Федор
О выдающемся христианском психологе Федоре Ефимовиче Василюке вспоминает его ученица и коллега Марина Филоник – психолог, психотерапевт, член Совета Ассоциации Понимающей психотерапии.

Он родил меня в психотерапию

Марина Филоник

В 1999 году я поступила на психологический факультет бывшего Ленинского пединститута, хотела быть психологом-консультантом, наивно думала, что там меня этому научат (там не учили практике, хотя я еще застала хорошую базу в плане высшего психологического образования).

Мне повезло, в вузе я была воспитана в академической среде, но, в связи со случившимся тогда же воцерковлением, искала авторов, работавших в направлении, которое сейчас называют христианской психологией. Читала книги Бориса Сергеевича Братуся, например.

Конечно, знала и про Василюка, но довольно мало. Однако, вышло так, что поступила именно в аспирантуру МГППУ, где Федор Ефимович был деканом. Потом случайно попала на семинар, в котором он принимал участие. Помню как почти сразу после семинара на ступеньках между этажами мы разговорились и он стал звать меня работать на факультет. Это было странное предложение, потому что к тому времени я работала HR-специалистом в маркетинговой компании. Я тогда думала: “Ну кто я и кто Василюк? Зачем я ему нужна? Тем более, что за несколько лет до этого я сама просилась к нему уже не помню в качестве кого, и он повел себя очень дистантно”.

А теперь он почему-то долго уговаривал, зазывал, если не сказать, заманивал, работать на факультет. И постепенно это случилось: сначала я работала на полставки, потом ушла из фирмы совсем… Главное, я к нему как-то не рвалась тогда. Он сам высмотрел, выбрал, заманил… и родил меня в психотерапию.

Вообще, когда-то ж я шла на психологический факультет с мотивацией быть практическим психологом, то есть помогать людям. Но к концу учебы, будучи уже человеком православным, я небезболезнно, но в итоге уверенно решила, что в моем случае занятия психотерапией будут входить в противоречие с моими представлениями и принципами о духовной пользе людям. Категорически отказалась от этой идеи, решив, что наука, преподавание – возможно, а практиковать –  увольте, точно не буду.

А потом была мастерская «Понимающей психотерапии», куда Василюк меня пригласил. Я шла на его мастерскую в сомнениях, почти нехотя, скрепя сердце, вновь  испросив благословения у духовника. Но все то, что я услышала там, оказалось настолько созвучно мне, это можно назвать переживанием абсолютного ДА. Это было настоящее зачатие и роды в профессию.

Меня так «рвануло», что едва закончив первую ступень обучения, хотя это и не принято, я начала консультировать при службе «Милосердие». Резко и неожиданно случилось то, о чем так долго молилась: «Скажи мне, Господи, путь, в онь же пойду». Благодаря Федору Ефимовичу я стала делать это и занимаюсь психотерапией по сей день.

Он говорил из огромной внутренней глубины

Если кто-то просил его молитв, он очень серьёзно включался. Я слышала об этом от других, а потом увидела сама его молитвенное участие, когда умирал мой отец. Федор Ефимович очень включался в даты смерти родителей, и каждый год я знала, что в эти дни он молится вместе со мной. А потом у меня были новые беды, тяжелая реанимация, но всякий раз он снова и снова откликался, как и на беды всех, кто к нему обращался. Каждый раз для человека, попавшего в сложную ситуацию, он устраивал на факультете сбор денег в конверте. Со стороны кажется, что это простая и очевидная вещь, но именно это очень характеризовало Федора Ефимовича. Такая вот удивительная черта.

Последний раз, весной этого года, я тяжело заболела, а Василюк сам давно и тяжело болел, но об этом старался не говорить. Он не мог уже собрать, как обычно, «конверт», и просто перевёл мне личные деньги с карты на карту. Мне многие помогли тогда очень, месяц я жила на деньги, которые приходили мне – я порой не знала от кого, и сейчас очень всем благодарна – я тогда не могла работать. Но маленькая деталь – его сумма была самой большой среди остальных пожертвований. Уверена, что если бы он мог сделать это безымянно, он бы сделал так, чтобы я не знала о его сумме. Просто он уже сам сильно болел.

У него был фантастический уровень энергии, удивительная бодрость, которая не покидала его до последнего. Я не знаю, откуда он черпал энергию и силы, тем более, что не имел перерывов в работе. Он был деканом, часто уходил с факультета последним. В его расписании не было пауз, он работал нон-стоп и не имел даже минуты, чтобы пойти поесть. Какой-то бестелесный дух. Чашку чая выпьет и бежит дальше. Студенты, ректор, заседания, аспиранты, дневное отделение, вечернее, магистранты… и все это до бесконечности.

Но если ты попадал к нему на приём, если вдруг получал уникальную возможность вместе перекусить, да даже просто вместе спуститься по лестнице на несколько этажей в стенах МГППУ, пройти три шага от университета до метро Сухаревская, то эти минуты и секунды, что он присутствовал с тобой – были присутствием на двести процентов. Не важно, обсуждался ли личный вопрос, или вопросы науки, диссертация, гранты, упражнения для студентов (а я много лет проработала бок о бок с Федором Ефимовичем как преподаватель мастерской «Понимающей психотерапии»). Эти минутки были временем абсолютной включенности и полноты присутствия. Он был с тобой – здесь, весь. И из этой глубины присутствия рождались слова, которые становились для тебя очень важными.

Помните, как в псалмах говорится: «Из глубины воззвах к тебе, Господи». Федор Ефимович говорил из огромной внутренней глубины и потому его слова попадали в твою собственную глубину. Это совместное присутствие было одним из самых дорогих чувств, которые люди испытывали рядом с ним.

Это было похоже на то, как описывают владыку Антония Сурожского, который имел свойство присутствовать с каждым так, будто этот человек единственный и уникальный в целом мире. Владыка к этому открыто призывал, а Федор Ефимович – следовал. Тем более, что глубоко любил и почитал владыку Антония. У них была какая-то личная и особая связь.

Иногда я обращалась к нему по личным вопросам, как к родителю и, если позволено так говорить, как к духовнику. Василюк был для меня авторитетом как христианин, как духовное чадо отца Виктора Мамонтова, как человек глубокой внутренней вертикали. Я обращались к нему с вопросами, с которыми больше не к кому пойти. Моя мама умерла, когда мне исполнилось пятнадцать, потом умер отец. И в моем мире Федор Ефимович стал родительской фигурой. Он был мне матерью, потому что имел такое принятие и эмпатию, которые обычно дают мамы. Он был мне отцом, потому что в отношении меня имел трезвую, твердую, уверенную позицию при этом совершенно бережную. Его поддержку я получала во все сложные и критические моменты на протяжении времени, что мы были знакомы и работали вместе. Я всегда обращалась к нему – это могли быть смс, звонок, встреча – и он каждый раз откликался и вовлекался.

Федор Ефимович был родительской фигурой для многих моих коллег на факультете, в мастерской. Поэтому так сильно сейчас все мы переживаем сиротство. Другой фигуры такого масштаба – нет. Даже рядом, даже примерно, даже с отрывом – нет.

Он помогал людям подняться

У него было удивительное свойство не только помогать молитвенно или материально, а сочувственно включаться в судьбу конкретного человека, что называется «прибирать убогих». Было немало случаев, когда обнаруживая человека в критической ситуации, раздавленного жизнью, он брал его за руку и поднимал, приближал к себе и через это происходила реабилитация.

Ему близка была идея трудотерапии в том хорошем смысле, когда дают не просто личностную поддержку, не рыбу, а удочку. В тяжёлой ситуации он мог запросто взять работать кого-то на факультет, хотя это казалось не вполне уместным. Или, например, пригласить на обучающую программу. К этому было неоднозначное отношение наших коллег, ведь мы же вместе боремся за качество образования, а тут в группе оказываются странные люди.

Но дать шанс человеку, никого не отвергнуть – это было очень в духе Василюка. «Надломленной тростинки Он не переломит и дымящего льна не погасит….» (Мф.12:20). Федор Ефимович обязательно давал человеку шанс, если это было в его силах. Особенно, если это касалось людей из церковной среды. В учебной группе запросто могла оказаться тетушка, которая трудилась за свечным ящиком, или вдруг какой-нибудь священник, далекий от психологии и психотерапии.

Вера в человека у Федора Ефимовича была всегда немножко выше, чем сам человек ростом. Это можно сравнить с педагогическим принципом: смотреть не на того, кем человек является сейчас, а на того, кем он может быть и кем может стать. Этот взгляд на вырост повышает шансы вырасти. И все эти «убогие» вдруг оказывались, благодаря Федору Ефимовичу, в обучающих программах, в магистратуре, на бакалавриате, в мастерской и даже среди нас, коллег, на работе. Федор Ефимович давал сложным людям самую простую работу и это была трудотерапия и самая действенная программа реабилитации.

Ну зачем, спрашивается? Это же слабые сотрудники, а с точки зрения бизнеса, вообще бесполезные и странные люди. Но в этом невероятном доверии к людям и состояло ценностное отношение Василюка к человеку, позволяющее не просто поддержать, а возвысить человека, чтобы он смог стоять на ногах сам. И это было очень созвучно взгляду владыки Антония.

Но, конечно, не поймите меня неправильно, все это было без крайностей – он все же видел реальные возможности человека, то есть сотрудники таки работали, а студенты таки учились. И факультет большей частью состоял все же из очень серьезных профессионалов.

Учитель передает не только знания, а себя самого

Его концепция уровней, регистров, своего рода слоев сознания – один из примеров того, как географическое прошлое отражалось на концептах его школы. Такое ощущение, что Василюк был полностью, по уши в психотерапии в широком смысле этого слова. У него не было много клиентов – психотерапевтическая практика не являлась главным видом его деятельности. Масштаб был гораздо шире.

Наука и образование – вот главная забота и личная боль Федора Ефимовича. Он мечтал, чтобы образование было качественным, и из-под его крыла в итоге выходили серьезные специалисты, мы выпускали и планируем выпускать штучный продукт. Он не гнался за массовостью, зато заботился о качестве, продуманности, соотнесенности программ, о методологии обучения и практики. Конечно, он сам читал блестящие лекции и проводил настоящие мастер-классы (от слова Мастер), но даже не они, а наука и образование как таковое, курирование исследовательских грантов и создание серьезных образовательных продуктов (например, сначала факультета, позже – магистерских программ) было главным вложением его сил, энергии, мыслей.

Последние годы все больше его интересы склонялись к христианской психологии. Это моя личная гипотеза, но, видимо, понимая свое состояние, он отдавался науке, будто чувствовал, что не так долго ему осталось. Ему хотелось говорить о главном. И главным в науке для него все больше становился христианский дискурс. Покажите мне серьезных ученых, которые занимались бы сегодня христианской психологией не на уровне практики в кабинете, а на уровне методологического осмысления. Их практически нет.  

В своих последних публикациях он активно обсуждал именно место в истории, точку на географической карте психологического поля, где может быть расположена христианская психология. Им всерьёз была сделана попытка обозначить то, как это есть сейчас. Ему важно было увидеть и понять перспективу, в том числе методологическую перспективу развития христианской психологии.

Бывают педагоги, бывают учителя, а бывает Федор Ефимович – Учитель, Мастер с большой буквы. И в этой большой букве сосредоточено сразу все – его масштаб как ученого, профессионала, автора и создателя школы Понимающей психотерапии, его личность и его влияние на меня. Настоящий Учитель не может быть профессионалом без личностной глубины, без того самого качества присутствия, без внутренней вертикали. В психологии и психотерапии существуют исследования, которые изучают эффективность психотерапии разных школ. Но все они сходятся на том, что в итоге работает личность психотерапевта, а не школа, которую он представляет.

Мне кажется, что в нашей сфере больше, чем в других, учитель – это тот, кто передаёт не только знания, но во многом себя самого, а через это уже и подход, и школу. Иначе в наш век интернет-технологий мы могли бы давно учиться только по учебникам. В практической психологии это невозможно. Нужна личность, которая передаёт дух, жизнь, а не просто формулу. Именно поэтому Василюк был категорически против модного сейчас дистанционного обучения, когда речь идет об обучении психотерапии. Он был уверен, что невозможно обучать терапии на расстоянии. Мастерство можно передать лишь из рук в руки. И он это делал.

Мне посчастливилось учиться у него в те годы, когда он полностью вёл курс «Понимающий психотерапии». Присутствие при работе Мастера, когда в буквальном смысле слова он передавал собой то, о чем говорил и что исповедовал, больше всего напоминало импринтинг, когда схватываешь подкоркой, кожей, спинным мозгом и еще не знаю, какими органами, и бережно берешь опыт из рук в руки.

То, что он делал, для меня было созвучно и личностно значимо, отзывалось во мне настолько, что хочется дальше продолжать делать то, чему он нас учил. Сейчас перед нами стоит важная задача, чтобы школа не умерла, жила и продолжала развиваться. И это будет и останется предметом моего беспокойства и личных молитв.

“Любовь всегда пригвождена”

Это было десять лет назад, может быть больше, год 2006-й примерно. Я ещё училась в мастерской «Понимающей психотерапии», когда наступил один из самых тяжелых периодов моей жизни. Он был связан с очередным ухудшением здоровья отца, какими-то перипетиями в больницах. Я уже не помню, что говорила, на что жаловалась Федору Ефимовичу, зато помню слова, которые буквально врезались и навсегда остались жить в моем сердце.

Он вдруг заговорил со мной о Богородице, мол, мы называем Ее Присноблаженная, а блаженная –  значит счастливая. Но что же это за высшая степень счастья такая у Богородицы, что она стоит у Креста и видит, как распинают Ее Сына? Она видит смерть собственного ребенка – вопиющую, жестокую, кровавую, беспощадную, несправедливую. Она присутствует при этом всем, а мы называем Ее Присноблаженной! Что это за блаженство такое? И тут же он сам ответил на свой вопрос: «Любовь всегда пригвождена». Эти три слова он вложил в мое сердце очень глубоко, я дословно цитирую это сейчас.

Можно долго размышлять об этом разговоре. Но это было в духе Василюка, в духе понимающей психотерапии: мы не убираем проблему, не говорим, что горя нет, а ситуация проста. Напротив, мы признаем трагедию и говорим, что знаем правду. И эта правда – выход на другой уровень. Как в философии, проблема снимается, когда ты ее называешь. Назвав ее, ты переходишь на новый уровень.

Вообще, Федор Ефимович много говорил про смерть, горе. Эта тема нередко звучала на занятиях. Но сказанные им тогда слова – «любовь всегда пригвождена» – что-то делают со мной сейчас, когда я остро проживаю утрату своего Учителя. Я вспоминаю, как он говорил их тогда, как говорил про Богородицу, и я пытаюсь обращаться к Ней, чтобы Она помогла мне пережить этот миг, в который я стою и оплакиваю смерть своего Учителя, как Она стояла у смерти Своего Сына.

Фото из архива Владимира Михайлова

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.