Мы
Есть Германия Шиллера и Гете, Zeiss’а и Volkswagen’а, извилистых рек и снежных вершин, старейших университетов и нобелевских лауреатов. Но еще есть Германия веры. Ее я обрела, совершая паломничество по этой земле. О встречах с православием в Германии специально для «Православия и мир».

Русская усадьба в Пенцинге

Дорога к усадьбе вьется через просторы полей, словно унося нас из Германии в Россию. Мы заезжаем в распахнутые деревянные ворота под праздничный колокольный звон. Им радушно нас встречает отец Георгий – лучезарный человек, русский ученый, внук потомственного дворянина. Вместе со своей матушкой Еленой Витальевной он построил в Пенцинге в 2010 году Трех-Анастасьевский храм, по обету за исцеление дочери.

«Моя дочка Ася, – рассказывает отец Георгий, протодиакон Свято-Николаевского собора в Мюнхене, – тонула в нашем пруду. Когда я это заметил, она была уже без движений. Я повез ее в ближайшую деревню, там ничего сделать не смогли и перевезли в Мюнхен. Ситуация была безнадежной. В отчаянии я пообещал Богу – если Он Асеньку вернет к жизни, я построю храм. Господь воскресил ее». Сейчас Ася уже взрослая, поет в мюнхенском соборе на клиросе.

Трех-Анастасьевский храм – настоящий музей истории России в лицах: за каждым «экспонатом» – судьба человека или целой семьи. Рассказывает собиратель и хранитель этих преданий протодиакон Георгий Кобро, по образованию историк и лингвист. И лейтмотивом его рассказа звучат слова: «Русские люди, где бы вы ни были, любите Россию настоящую, прошлую и будущую, и всегда будьте ея верными сынами и дочерьми».

Судьба поколения

– Это судьба моего поколения. Таких, как я, здесь было 250-300 тысяч человек в 1945 году. Все мы волею судьбы, как говорится, драпали от Красной армии, потому что у нас были не те «классы» – немножко дворяне, немножко купечество, а попросту говоря – верующие, не согласные с советской диктатурой люди, которым лучше было в лапы ей не попадаться. Разбираться бы не стали: цап-царап, и разговор короткий.

Мы, русские люди, оказавшиеся в Германии, считаем себя частицей зарубежной Руси. Таких судеб, как судьба моей семьи, много-премного. Моя мама – родом из Калуги, а предки по линии отца – из Петербурга. Во время Гражданской войны деды ушли в Прибалтику. Но потом, когда Сталин с Гитлером поделили ее в 1939 году, им пришлось переселиться в Польшу, а с началом войны бежать дальше. Мама перебралась в Австрию, где встретила моего отца, он работал в Вене переводчиком. Когда Вена вошла в зону оккупации, и их стали вызывать на допросы, они, чтобы не искушать судьбу, вместе переехали в Зальцбург.

Многие с 1945 по 1952 годы находились в лагерях для подразделений вермахта (вооруженные силы нацистской Германии – А.Н.), в казармах. Эти люди считали себя кусочком свободной России. Среди них были украинцы, белорусы, поляки, бежавшие от коммунистического режима. Были даже, не поверите, калмыки, они казаки донские, сальские, которые прибежали сюда на верблюдах. Я верблюдов уже не застал, только фотографии видел, но сами калмыки сидели перед бараками на корточках, курили трубочку и прищурившись смотрели. Они все умели говорить по-русски, и когда моя мать их спрашивала: – «Что сидишь, так смотришь?» – «Степ радную вспаминаю», в общем, тоска!

Мы – русские, поэтому прежде всего у нас была церковь, вторым делом – библиотека, третьим делом – хор, четвертым делом – театр самодеятельный. Вот такая культурная программа, плюс множество всяческих партий и листовок (смеется)… Но храм Божий – для всех был главным. Эмигранты на свои средства и с финансовой помощью немецких городов (города всё-таки христианские здесь, и к нам благоволили) строили барачные церкви, в моем детстве их было около 50. При каждой церкви действовала церковно-приходская школа, «воскресная», как теперь в России говорят, но я считаю, что «Sunday school» – это американский термин, позаимствованный у Тома Сойера и Бекки Тэтчер.

Были среди здешних русских и «добрые люди», которые зарабатывали у немецкой или американской разведки: на того, кто на вокзале «Огонек» купит или «Крокодил», доносили. Один советский агент, работавший в Германии на радио «Свобода», выкрал картотеку и опубликовал имена. Вот как вас любят ваши соседи: благодарю, распишитесь в получении 5 марок (колоссальные деньги – 5 или 10 марок за донос!). Конечно, нам это ничем особенно страшным не грозило, но радетели старались.

Мы жили в любви к России, интересовались происходящим в ней. И вот советское посольство привозило раз в месяц в Мюнхен кино, по воскресениям в 11 часов – «Летят журавли» и другие фильмы (литургия в 11 еще не заканчивалась, и если пели «Херувимскую», а церковь на треть пустела, значит, «туды»). Были те, кто умышленно приходил с опозданием, стараясь зайти в зал в темноте, опять-таки из-за доносчиков. Все знали, кто встает до и после сеанса и глазами шарит по залу, запоминая лица. Сейчас об этом уже не вспоминают.

Христианин? Значит, можно!

Теперь к храму. Мы решили его построить, и немцы нам разрешили. Здесь, в Баварии, они такие традиционалисты: «Главное, чтобы не мечеть». Разобрались, еще раз уточнили: «Точно христианин?» – «Да, христианин». – «Протодиакон?» – «Да». – «Хорошо. Можно».

Когда мы храм уже построили, то встал вопрос о внутреннем оснащении. А я десять лет назад ездил в Зальцбург, там эмигрантами был построен храм, очень скромненький, и священника у них тогда не было. Как-то я проник в подвал храма, где мы хотели устроить праздник для детей, и обнаружил иконостас.

Трех-Анастасьевский храм в Пенцинге

Трех-Анастасьевский храм в Пенцинге

Я его узнал. Скоро 34 года, как я диаконствую. Первые годы моего диаконства мы ездили в Вену, где был и есть царский собор, а кроме того, там действовала зарубежная Церковь. Мы ведь примерно с 1925 года не общались: патриарх Тихон издал в 1920 году указ: «На временно оккупированных белыми территориях управляйте сами». И мы решили, что будем и дальше управлять сами до тех пор, пока Церковь не станет свободной.

Мы – это всё Зарубежье – Аргентина, Австралия, Канада, Америка, Германия, Франция, Швейцария. Так вот, в зарубежной церкви в Вене мы служили перед этим иконостасом. Говорили, что он – из Флоренции. Ну и когда храм в Вене закрылся за нехваткой священнослужителей, иконостас перенесли в Зальцбург, где я неожиданно нашел его в подвале. И говорю владыке: «Я хочу построить храм, пожертвуйте, пожалуйста». Он пожертвовал. И я с большим сердечным трепетом всегда стою перед этим иконостасом и думаю, сколько поколений русских людей возносили перед ним свои молитвы.

«Русский музей» в Пенцинге

Иконы, которые вы видите на стенах храма, были перенесены из барачных церквей, русские уже оперились, что-то построили или арендуют храмы у католиков и лютеран. Из пятидесяти барачных храмов остался один, в Эрлангене. А иконы тех времен приносят мне в картонных коробках и чемоданах: «Делай, что хочешь».

Вот святитель Николай – послевоенная икона, уголки сделаны из жестянок умельцами. Среди тех, кто бежал от черных воронов советской власти – я столько наслушался с детства разных судеб – было множество умельцев! Эти иконы и крест они смастерили в лагере. Лагерь – это место для displaced persons, перемещенных лиц, то есть для беженцев от советской власти. Их осталось в Германии приблизительно 300 тысяч, уцелевших из 2 миллионов, остальных американцы, англичане и французы выдали по просьбе товарища Сталина после подписания Ялтинского соглашения (соглашение, выработанное в ходе встречи лидеров стран антигитлеровской коалиции: СССР, США и Великобритании, в Ялте 4-11 февраля 1945 года. – А.Н.).

А вот царский подарок на Ходынке. Тогда сказали, что каждому мужику корову дают. А оказалось: чарочку водки и дощечку «Николай II». Что было потом, вы знаете! Этим ознаменовалось вступление государя-императора на царство.

Вот просфора 1937 года. Была у нас дама, Татьяна Пайкер, русская немка, православная, ужасно темпераментная и энергичная. В 1930-е годы молодой девушкой она сидела за свой острый язык. В 1937 году ей разрешили выехать из Советского Союза, и батюшка дал ей в благословение эту просфору. Как-то лет пять тому назад ее сын подвозил меня и говорит: «Я еду на могилку мамы закопать просфору. А впрочем, вы мою маму хорошо знали, возьмите лучше эту просфору себе в память о ней».

Наш дорогой отец Иоанн Кронштадтский. Это фотография, обрамленная в металл в 1940-е годы. А прославили ведь батюшку недавно: в 1981 году – Зарубежная Церковь и в 1990-м – Московский Патриархат. Но мы видим, что когда Церковь его еще официально не признала, народ уже его чтил, как и блаженную Ксению Петербургскую.

Относительно этой нашей святыни мы уверены, что она чудотворная. Как вы знаете, это «Неопалимая Купина». И русский народ всегда считал: «Мы все в избах живем с соломенной кровлей, а она, Неопалимая, сохранит нас от пожара». Я тоже это знал, но относился как к народному поверью.

Икону я привез из Стамбула. Моя жена родом из Карса. Она мне рассказывала, что когда там начались преследования со стороны турок – церкви ломали, детей называли в школах «гяурами», били, кладбища оскверняли, иконы выбрасывали в грязь, а люди их подбирали, – многие перебирались в Стамбул (там была греческая гимназия, греческие и русские церкви) и с собой забирали иконы.

И вот как-то раз староста русской церкви Николай Николаевич Усов водил меня по храмам в Стамбуле. Это были паломнические церкви, устроенные под крышами странноприимных домов, где некогда останавливались те, кто отправлялся на Святую Землю и в Бари, а тогда уже жили турецкие семьи. Вдруг вижу – лесенка на чердак. Я от любопытства полез. Просунул голову – люк был открыт, смотрю – свалка икон. И голуби воркуют. Рядом разбитое окно, в которое они влетают и вылетают.

Я говорю: «Николай Николаевич, полное запустение, как же так? Ведь тут иконы…» «Да, – говорит, – раньше было больше церквей, теперь меньше, и вот свезли все сюда, свалили второпях, а я один, помощников у меня мало, не поспеваю, уж простите». Я ему говорю: «Ну в таком состоянии держать их грешно. Давайте я у вас куплю парочку». А он: «Боже сохрани! Потом скажут, что я торгую иконами. Я вам одну дарю. Берите». Я просунул руку, и достал вот эту. Она была частично попорчена голубиным пометом.

Мы ее привезли и поставили в комнате нашего сына Гриши. Тогда ему было 12, а сейчас уже 36!

Надо сказать, что усадебку мы купили за бесценок: тут не было ни электричества, ни воды. И вот 20 лет мы жили со свечами. Вчера была гроза, у нас выбило свет, и мы вспомнили старые времена, спросили дочку: «Асенька, ты помнишь?» – «Ну, конечно, – говорит, – помню. Романтика, ужин при свечах…»

И вот просыпаемся мы однажды, смотрим – какие-то мы «грязные». Жена смотрит на меня и говорит: «Хоть бы мылся!» А я отвечаю: «Сама не лучше». – «Как, что такое?» Оглядываемся вокруг – всё покрыто черной пленкой копоти. Тогда матушка говорит: «Ясно, не умеешь печки топить. Чуть не угорели».

Я иду оправдываться, проверяю печки, всё в порядке. Когда мы спускаемся вниз, то видим, что и там всё-всё покрыто тоненьким слоем копоти. Выходит Гриша из своей комнаты и рыдает: «Я виноват, у меня был пожар, я чуть весь дом не спалил. Бейте, секите меня, я это заслужил». Мы входим в его комнату и что мы видим? Мебель сгорела, обуглилась. А сам он жив-здоров.

Протодиакон Георгий и матушка Елена Витальевна Кобро

Протодиакон Георгий и матушка Елена Витальевна Кобро

Он спал в этой комнате. Ночью пошел в туалет с подсвечником, который смастерил в школе, пришел назад сонный, поставил его на стол и заснул. Говорят: «От трехкопеечной свечи Москва сгорела». Свеча спалила полкомнаты и занавеску на окне. Икона стояла на широком подоконнике. Пламя погасло, дойдя до этого места. Мы решили: Господь для чего-то хотел, чтобы мы жили дальше, и обещали Ему исправиться.

«В минуту жизни трудную…»

Я хотел прочитать вам стихи: «В минуту жизни трудную / Теснится в сердце грусть. / Одну молитву чудную / Твержу я наизусть. / Есть сила благодатная / В созвучье слов живых / И веет непонятная / Святая прелесть в них. / С души как бремя скатится. / Сомненья далеко. / И верится, и плачется, / И так легко, легко…»

Мы еще долго говорили, и пели, и так не хотелось уезжать из этого гостеприимного дома. Матушка потчевала нас чаем с пирогом и абрикосовым ликером. За окном белка спустилась на кормушку, и птицы уступили ей место. Дивная усадьба – русская по устроению жизни и по своему духу! Здесь вас угостят чаем из самовара. Здесь вы услышите чистую русскую речь, казацкие песни и рассказы об известных вам и неизвестных страницах истории России. Здесь вы совершенно позабудете, что вы находитесь в Германии.

На русском хуторе в Пенцинге

На русском хуторе в Пенцинге

«Мы не в изгнании, мы в послании», – слова владыки Антония (Бартошевича) звучат в Пенцинге особо. С отцом Георгием и его матушкой Еленой Витальевной хочется быть, ими любоваться, у них учиться – как вдали от Родины можно жить всецело ею и свет своего Отечества нести окружающим – соседям и коллегам-немцам, русским детям и их родителям, помогая кому-то не забыть, а кому-то открыть для себя великую Россию.

(Продолжение следует)

Фотографии Павла Худякова, Натальи Амелиной. Автор благодарит Паломническую службу Берлинско-Германской епархии РПЦЗ (Мюнхен) и Паломническую службу «Марфа и Мария» (Москва) за помощь в организации интервью.


Читайте также:

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.