Вопрос о зле и страдании ставят верующие — начиная как минимум с псалмопевцев и Иова — ставят его и атеисты. Известный атеистический публицист Сэм Харррис именно с него начинает свою диатрибу против веры в Бога, перевод которой расходится по русскому интернету. Харрис приводит бьющий по нервам пример маленькой девочки, убитой маньяком, и продолжает: “Родители теряют детей; дети теряют родителей. Мужья и жёны внезапно расстаются, чтобы больше никогда не встретиться. Друзья прощаются в спешке, не подозревая, что виделись в последний раз. Наша жизнь, насколько хватает глаз, представляет собой одну грандиозную драму утраты. Верующие, которые никогда не сомневаются в существовании Бога, должны предоставить доказательства Его существования и особенно Его милосердия — учитывая непрестанную гибель ни в чём не повинных людей, свидетелями которой мы становимся каждый день”.
Что можно ответить Харрису? Прежде всего разделим вопрос на две составляющие — эмоциональную и логическую; начнём с эмоциональной.
О заслуживающих доверия экспертах
Некоторое время назад в нашей стране правила атеистическая диктатура, и множество людей было лишено свободы, подвергнуто истязаниям и убито за веру во Христа. Эти люди пережили страдания, которые мне — и Сэму Харрису — было бы трудно вообразить. К кому мне бы следовало прислушаться в качестве экспертов по страданию — к ним или к Харрису? Почему для благополучного атеиста страдание — убедительный аргумент против Бога, а для мучеников, которые эти страдания реально пережили — нет?
Я знал священника (отца Георгия Чистякова, он теперь уже разрешился и пребывает со Христом), который соприкасался с проблемой умирающих детей не умозрительно, а непосредственно — он работал в Детской Республиканской больнице. Ему приходилось отпевать умерших детей несколько раз в неделю (я присутствовал, когда он говорил об этом) и менее всего он стал от этого атеистом — напротив, он был одним из наиболее христоподобных людей, которых я знал.
Кого я должен считать наиболее авторитетным экспертом по страданию — его или Харриса? Я знаю людей, которые пережили тяжёлые личные трагедии — именно те, которые Харрис упоминает — и они верят в Бога; и мне трудно понять, почему Харрис заслуживает доверия в этом вопросе, а они — нет.
Мученики из глубины своего страдания возвещают, что мироздание исполнено смысла и надежды, а временные страдания обернутся вечным утешением; Харрис с поверхностности своего благополучия возвещает, что мироздание бессмысленно, верность мучеников — глупость, а надежда — тщетна. Чему же мне следует верить — благовестию мучеников или зловестию Харриса?
О плачущих и рассуждающих
Но обратим внимание на подмену, часто связанную с аргументом “от страдания”. Очень часто нам следует умолкнуть перед чужим страданием, как молчали друзья Иова (правда, им не хватило мудрости молчать и дальше, за что их потом Бог упрекает); если не молчать, то нам следует плакать с плачущими, как говорит Апостол. Едва ли уместно указывать плачущим на прорехи в их логике. Указание на прорехи в логике уместно, когда люди выдвигают логические аргументы, а не когда они плачут. Мы не возражаем на горькие жалобы страдальцев не потому что аргументы их неотразимы, а потому что нам сказано “плачьте с плачущими”, а не “спорьте с плачущими”.
Другое дело, когда человек предлагает чужое страдание в качестве логического аргумента — то есть выступает уже не в роли плачущего, а в роли рассуждающего. В этом случае спор вполне уместен и аргумент от страдания — коль скоро он выступает в качестве логического аргумента — может быть рассмотрен и оспорен. Когда родители оплакивают умершее дитя, а священник, плача вместе с ними, утверждает, что они встретят своё дитя в раю, влезать с логической аргументацией некуда и незачем; когда в дело вступает бодрый и насмешливый атеистический журналист, который использует их горе, чтобы заявить, что рая никакого нет, а “блаженны плачущие, ибо они утешатся” — обман, перейти на почву логической аргументации можно и вполне уместно. Нам не заповедано “высокомерно ухмыляйтесь вместе с высокомерно ухмыляющимися”; с ними как раз можно и поспорить.
Таким образом, Харрис, который приводит нам примеры человеческого горя, думая, что перед горем мы умолкнем, совершает одну принципиальную ошибку — или подмену, мне неизвестно, насколько осознанно он это делает. Нам следует умолкнуть перед страдальцами — но Харрис никоим образом не страдалец и не утешитель страдальцев. Если он плачет — давайте относиться к этому как к плачу; плач — не аргумент и на него не следует отвечать аргументами. Если он выдвигает логический аргумент — давайте займёмся логическим рассуждением. Если он претендует сразу на то и другое — мы должны умолкнуть перед ним как плачущим и признать его аргумент валидным, как у рассуждающего, — мы должны заметить, что такое смешение алогично.
Рассмотрение аргумента
Поэтому перейдём к логике. Обычно аргумент “от зла” формулируется так.
1. Существует зло.
2. Если Бог не хочет его устранить, Он не благ.
3. Если Бог не может его устранить, Он не всемогущ.
4. Поскольку теизм постулирует, что Бог как благ, так и всемогущ, Бога (с качествами, которые приписывает Ему теизм) не существует.
В чём логические ошибки этого аргумента? Всякое логическое рассуждение требует прежде всего определения понятий. (Сократ выпил яду именно за то, что приставал к согражданам с требованиями определений, но всё же рискнём — иначе никакое вообще рассуждение невозможно.) Что именно мы понимаем под “злом”, “благостью” и “всемогуществом”? Аргумент постулирует, что “существует зло”. Но что такое зло? Некая объективная реальность или только наши субъективные оценки? Талибы считают злом статуи Будды и поэтому их взрывают. Антирелигиозный публицист Ричард Докинс считает ужасным злом самих талибов, потому что они взрывают статуи Будды. Большинство людей (различных мировоззрений) сочтут убийство маленького ребёнка наиболее вопиющим проявлением зла; известный атеистический мыслитель (которого тот же Докинс восхваляет как “одного из самых нравственных людей в мире”), Питер Сингер, полагает, что оно может быть вполне морально оправданным. Кто тут прав? Прав с чьей точки зрения? По какому стандарту правоты? В моих глазах Сингер злой человек, потому что агитирует за убийство детей, в глазах Сингера я — злой человек, потому что без зазрения совести ем свинину (Сингер — идейный вегетарианец). В отсутствии объективного критерия добра и зла любое суждение “это — зло” носит неизбежно субъективный характер. Но каким образом мы можем ссылаться на наши субъективные предпочтения для того, чтобы делать утверждения относительно объективной картины мироздания? Каково бы ни было его устройство, от наших многоразличных субъективных предпочтений оно никак не зависит.
Объективное зло требует объективного же добра, то есть некоего абсолютного Судии, который может сказать “это — поистине добро, а это — поистине зло”, и таким образом, аргумент (в этой форме) предполагает бытиё Того Самого Бога, Которого берётся отрицать.
Но в принципе аргумент можно несколько переформулировать, убрав это объективное зло и заменив его более субъективной вещью — несчастьем.
1. Если Бог благ, Он хочет, чтобы Его создания были счастливы.
2. Если Он всемогущ, Он может этого достичь.
3. Существует (переживаемое многими людьми) несчастье.
4. Следовательно, Бог либо не благ, либо не всемогущ, и Бога, Каким Его описывает теизм, не существует.
Здесь мы оказываемся перед необходимостью определить, что такое счастье и благость, которая нам этого счастья желает. Что есть счастье? Просто удовлетворение? Английскому мыслителю Дж. Стюарту Миллю принадлежит знаменитая фраза: “Лучше быть неудовлетворённым человеком, чем удовлетворённой свиньёй, и неудовлетворённым Сократом, чем удовлетворённым глупцом; и если глупец или свинья имеют другое мнение, то это потому что они видят только свою сторону вопроса”.
Проиллюстрируем этот тезис. Представьте себе, что вас хватают и волокут в некий “центр счастья”, где вам вживят электроды, при помощи которых вам непосредственно в мозг будет транслироваться бесконечное удовлетворение, удовольствие, кайф и всякое наслаждение. Причём вы можете сопротивляться вашим благодетелям только до операции — после того, как они нажмут на кнопку, эйфория, в которую вы погрузитесь, сделает любые протесты невозможными. Сочтёте ли вы это счастьем или, напротив, крайним несчастьем?
Возможно, вы сочтёте, что подлинное счастье должно включать в себя реализацию ваших ценностей, а не просто удовольствие. Если вы цените личную свободу, вы не захотите, чтобы вас сделали счастливым насильно; если вы цените общение с другими людьми, вы захотите подлинной любви, дружбы и товарищества, если вы любите реальный мир, вы захотите радоваться реальным открытиям.
То есть если мы сводим счастье к удовольствию, то аргумент выглядит примерно так: “благой и всемогущий Бог тут же сделал бы меня удовлетворённой свиньёй. Не делает? значит, Он не благ или не всемогущ”. В этом случае мы просто укажем, что участь удовлетворённой свиньи представляется нежеланной даже и многим вполне неверующим людям. (Сам Милль был неверующим.)
Если счастье предполагает реализацию определённых ценностей — в частности, личной свободы, то его невозможно просто совершить над нами — чтобы стать удовлетворёнными сократами (а не свиньями), надо сначала стать сократами, а это предполагает процесс личного роста, включающий наши решения относительно определённых ценностей. А это значит, что мы можем принимать и неправильные решения, приносящие несчастье нам или другим людям. Исключить возможность неправильных решений, не исключая возможности подлинного (сократического, а не свинского) счастья, невозможно.
Как невозможно? — может спросить оппонент. Бог теизма по определению всемогущ! И тут мы должны перейти к рассмотрению ещё одного термина, включённого в аргумент — всемогущества.
Итак, о всемогуществе
Одна из посылок аргумента — “Бог всемогущ”. Но что имеется в виду под всемогуществом? Совпадает ли то представление о всемогуществе, которое подразумевает аргумент “от зла”, с тем представлением, которого придерживается теизм? Нет. Есть известная фраза — “в того бога, в которого не верите вы, я тоже не верю”. В то всемогущество, которое приписывает Богу этот аргумент, мы тоже не верим. Всемогущество можно понимать в двух различных смыслах.
Бог обладает неисчерпаемой силой, не имеющей никаких мыслимых ограничений, другими словами, безграничной силой. Это определение, принимаемое теизмом.
Бог может “всё” независимо от того, что в это “всё” мы захотим включить. Какое бы “задание” мы ни сформулировали, Бог по крайней мере теоретически способен Его осуществить. Это определение, подразумеваемое аргументом.
Всемогущество во втором смысле внутренне противоречиво. Можем ли мы сформулировать задачу, неосуществимую для безграничной силы? — Конечно. Наш язык даёт нам такую возможность. Дело в том, что мы можем делать бессмысленные высказывания, которые не описывают — и не могут описывать — никакой реальности. Может ли Бог создать круглый квадрат? В рамках существующих определений “круга” и “квадрата” — нет. Означает ли это, что Его могущество ограничено? Нет. Это означает, что наш вопрос лишён смысла. Может ли всемогущий Бог создать камень, который Он не сможет поднять? Нет, потому что “камень, который не может поднять всемогущий”, — противоречие в определениях, языковой конструкт, которому в принципе ничего не может соответствовать в реальности. Может ли Бог наделить нас возможностью реального выбора, но так, чтобы у него не было реальных последствий? Может ли Бог дать нам подлинный безвыборный выбор? Нет. Не потому что у всемогущества мощности не хватит — а потому, что “безвыборный выбор” есть бессмыслица. Между тем именно этого требует от Него аргумент “от зла” — создать свободных существ, которые в принципе не могли бы сделаться злыми и несчастными.
Закон и Промысел
Итак, творение свободных существ — ангелов и людей — предполагает, что они могут поступать против воли Божией; они могут делать то, чего Бог не хочет. Грех и зло — это то, что происходит в мире против воли Божией. Бог хочет, чтобы мы не грешили — но мы грешим; Бог хочет, чтобы все люди спаслись — но некоторые погибнут. Очень далеко не всё из того, что происходит в мире, отражает благость Бога и угодно Ему — Писание много раз говорит о том, что многие вещи Ему “противны” и “ненавистны”. Бог открывает нам, что Ему угодно, а что нет, в нравственном законе — известном нам как из совести, так и из библейского Откровения. Ибо Я, Господь, люблю правосудие, ненавижу грабительство с насилием (Ис 61:8).
Здесь нередко возникает недоумение — ведь мы, с другой стороны, знаем, что всё происходит по воле Божией. Дело в том, что мы можем употреблять выражение “воля Божия” в разных значениях — как Закон и как Промысел. Многие действия людей (или тварных духов) могут нарушать Закон; ничто не способно нарушить Промысел. В книге Деяний апостольских Церковь, столкнувшись с гонениями, обращается к Богу с молитвой: Владыко Боже, сотворивший небо и землю и море и все, что в них! Ты устами отца нашего Давида, раба Твоего, сказал Духом Святым: что мятутся язычники, и народы замышляют тщетное? Восстали цари земные, и князи собрались вместе на Господа и на Христа Его. Ибо поистине собрались в городе сем на Святаго Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народом Израильским, чтобы сделать то, чему быть предопределила рука Твоя и совет Твой (Деян 4:24–28). Злые люди (и бесы) могут яростно противиться Богу — но в итоге они исполнят то, что Он замыслил. Первосвященники, Пилат, Иуда поступали против Божиего Закона; однако они послужили Его Промыслу. Римские солдаты, бросавшие жребий о хитоне Распятого, менее всего думали об исполнении пророчества — однако они его исполнили. Как говорит Иосиф своим братьям, вот, вы умышляли против меня зло; но Бог обратил это в добро (Быт 50:20). Предательство и жестокое убийство Праведника — самый вопиющий пример зла в истории, но Бог именно через него устрояет наше спасение.
Таким образом сотворённые существа творят зло и грех, злоупотребляя своей свободной волей; Бог не лишает их такой возможности, потому что сделать это означало бы уничтожить свободную волю как таковую. Бог делает нечто другое — включает дела людей (добрые и злые) в Свой замысел о спасении мира. Мы увидим — некоторые из нас до, большинство — после физической смерти — как этот замысел осуществится, плачущие утешатся, мироздание будет восстановлено в большей радости, красоте и славе, чем это было до грехопадения. Мы увидим день, когда временные страдания обернутся вечным ликованием — и там нам уже не понадобятся ответы: в тот день вы не спросите Меня ни о чем (Ин 16:23).
Практический вопрос
Однако “как объяснить зло и страдание” — только часть более важного вопроса: как на него реагировать. Какая реакция на страдание является правильной? Священник отправляется в больницу, чтобы поддержать умирающих детей и их убитых горем родителей; атеистический журналист не отправляется, а предпочитает ссылаться на их страдания, чтобы объявлять утешение ложным. Впрочем, люди и не зовут к смертному одру атеистических публицистов — к нему зовут священников. Атеизму нечего сказать тем, кто страдает и обречён умереть. Страдание и смерть ставит нас перед вопросом о смысле и о надежде — и ответа на этот вопрос атеизм дать в принципе не может. Ответ даёт Христос, Который страдает и умирает вместе с каждым человеком — чтобы каждый мог воскреснуть вместе с Ним.
