Сейчас у всех на слуху дело священника Глеба Грозовского, которому выдвигают обвинение в педофилии. Главные свидетели обвинения – дети. Как принято работать с их показаниями? Как во время следствия узнать, правдив ребенок или склонен фантазировать? Может ли психологическая экспертиза быть недостоверной. Об этом и о многом другом — Елена Дозорцева, руководитель лаборатории психологии детского и подросткового возраста научного центра социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского, доктор психологических наук
Елена Дозорцева
— Насколько объективно можно утверждать, подвергался ли ребенок насилию – сексуальному или, например, избиению? В вопросах, касающихся детей в СМИ сразу возникает множество кривотолков, домыслов.
— Сложный вопрос. О проблемах насилия сейчас очень много говорят. Если речь идет о физическом насилии, то чаще — это внутрисемейное насилие. По данным уполномоченного по правам детей Павла Астахова, в последнее время фактов такого насилия фиксируется все больше. В подобных случаях сложно выделить границу, за которой «педагогический метод» становится криминалом. Вообще сейчас в нашем обществе идут споры, как относиться к телесным наказаниям. Эта проблема, с моей точки зрения, в настоящее время одна из самых острых и самых важных, она должна осмысляться обществом: допустимы ли такие способы воспитания, какие они имеют эффекты в долговременной перспективе, где именно находится грань, за которую нельзя переходить. В ряде европейских стран телесные наказания законодательно запрещены. Но в каждой стране своя правовая культура, традиции, самосознание людей, от которых зависит поведение в обществе, в семье. В России важно общественное обсуждение проблем семейного насилия.
Если речь идет о сексуальном насилии, то здесь тоже не все так просто. Потому что, особенно если ребенок маленький и, если не было других свидетелей произошедшего, очень сложно получить достоверную информацию. Но, в принципе, это возможно. Для этого нужно особым образом организовать допрос ребенка.
Важно, чтобы при допросе на ребенка не оказывалось внушающее воздействие, и от него получали бы именно те сведения, которые он может независимо дать без каких-то наводящих вопросов или подсказок со стороны взрослых: дети очень внушаемы, очень легко их подтолкнуть к тому, чтобы они сообщили не надежную информацию. Сейчас, насколько я знаю, Следственный комитет тоже предпринимает шаги для того, чтобы были приняты специальные процедуры и правила при проведении допросов детей.
— Все-таки, насколько рассказ ребенка может быть объективным? Я вот как-то сидела с дочкой друзей, и отказалась включать ей очередные мультфильмы. На что услышала: «Не включишь, скажу маме, что ты меня била».
— Оговоры тоже возможны. Сейчас многое говорится о правах детей и делается для защиты детей, в том числе от насилия. Однако не следует считать, что благая цель оправдывает любые средства. Если речь идет о возможном преступлении, очень важно защитить ребенка. Но нужно помнить, что и у другой стороны тоже есть права и интересы, есть презумпция невиновности. Виновному грозит большой срок лишения свободы: сейчас значительно повышены меры наказания за такого рода преступления, и это, наверное, справедливо. Но, в частности, и поэтому доказательства должны быть собраны очень тщательно, ведь дети могут и фантазировать, могут, как я уже сказала, поддаваться внушению.
Иногда в ситуациях конфликтного развода это удобный инструмент, которым могут воспользоваться матери несовершеннолетних детей. Например, бывали случаи, когда женщина, желая избежать материальных притязаний бывшего мужа, и наоборот, всячески выиграть в материальном смысле, начинает осуществлять такой план, чтобы «нейтрализовать» бывшего супруга. Здесь довольно легко ребенка, особенно маленького, научить тому, что он должен говорить. Поэтому нельзя сразу же с абсолютным доверием относиться к информации, которую сообщает ребенок, особенно в конфликтных ситуациях нужна достаточная доля критики и внимание к доказательствам. Именно поэтому очень важны правильные процедуры, правильно заданные вопросы, а также дополнительные методы проверки в процессе расследования дела, так, чтобы, в конце концов, дойти до истины.
— Как раз сейчас на слуху дело священника Глеба Грозовского, и все опасаются, что расследование будет нечестным, потому что просто не представляют, как именно определяют, виновен человек, нет. Какие показания для суда объективны? Как такого рода расследования проходят?
— Сейчас, к сожалению, расследования проходят по-разному. На слуху у всех дело Владимира Макарова, который обвинен в сексуальном злоупотреблении по отношению к своей семилетней дочери. Одним из оснований для возбуждения дела было неквалифицированное заключение психолога, хотя вроде бы оно и не было главным при рассмотрении этого дела в суде. Другие экспертизы тоже были представлены довольно странно, но человек получил реальный большой срок.
Другой вариант, когда присяжные оправдали Анатолия Рябова, преподавателя музыкальной школы, потому что они посчитали, доказательства неубедительными. Но сейчас участие присяжных по таким делам собираются отменить.
Пока единой выработанной и эффективной практики расследования и рассмотрения дел подобного рода, с моей точки зрения, еще не сформировано. Одно из важных нововведений, которые планируется осуществить, — внедрение видеозаписи допроса несовершеннолетних потерпевших и свидетелей с тем, чтобы именно эта видеозапись рассматривалась судом. Это позволит не вызывать в суд самого ребенка и тем самым лишний раз не травмировать его. Другая не менее значимая новация – обязательное участие в допросе ребенка психолога, который будет проводить опрос по определенным правилам. Законопроект с такими предложениями сейчас рассматривается в Думе.
Что касается ситуации со священником Глебом Грозовским, я знаю о ней только из прессы и интернета, причем информация довольно противоречива. Конечно, в этом случае нужно очень внимательно относиться к любым сведениям, в том числе показаниям детей, и проверять их соответствие действительности.
— То есть Анатолия Рябова оправдали, потому, что присяжным показались не убедительными обвинения, или им просто «сердце подсказало»?
— Дело присяжных – формировать непредвзятое мнение о том, насколько доказательны доводы обвинения. Но это непрофессиональное мнение людей «из народа», представителей общества, так что в определенном смысле они могут ориентироваться на «голос сердца». Та психолого-психиатрическая экспертиза, которая проводится сейчас потерпевшим, может дать информацию об их способности давать показания. Это определяется их интеллектуальными характеристиками, особенностями памяти, внимания, мышления, речи. Выясняется, не было ли влияния каких-то серьезных факторов, которые могли ограничивать их способность давать показания. Но достоверны ли полученные сведения, экспертиза не рассматривает — это прерогатива суда. Суд уже рассматривает все сведения, все доказательства, все детали и приходит к выводам. Видимо, для коллегии присяжных доказательства, которые были представлены по делу Рябова, не были убедительными.
— После дела Владимира Макарова кошачьи хвосты на рисунке его дочери, в которых эксперты увидели нечто, говорящее, что сексуальное насилие было, стали легендой. Все родители в стране нервно присматриваются к рисункам своих детей…
— Чем младше дети, тем больше при проведении экспертизы мы используем качественные методы исследования, к ним относятся и так называемые проективные методы исследования, в том числе – рисуночные. Мы анализируем процесс и результаты какой-то деятельности, творчества ребенка. Но интерпретировать эти результаты нужно очень аккуратно. Эксперт должен обладать высокой квалификацией и специальной подготовкой. К сожалению, сейчас за экспертные исследования нередко берутся психологи со слабой квалификацией, без специальной подготовки и знания правил проведения экспертизы. Во всяком случае, то, что было нарисовано дочкой Макарова, совершенно не давало оснований для выводов, которые были сделаны.
— Насколько, в принципе, дела о педофилии доказуемы?
— Вопрос не ко мне: не дело психолога оценивать, насколько такие дела доказуемы.
Если мы посмотрим на опыт Соединенных Штатов, там огромное количество сообщений (в среднем около 800 тысяч в год) о возможных случаях сексуальных злоупотреблений, не только насилия, потому что сексуальные преступления по отношению к несовершеннолетним могут быть не насильственными. Сюда могут входить развратные действия и совершение сексуальных действий по согласию, но ребенок в силу малолетнего возраста не понимает, что с ним происходит. Однако значительное число, где-то около трети, случаев остаются недоказанными, и дела закрываются.
Важно, чтобы и у наших следователей была возможность возбуждать подобные дела, но при недостатке доказательств, так же легко закрывать их, чтобы следователь не считал делом чести довести любое открытое дело до конца любой ценой. В принципе, такую возможность, насколько я знаю, руководство Следственного комитета им дает.
Дело правоохранительных органов и суда – подходить максимально тщательно и профессионально к подобным делам, для того чтобы с одной стороны, не страдали дети, с другой стороны, не было невинно обвиненных людей, которые значительную часть своей жизни могут провести за решеткой за действия, которых они не совершали.
— Давление на детей с чьей-либо стороны, обвиняемого или, наоборот как-то, насколько возможно?
— Возможно, конечно. Как я уже сказала, например, в таких случаях, когда речь идет о каком-то материальном интересе. Иногда, может быть, с лучшими намерениями, мамы так тренируют своих детей для допросов, для участия в экспертизе. У нас были случаи, когда мама требовала, чтобы девочка просто наизусть заучила то, что она должна говорить. Конечно, такие вещи недопустимы.
С другой стороны, воздействие со стороны обвиняемого тоже может быть, и здесь очень важно, чтобы следствие было организовано таким образом, чтобы потерпевшие, по возможности, не встречалась с обвиняемыми. Мы знаем такие случаи, когда вызывают одновременно потерпевшую девочку и обвиняемого, они где-то в коридоре встречаются, начинаются угрозы. Об этом рассказывали дети, которые у нас были на экспертизе. Конечно, этого нельзя допускать.
— Как настрой в семье влияет на правдивость показаний, которые дает ребенок?
— В нашу компетенцию не входит определять, лжет ребенок или не лжет. Мы не можем давать таких заключений, мы только говорим о том, может ли он давать показания. Конечно, семья может повлиять на ребенка. Даже более того, иногда бывают случаи, например, если совершены развратные действия, когда ребенок просто не понимает, что произошло, в силу неосведомленности, в силу своего возраста. Но мама, бабушка пребывают в таком шоковом состоянии от того, что случилось, что это передается самому ребенку, он уже начинает реагировать на происшедшее так же, как переживают его близкие.
— Дети, которые становятся свидетелями правонарушений, преступлений, насколько их мнение тоже является значимым, авторитетным для суда?
— Разумеется, оно может быть очень значимым и важным, особенно, если ребенок – единственный свидетель, а такое бывает часто, и только он может дать важную информацию. И экспертным путем важно выяснить, может ли, ребенок правильно воспринимать обстоятельства, которые имеют значение для дела и давать о них показания. Проверяется его психическое развитие, выявляются дефициты, которые могут ограничивать его способность давать показания. Но получение правильной, достоверной информации от такого ребенка – это важная задача, но это не задача эксперта. Здесь психолог тоже может помочь, но не как эксперт, а как специалист на стадии проведения допроса ребенка.
Нужно сказать, что несовершеннолетние свидетели часто нуждаются в психотерапевтической помощи не меньше, чем потерпевшие. Иногда психотравмирующее влияние того, что они наблюдали в криминальной ситуации очень велико, и требуется вмешательство консультанта-психолога и психотерапевта.
В принципе, любой потерпевший от преступления ребенок, нуждается в сопровождении. Это сопровождение должно быть разнообразным, прежде всего, должно быть психологическое сопровождение следственных действий. Также это может быть и медицинское сопровождение, потому что очень у многих потерпевших развиваются эмоциональные состояния, иногда доходящие до степени психических расстройств. Здесь нужна помощь профессионалов. Очень актуально выстроить систему этого сопровождения так, чтобы профессионалы друг другу не мешали, а помощь была координированной и эффективной. Пока с этим тоже проблема.
Сейчас мы как раз на пороге разработки такой системы, в которой все заинтересованы. В этом заинтересован и Следственный комитет, и Министерство здравоохранения, и социальные службы. Но пока нередко мы сталкиваемся с не координированными усилиями, а порой оказываем медвежью услугу нашим потерпевшим, потому что на них налетают с разных сторон психологи разных ведомств, и ситуация лишь ухудшается. Должна быть и единая система оценки квалификации тех специалистов, которые участвуют в процессе сопровождения, потому что пострадавшие дети очень уязвимы, и им очень легко навредить.
— То есть нет специально уполномоченной организации экспертов, которые могли бы проводить экспертизу?
— По закону суд имеет право назначить экспертом любого человека, обладающего соответствующей квалификацией. Но, скажем, есть специальность «судебная психиатрия», и пока психиатр не получил по ней подготовки, он не может быть судебным экспертом. У психологов, к сожалению, сейчас нет такой специальности, поэтому суд, следствие могут пригласить, кого угодно, лишь бы имелся диплом психолога. Сейчас очень многие вузы выпускают психологов, и не всегда их подготовка равноценна. Бывают и очень неудачные варианты.
Конечно, лучше, если психолого-психиатрическая экспертиза несовершеннолетних проводится в государственном экспертном учреждении, к ним относятся, например, наш Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии (ГНЦССП) им. В. П. Сербского, Научно-практический центр психического здоровья детей и подростков. Судебно-психологические экспертизы выполняются в государственных экспертных учреждениях Минюста. В этих организациях экспертизы проводятся квалифицированно. Подготовка психологов, способных работать в судебной экспертизе, сейчас ведется, однако она должна совершенствоваться, унифицироваться. К сожалению, квалификация психологов учреждений образования в качестве экспертов, а также психологов, работающих в негосударственных экспертных организациях, нередко оставляет желать лучшего.
— Как здесь можно все привести к хорошему знаменателю? С одной стороны, в государственных учреждениях есть риск, что экспертиза будет не независимой, а, с другой стороны, эксперты со стороны могут быть неквалифицированными…
— Да, пока эта проблема в отношении психологов не решена. Пути ее решения, с моей точки зрения, могли бы лежать в области создания стандартов подготовки психологов-экспертов, лицензирования экспертной деятельности, сертифицирования и аттестации экспертов. Однако это требует большой работы, внутриведомственного и межведомственного взаимодействия, координации действий многих организаций.
