было достаточно того, что весь розовый гранитный парапет сталинской эпохи был расписан черной краской из баллончиков на темы революционных лозунгов. Над входом в Киевскую администрацию, выполняющую теперь роль штаба одной из многочисленных майданных революционных организаций висел белофонный, как на простыне, портрет Тараса Шевченко. Выглядело несколько неуместно, но какой был портрет- такой и повесили. Слава Богу- Бандеру убрали внутрь помещения.
Возле здания городской администрации продолжает стоять, привезенная из Карпат, высокая елка украшенная редкими елочными игрушками. Елка явно не может похвастаться пышностью и наличием всех веток, потому, будучи наклоненной над тротуаром, смотрелась как вывезенная из какого-то села после новогодних праздников на утилизацию.
На обширной территории, объявленной «майданом» встретились еще три елки (кроме металлической конструкции для официальной елки, где недавно под портретом Ю. Тимошенко повесился некий волынянин)- они тоже были в жалком украшении новогодних гирлянд и китайских шариков с блестками. Никто их не убирает, хотя уже заканчивается январь- месяц. По всей видимости их принимают за украшение не очень разнообразной жизни в палаточной среде среди угарных запахов, исходящих из средств обогрева дровами.
На Крещатике было довольно ветрено и это спасало от атак дыма из многочисленных «пунктов обогрева». Народ из палаток неохотно вылазил наружу и вяло передвигался к следующей армейской палатке, скрываясь в ее обогретом буржуйкой нутре.
На площади Независимости даже у сцены людей было мало. На самой сцене униаты служили панихиду по «загубленным героям от режима Януковича». Все служители и певчии стояли картинно полукругом на сцене и поочередно пели на украинском языке, повышая голос и тон на этом самом «загубленних режимом Януковича». На них смотрели снизу с полсотни то ли участников, то ли зевак. Я видел, что только один мужчина в капюшоне крестился. Остальные стояли и притопывали на морозе ногами. Мимо них проходили люди. Не скажу, что было многолюдно. Я бы сказал, что в мирное время на Крещатике было в будние дни более запружено народом. Мимо несколько раз туда-сюда пробегали какие-то истеричные особы женского пола бальзаковского возраста с прикрепленными булавками на пальто листами бумаги, на которых печатно выведено слово «МАМА».
Листы несколько помялись и поиспачкались. Дамы выглядели тоже не свежо. Похоже их обогревали спиртным. Они куда-то метались, что-то громко обсуждали, потом опять пронеслись мимо нас. Это очень напоминало курятник.
Не очень понял роль этих особ с надписями. Но выглядели они на майдане как еще один забавный эпизод, который можно было бы дополнить необходимостью всем носить надписи типа «папа», «бабушка», «свекровь», «муж» и проч..
За множеством палаток был небольшой сюрприз в виде огромной кучи теплых вещей. Они лежали горой и каждый мог бы вытащить себе что хотелось бы для утепления. Но выглядели они выброшенными. Хотя отец Евстратий позарился было на валенки (у него уже ноги замерзли), но валенок оказался без пары и он сразу успокоился, смирившись, что уйдет с майдана без этого атрибута российской деревни.
Очередные снежные баррикады. За ними Европейская площадь. А там начинается черный снег. Черный снег улицы Грушевского.
Здесь обстановка меняется на глазах. Беззаботность и привычная полусонная леность майдана на Грушевского сменяется командными выкличками и полустроевым шагом военизированных колон неких «новобранцев» разного возраста в замызганной одежде. Впереди «паланки» несется черно-красный флаг, а за ним и желто-голубой.
Прошли мимо нас две такие колоны, надо думать для приема пищи.
Вокруг много занятых делом людей. Причем видно по одежде, что это в большинстве случаев, совсем не завсегдатаи майдана. Они в совершенном молчании совершали все свое послушание.
Вот металлическими скребками и лопатами вычищают ледовой желоб для стока воды вдоль улицы. Вот женщины собирают перегоревшую проволоку от сгоревших шин. Другие сносят брусчатку на кучу для атак на милицию. Кто-то укрепляет баррикады мешками снега.
На первой линии баррикад стоят безмолвные, словно истуканы, бдительные молодые ребята в масках и респираторах на входе через сооружения. Там видны были следы от множества костров из автомобильных шин. Много шатающейся любопытной публики, фотографирующейся на фоне баррикад. Но даже они разговаривают тихо. Только две девушки с коробами нарушают эту «исихию» своим призывным: «Кто проголодался? Есть бутерброды! Вы не голодны? Есть бутерброды!».
Вторую линию ледовых баррикад можно также минуть через проделанные в них хода с суровыми вратарями в масках. Там уже явственные следы войны не только черным снегом, утоптанным в лед и жуткими кострищами с пережженной проволокой; там в картонных ящиках складированы горлышком к верху в огромном количестве бутылки с «коктейлем Молотова». Подле женщины в рабочих куртках продолжают наполнять бутылки бензиновым составом и запихивать в горлышко ветошь. Над ними на баррикадах сидят сосредоточенные парни в балаклавах с прорезями для глаз. Они следят за обстановкой. На третьей линией стоят операторы с камерами: снимают противоположную сторону- милицию со щитами. Дальше проход уже не для всех.
Но я в подряснике решаюсь вести отца Евстратия дальше и потому, по хорошо знакомому маршруту, прохожу еще один кордон. Мне не возражают- дорогу не перекрывают. Это место особо сакральное: здесь передовая. Потому публику сюда не пускают. Репортеров мало. Проходы между баррикадами свободны. Но все черное. Очень зловеще. Все, кто там находился- в масках, касках.
Я сразу повел иеродиакона к бережно задрапированному памятнику Лобановскому, чтобы показать место от куда в основном швыряли «коктейли Молотова». По дороге встретился самодельный щит с маленьким оконцем, через который метили в беркутовцев фаерами. Теперь он праздно лежал вдоль постамента памятника и был безобиден, только густо выпачканный чьими- то руками в саже.
Когда подошли непосредственно к последней линии баррикады и поднялись на нее, неожиданно услышал обращение не в мою сторону, а к другим парням от уже пожилого мужчины: «Хлопці, в кого є сірники?». Лицо мужчины было сильно закопчено. Изо рта торчала сигарета.
Никто ему не ответил. Тогда я решился предложить ему, указывая на костер, что горел недалеко: «То нащо Вам сірники, як он горить багаття?» » А я, батюшка, на варті! Відійти не можу!» «Добре. То може я Вас заміню, поки Ви сходите до вогню?» Мужчина как-то так ясно, по-детски посмотрел в мою сторону и сказал: «А давайте! Чому б й -ні? Постійте тут на баррикаді, початуйте. А я піду до ватри» Я поднялся на его пост, чтобы зорко следить: не станет ли нападать на их сооружение «Беркут», и заметил бутылку с горючей смесью и тряпкой в горлышке. Удивился и крикнул в догонку: «То як Ви маєте запалити «коктейль Молотова», якщо в Вас немає чим?». Дозорный обернулся и достал из внутреннего кармана куртки зажигалку и сообщил: » Іі можна використовувати тільки проти цих собак!» и кивнул в сторону молодых ребят в боевых латах, выстроившихся на противоположной стороне от баррикад. Теперь его лицо потеряло былую простодушность, оно было словно из камня вырублено: жесткое и вытянутое. Он ушел прикуривать, а я остался нести его вахту.
Я смотрел на малочисленный кордон милиции в черных доспехах со щитами. За ними стояли единицы беркутовцев. Стояли все на расстоянии метров двадцати от противоборствующей стороны. Между ними на «нейтралке» не было никого. Да и не надо было: перемирие все таки!
Однако никто из воюющих сторон не был оставлен без религиозного попечительства: на нейтральной полосе был кем-то установлен в толстый лед деревянный светлого дерева шестиконечный Крест. И он был словно приветом из мира покоя и надежды. На него с баррикады хотелось смотреть и молиться. Может быть сегодняшние заклятые враги так и делают. И я, как несущий дозор против строя милиции, тоже стал молиться о том, чтобы уже прекратилось всякое нестроение в моем родном городе, в нашей Украине; чтобы люди уже не враждовали, чтобы наступил желанный покой. Я просил у Бога, ради распятого Господа Иисуса Христа, мудрости всем, кто стоит по одну и по другую сторону. Я находил какие-то слова из Псалтири, из канонов, чтобы сложить эту молитву с баррикад к светлости Креста Господня на мирной нейтральной полосе. И душа успокоилась, стало хорошо и появилась уверенность, что закончится все благополучно. Не ради моей этой молитвы, а ради всех людей, которые все равно станут искать мира.
Тут поднялся на мой уровень баррикады курильщик и стал весело благодарить, что подменил его. Пошутил: «Такого вартового ще тут не було!» Неожиданно обнажил голову и стало видно под его шапкой чистый не закопченный лоб: «Благослови, отче!» Я удивился, но сделал замечание, чтобы сигарету вытащил из рта. Он поспешно исправил положение вещей и я преподал благословение, не спрашивая на что, но склонился к нему и, когда он целовал руку, сказал, что благословляю его на мудрость и смирение. Мужчина радостно закивал головой. Понял ли?
Дальше проход через все баррикады, кордоны, молчаливых работников на улице и отряды «бойцов», занимающихся тренировкой на отражение атак. Через весь Крещатик, мимо майданной сцены, снующими хохочущими товарками с надписями «МАМА», мимо палаток, мимо…
Странно, в который раз на майдане, а каждый раз покидаю, словно избавляюсь от такого-то нехорошего сна.
Шли обратно с отцом Евстратием почти молча. Каждый думал о своем. Продрогли, хотелось по-быстрее согреться. А на баррикадах остался сторожить с сигаретой честный человек, который знает, что выполняет важнейшую роль своей жизни: он стоит там за своих родных, за нас с вами; он стоит за правду, за лучшее будущее. И готов мерзнуть за это.
Напротив его на расстоянии стоят его враги: молодые ребята, которых ненавидит пол страны. И они стоят, потому что надо отстоять будущее свое, своих детей, каждого из нас. Обязаны стоять, потому что этого требует их честь, их совесть. Потому что воспитаны быть последовательными и не нарушать присягу… Ради этого продолжают мерзнуть, пока пишу эти строки.
Как сложно там, где арбитр и судия не Бог!
