Вице-президент Медиасоюза Елена Зелинская о ленинградском андеграунде 70-х, диссидентах и эмигрантах.
Каблучки вязли в мягком, как пластилин, асфальте. Университетская набережная плавилась под ногами. В тот год я остригла косы, сшила розовое платье, не достигавшее колен, и выкрасила в багровый цвет коротенькие ноготки. Духота одуряла, в голове мешались неправильные глаголы, луч света в темном царстве и материалы 24 съезда.
…Я смотрела на старые фотографии, и, заслоненная событийной завесой последних десятилетий, захватывала меня атмосфера моей молодости. Так бывает, когда вдруг мелькнет мимо тебя какой-то цветочный запах, и обернешься, потянешься к нему, — и ты снова стоишь по пояс в горячей полыни, панамка съезжает на глаза и жужжит на ухо насекомый народец…
Серая и звуконепроницаемая машина казалась вечной, как данность. Но все дальше и легче ускользали, уклонялись, сбегали, пятились, стряхивали с себя и выстраивали какую-то параллельную реальность старшие. В котельных, дворницких, нищих коммуналках с лепными потолками, в полуразваленных домиках в полуброшенных окрестных деревушках, в маленьких, тесно набитых университетских аудиториях лепился ленинградский андеграунд.
На геофаке по вечерам собирал семинар Николай Гумилев. В детской художественной студии, заставленной гипсовыми головами, собирались художники-карикатуристы. Рекшан приводил на квартирные выставки какого-то испанца и тот с группой «Ленинград» пел «Палому». Довлатов делал вид, что охраняет баржу, Шемякин рисовал крыс вокруг кривулинских стихов, я копала картошку в зеленой стройотрядовской куртке, зубрила «Партийную организацию и партийную литературу» и перепечатывала ночами трактат о пользе яблочного уксуса — 20 копеек за лист.
Пьянство, плавленый сырок в качестве закуски, стихи на тоненькой папиросной бумаге, смерть Аронзона, бесконечные компании, музыка, страсти в клочья, со стихотворными посвящениями и билетами в Москву, купленными на донорскую кровь. Никогда мы не были и не будем так свободны, как в 70-е годы.
Первыми начали хватать религиозников. Потом — диссидентов. Кого-то вышвыривали за границу, кто-то садился за то, что рвался уехать. Появились новые словечки: досидент — диссидент — отсидент. Я кропала стишки, их пели под гитару на домашних сборищах мои друзья. Ничего не сохранилось, но крутятся в памяти от чего оторванные строчки:
столько лет пробивались сквозь вату,
и меняя судьбу на расплату,
мы друзей провожали на запад,
и писали с востока друзья.
К началу 80-х город притих. Показательные суды с разоблачениями по телеку, увольнения за чтение запрещенной литературы, выхолощенные журналы.
На скамейке перед Казанским собором я передала Тане Горичевой рассказ для журнала «Мария». Она попросила сделать подборку, договорились увидится через неделю. Не успели.
Отъезжанты и дипломаты вывозили картины, рукописи, самиздат. Публикаций на западе стало так много, что за лучшее власти предпочли собрать всех пишущих до кучи. Так образовался знаменитый«Клуб-81». Остановить уже было невозможно.
Надо бы собраться и написать все это подробнее. Рано или поздно настоящие писатели начнут собирать свидетельства, документы, мемуары — тогда и понадобится.
Обязательно надо рассказать, как мне попало в руки первое Евангелие.
Изданное в Брюсселе, в мягкой зеленой обложке, почти карманного формата.
Его изъяли при обыске.
Читайте также:
