13 вопросов Евгению Ройзману (+ Видео)

4 июля, 2012. Марина Гордон Гордон Аткинсон

Если наркоман в реабилитационном центре заявляет, что ему было плохо, ужасно, дико, это в переводе с наркоманского значит — «колоться не давали». Второй посыл означает, что его окружали люди, подобные ему, и он не сумел никому заморочить голову, потому что они все понимают.

4 июля в Москве в издательском Доме «Комсомольская правда» состоялась пресс-конференция основателя и руководителя фонда «Город без наркотиков» Евгения Ройзмана. Обсуждали тему «Обычная проверка или обыск с целью ликвидации: что происходит в центрах реабилитации фонда «Город без наркотиков»».

После небольшого вступления, посвященного развитию событий вокруг Женского реабилитационного центра, Евгений Ройзман ответил на вопросы российских и иностранных журналистов.

— Прошлой осенью против вас была развернута кампания из-за Прохорова. Сейчас проблемы начались после того, как вы вышли на проспект Сахарова. Существует мнение, что это месть Москвы. Что происходит на самом деле?

— Я считаю, что местные силовики улавливают тренд. В госструктурах работают люди, у которых на лбу барометр и на носу флюгер. Они нюхают воздух, и считают, что если могут царю угодить, то надо вести себя так, чтобы царь оценил.

На самом деле все стычки с коррумпированными правоохранительными органами, все конфликты обусловлены одной причиной: успешной работой фонда «Город без наркотиков» против наркоторговли. У нас больше пяти тысяч операций. Кроме того к нам идет очень много людей с жалобами на действия правоохранительных органов.

Мы — одна из немногих общественных организаций, которая может позволить себе говорить все, что думает. Кто может мне в моей стране запретить это?

Вот и все, а остальные проблемы уже прилагаются. Кто-то боится, что я в мэры выдвинусь. В нынешнем конфликте, несомненно, присутствует месть за Сагру. Коррумпированные силовики, приехавшие из Москвы, Сагру пытались скрыть всеми способами. В публичное пространство тему вынесли только благодаря фонду. Слава Богу, ситуация решилась после того, как вмешалась федеральная власть.

— Американская аудитория интересуется текущими событиями, но по-прежнему живет в плену стереотипов о Сибири, медведях и детях с водкой. Объясните, пожалуйста, простому алабамскому фермеру, каково положение дел в России с опиатами, синтетическими наркотиками и «крокодилом»?

— Я хотел бы, чтобы у алабамского фермера не было иллюзий. Ситуация с героином начала выравниваться с 2001 года, и, когда американцы вошли в Афганистан, я, честно говоря, надеялся, что им удастся задушить поток героина. К сожалению, он увеличился более чем в 40 раз. Это очень досадно.

Проблема коснулась всех союзников: и Великобритании, и Америки. Что касается опиатов, в Екатеринбурге мы не даем торговать героином. У нас выведены из поля все крупные цыганские кланы, все таджикские анклавы. Очень сильно работают и ФСБ, и мы с милицией, и Госнаркоконтроль.

Но в России появилась своя проблема, которую нам свалить не на кого, — дезоморфин. Это наркотик, который находится в открытом доступе. Им торговали очень долго. Первым проблему поднял о. Анатолий Берестов, знаменитый подвижник.

По всей стране в депрессивных регионах молодежь покупала в аптеках таблетки и варили, варили, варили. Дезоморфин — наркотик коллективный, готовится всегда на притонах. Притон, как воронка, затягивает в себя всю окрестную молодежь. Хотя наркотик очень дешевый, на каждом притоне, где сидит человек восемь, всегда обнаруживается куча чужих паспортов, женских сумочек, телефонов, — вот откуда наркоманы деньги берут. Плюс у соседей зубы выкрашиваются, потому что в составе наркотика присутствует и бензин, и ацетон. Эта смесь взрывоопасна.

Большинство пациентов ожоговых центров на сегодняшний день — «крокодиловые» наркоманы, у которых взорвалось варево на кухне. Армия таких наркоманов очень велика, они практически все русские, средний возраст 27-28 лет, и ни у кого нет шансов. Больницы забиты ими.

Сейчас правительство, слава Богу, приняло постановление о запрете безрецептурного отпуска кодеиносодержащих. Правда, теперь нужно смотреть за торговлей маком, так как система сбыта работает в комплексе. Наркотики — одинаковая проблема для всех стран.

— Насколько действенным оказался запрет на кодеиносодержащие, введенный с 1 июня?

— Когда работает система, получается все. Понятно, что, когда десять аптек разом перестали торговать, то одиннадцатая, увидев, что процесс пошел, пытается заработать, потому что осталась одна, без конкурентов. Но количество притонов начинает потихонечку уменьшаться. Кто-то из наркоманов бежит в клиники, другие, кто еще может передвигаться, уезжают, третьи идут сдаваться в реабилитационные центры, кто-то начинает пить. Но вопрос все равно решится.

— Как обстоит дело со спайсом и с китайцами, которые его производят?

— Одна их самых страшных проблем, которая выстрелит по-настоящему через год-два, — это «легальные» наркотики, в просторечии – «скорость», «соли», «курительные смеси», «спайсы».

Производят их в Китае, во всех странах они были давно запрещены, а у нас повсюду, в том числе в Москве, были магазины, которые продавали «легалку». У метро надпись «соли» и телефон.

Потребители – подростки 13-14 лет, торгуют в школах, в распространение втянута молодежь 1990-96 гг. рождения. Наркотик действует моментально: начинается резкое похудание и стремительная деградация.

«Легалку» запретили в 2010 году, но появляются все новые разновидности. Нужно очень оперативно работать, а законодательство не успевает. В нынешней ситуации страна похожа на динозавра, которому хвост откусили полгода назад, а он узнал об этом только сегодня. Поверьте мне, спайсы будут проблемой №1. Госнаркоконтроль об этом знает.

— Сложилось ли у вас более конкретное понимание причин нынешней ситуации с фондом, и почему именно сейчас Вы решили заняться политикой?

— Я не политик, я просто работаю. Будучи депутатом, я много сумел сделать. Я был автором нескольких законов. В основу очень серьезного закона, который сейчас принят, вошли мои разработки об ужесточении меры за торговою наркотиками вплоть до пожизненного.

Так что я понимаю разницу в статусе, и, когда есть возможность выйти на другой уровень, не могу ею пренебрегать. Но политика для меня — прикладной инструмент. Фонд важнее любой политики. Это настоящее восстание, там все написано кровью сердца.

Что касается причин конфликта, — все должны понимать, что, начав борьбу с наркотиками, первое, что нужно сделать – назвать вещи своими именами. Иначе ничего не стронется с места, и ты все равно сразу же попадешь в конфликт.

Я точно знаю, что в администрации Президента очень обеспокоены сложившейся ситуацией, первым лицам области было поставлено на вид: люди переживают, все возмущены. Такого давно не было.

«Город без наркотиков» — одна из самых мощных в стране общественных организаций, — и чтобы просто так вот откровенно громили!? Прокуратура подключила Минюст, а там за любую запятую могут регистрацию отменить. Но мы сопротивляемся.

— Что сейчас с девушками, как продвигается оперативная и реабилитационная работа?

— На Женский вернулось 14 человек, еще одну девчонку должны привезти, ей сейчас операцию делают, то есть скоро будет человек 16. Девушки начали возвращаться сами, пишут заявления на сотрудников полиции, что их заставили дать показания против фонда.

Мы снова стали принимать реабилитантов, к нам поехали родители. Детский реабцентр начинает работать с 1 сентября. Кстати, школа на Изоплите существует только потому, что есть Детский. Мы всегда школу ремонтируем.

Огромное количество работы, — половина Женского реабцентра, все мужские, все ремонты в окрестных детских садах, — все это сделано руками реабилитантов. Когда нас просят, мы всегда всем помогаем. И я думаю, мы справимся с ситуацией.

Ну, а то, что у девушек постоянные проблемы, — то одну на операцию увезли, то другую, — поймите, дезоморфин с первого укола вышибает иммунитет. В больничной статистике, кстати, дезоморфиновые наркоманы не проходят, как умершие от наркотиков: там всегда сепсис, воспаление легких, гепатиты, — самые разные причины.

— Есть ли в фонде система наказаний?

— Сейчас в Интернете широко распространяется «Исповедь упоротого наркомана». Один красавец написал, какие жуткие мучения пережил в фонде. Два основных посыла: «мне было очень плохо», «меня окружали конченные мерзавцы».

Объясняю: если наркоман в реабилитационном центре заявляет, что ему было плохо, ужасно, дико, это в переводе с наркоманского значит — «колоться не давали». Второй посыл означает, что его окружали люди, подобные ему, и он не сумел никому заморочить голову, потому что они все понимают.

Телесных наказаний у нас нет. Но при этом у нас нет ни одного сотрудника фонда, взятого со стороны. Представьте себе: сто человек, большая часть судимых, народ очень дерзкий, который в жизни видел все.

Стоит взять человека извне, как он через день начнет за водкой для них бегать! Вот если среди реабилитантов вырос кто-то старший, сам завоевал авторитет, тогда другое дело. Причем силой ничего не завоюешь, когда вокруг сто человек. Надо иметь мудрость и справедливость, чтобы тебя выслушали.

Мы один раз наняли двух могучих спецназовцев в реабцентр, в тот момент там было 120 человек. Ребята решили повеселиться, у какого-то сторожа купили водку. Один из спецназовцев, парень серьезный, попытался сделать им замечание. Его излупили железной кочергой так, что она загнулась в трубочку, а потом попытались засунуть в печку. Он просто не пролез. Повезло, жив остался. Вот такая история.

Поэтому с реабилитантами работают только такие же бывалые, как они сами. Могут заставить приседать? Но и в армии могут сказать «упал-отжался», — а почему нет?

И когда читаешь в «Исповеди наркомана»: «я ушел и сразу укололся», — да, но сколько людей не ушли! Старшие все не колются по многу лет. У нас в условиях реабилитационного центра парень, который весил 70 килограммов, построил спортзал, тренировался, стал мастером спорта международного класса.

У нас бросило колоться огромное количество народу, — у каждого есть шанс. И когда я понял, что нас ждет захват и разгром, я пришел на Изоплит и сказал: парни, сейчас вы держите вашу судьбу в собственных руках. Кто хочет, может уйти, и к ним не будет никаких претензий, а кто хочет, может остаться, и я лично приму участие в судьбе каждого. Вышло 20 человек, пожелавших уйти, 80 остались. И потом еще некоторые потихонечку уходили. Когда стройная система реабилитации нарушается, работать очень сложно. Тем более, когда отвечаешь за сотню человек. Люди, которые пытались всей семьей, вместе с родственниками, справиться с одним наркоманом, знают, что это такое.

— Вы говорили, что женский реабцентр – это риск. В чем он заключается?

— Понимаете, я гражданин России. Я мужчина, у меня трое детей. И вот я нахожу нескольких женщин, гниющих на притоне. Для многих «крокодил» стал первым наркотиком. Если у девчонки в 16 лет еще есть какой-то запас иммунитета, то я знаю, что будет с ней через пару лет. Я своими глазами вижу, что у нее внизу ноги уже толще, чем вверху. Их не возьмется лечить никто. Не поедет к наркоманам «скорая», потому что в округе много ветеранов, которые ждут. Зачем ехать в наркоту-то? Мне говорят: «спасите, помогите! », — а я что? «Не могу, боюсь?» Пусть она сдохнет, зато мне будет спокойно?

Я точно знаю: если дать паузу в год, за это время мы как-то договоримся с госпиталем насчет ног, шанс появится. И я буду давать этот шанс, пока способен. Но, если кто-то перехватит инициативу и скажет: «Женя, все, вы наработались, вы рисковали, вы устали за 13 лет, мы сейчас сами все сделаем», — я отвечу: «Класс! Спасибо, я пошел отдыхать».

— Губернатор Свердловской области подписал документ о создании реабилитационного центра: как вы к этому относитесь?

— У нас в области за два года не могли сделать хоспис на 25 мест. Ну не получается! Не сумели создать реабилитационный центр на те же 25 мест, при наличии финансирования и доброй воли губернатора. И когда сейчас заявляют, что будет создан комплекс реабилитационных центров, — я конечно, рад, но это как с морковной запеканкой. Она лучше на вкус, чем на слух.

Активная успешная работа всегда подчеркивает бездействие и импотенцию власти. Матери реабилитантов в ответ на действия прокуратуры сказали: «Минуточку! Когда наши дочери гнили на притонах, когда наши дети погибали у нас на глазах, они вас не интересовали. И теперь, когда у них появился шанс, вы зашевелились!»

Тогда прокуратура дала предписание губернатору: создать реабилитационный центр. Губернатор отрапортовал. Им сейчас нужно погасить волнение. Создадут центр – значит, создадут. Спасут хоть одного человека — в ноги поклонюсь. Спасут 10 – скажу, что надо памятник ставить. Работы хватит на всех.

— Несколько месяцев назад вы подключились к широкой кампании против свердловской полиции. Приняты ли какие-то меры по вашим данным относительно коррупции в ГУВД Свердловской области?

— Широкой кампании против московских полицейских в Екатеринбурге не было, так как сумели перехватить всех журналистов. Первыми дали материал «Ura. ru», я их поддержал у себя в блоге.

История очень простая. На должности в ГУВД Свердловской области были назначены силовики из Москвы, они пришли к нам, как в край непуганых лохов. Обложили данью автосалоны, спа, — у нас такого не видели никогда, и люди начали сопротивляться.

Начальник полиции города Екатеринбурга, выдвиженец из Москвы, пригласил к себе подполковника, начальника уголовного розыска, боевого офицера, и сказал: «Нашим мест не хватает, я тебя переведу и поставлю руководителем отдела по борьбе с наркотиками. Дальнейшее зависит от тебя. Будет возможность карьерного роста, только полтора «лимона» в месяц приноси». «А где я их возьму?» «Ну, будешь с барыг получать». «Э, у нас так не принято!» «Ты что, дурак, что ли? Все так делают!»

Но в Екатеринбурге произвола не было и не будет. Сейчас возбуждено 2 уголовных дела по вымогательству взяток. В ГУВД проводились обыски сотрудниками ФСБ, был задержан полицейский с взяткой в 14 миллионов. Так что у нас работают, все нормально.

— Какое отношение у вас к Госнаркоконтролю?

— Госнаркоконтроль – действенная структура, мы всегда с ними работаем, у нас множество совместных операций.

Что касается полиции, на мой взгляд, система сгнила напрочь. Но в любой системе есть порядочные офицеры, которые помнят такие слова, как долг, честь и родина. У меня каждая операция расписана, всегда указано, с кем мы работали. Однако ГУВД Свердловской области в своих отчетах ни разу не упомянул фонд.

— Прокуратура представила список документов, необходимых для работы фонда. Вы будете собирать бумаги или платить штрафы?

— Прокуратура говорит: «Мы пришли к вам, чтобы вас убить, но у нас патронов нет. Требуем выдать патроны!» Мы будем обжаловать каждое движение прокуратуры через суд.

Нам неожиданно предложили юридическую помощь, и сейчас за дело берется команда очень серьезных, известных адвокатов. Сделаем все возможное, но подавать патроны для уничтожения фонда не станем. Попробуем поиграть по их правилам, оставляя за собой право на более серьезные действия.

Очень многие наши сторонники просят подать заявку и вывести людей на митинг. Мы сейчас решаем, когда это сделать и в какой форме. Пользуясь случаем, я хочу сказать, что если вдруг кто-то попытается отнять у фонда помещение, которое, учитывая все заслуги, нам по распоряжению губернатора дали в безвозмездную аренду до 2020 года, то придется расформировывать Музей Невьянской иконы. Это первый частный музей в России, он существует 13 лет, работает бесплатно, но, если что-то произойдет с фондом, я закрою музей и переведу фонд туда. Потому что фонд должен существовать. Каждый день фонда — это чья-то спасенная жизнь.

— Допускаете ли вы сотрудничество с другими политическими проектам, кроме Прохорова, собираетесь ли к нему в партию? Намерены ли вы избираться в городские органы власти? И какую должность хотели бы занять, чтобы решить проблему наркомании в России?

— Идти на губернаторские выборы не хочу, слишком много закулисных игр. Решается все, как вы понимаете, не голосованием. Мэром Екатеринбурга я мог стать еще в 2007 году, здесь проблем нет, но это не мое. Местное заксобрание? Здесь статус необязателен. В родном городе все можно решать звонками.

Вот уровень Госдумы уже другой. Что касается партии Прохорова, — он очень достойно себя повел, одним из первых позвонил в трудной ситуации, спросил, чем помочь. Я сказал, что справимся сами.

Если дело с партией пойдет всерьез, то я, конечно, буду помогать и участвовать. Для меня это один из немногих шансов выйти на высокий уровень законодательной власти и что-то сделать. Но любая партия — просто лицензия на политическую деятельность. Очень много думающих, умных людей сегодня отошли на обочину, потому что нет середины, не с кем идти. Поэтому подождем, посмотрим.

Если «Единая Россия» начнет делать добрые дела, я буду ее поддерживать. Я не политик. Я не хочу занимать никакую должность, у меня никогда в жизни не было начальников и не было подчиненных. Я свободный человек.