В интервью Правмиру доктор экономических наук, директор Департамента макроэкономического анализа и методологического обеспечения деятельности Счетной палаты РФ игумен Филипп (Симонов) рассказал, что православный менталитет совместим с умением трудиться и вести хозяйство, но экономика для христианского вероучения не принципиальна.
— Отец Филипп, действительно ли протестантизм больше способствует экономическому развитию, чем Православие?
— В советское время православный менталитет не мешал нашему народу показывать определенные экономические успехи. Никто же не будет отрицать, что в тот период мы индустриализовались, обеспечили себя продовольствием. При этом — я хорошо помню шестидесятые годы — в колхозном крестьянстве сохранялся православный дух (в городе, в промышленности с этим было хуже).
В деревне парткомы смотрели на это проще, чем в городе. Да, храмов не хватало, священников тоже, и репрессии имели место, но в «красных углах» продолжали пребывать иконы, и народ в каждой деревне имел тетрадочку, в которой от руки была записана, например, служба отпевания. Ее называли «всенощной», и если кто-то умирал, собирались несколько человек, «служили» эту «всенощную» без священника — такое вынужденное беспоповство в лоне Православной Церкви.
На кладбище людей провожали с иконами и с пением «Святый Боже», я это знаю, сам провожал, детей крестили, некоторые даже венчались. Не мешал православный дух в хозяйстве.
И до революции у нас были крепкие крестьяне — кулаки, которые вели практически капиталистическое хозяйство с наймом рабочей силы. Если бы не 1917 год, возможно, они бы нас до сих пор кормили. Мой прадед так и не смог жить в условиях, которые ему предлагала советская власть сначала как ссыльнопоселенцу, а потом — как колхознику.
Ему пришлось вступить в колхоз, но он и в колхозе держал дома с десяток лошадей, чтобы дети, которых у него было много, не болтались без дела. В шестидесятые он приехал в Смоленскую область, откуда его во время коллективизации сослали как кулака.
Приехал, чтобы умереть на родине, но через два года вернулся в Казахстан. «Разве это хозяйство — две коровы, четыре поросенка, да пятнадцать соток под картошку? — возмущался он. — Внуки обленились, спят до обеда, потом хулиганят». И вернулся он в Казахстан, куда его в начале тридцатых выслали. Вернулся к своему большому хозяйству.
Это в 1967 году было. Я жил одно время у прадеда, помню, иконы у него дома висели. Прекрасно сочеталась в нем православная вера с умением трудиться и хозяйствовать.
До революции сложилась и очень сильная прослойка промышленников. В основном они были старообрядцами, но старообрядчество — это даже более строгий православный дух, еще активнее влияющий на способ общественного поведения. Вспомним хотя бы мануфактуру на Трехгорке, владельцы которой организовали не только крупное текстильное производство, но и открыли при мануфактуре ремесленную школу, вечерние классы для обучения рабочих грамоте, библиотеку, обеспечили рабочим медицинское обслуживание.
Это и есть социально ответственный бизнес, о котором сегодня много говорят, но идем мы к нему медленно, с большим трудом. А тогда понятия такого не было, но социально ответственный бизнес реально существовал, причем именно на православной основе.
— И многие монастыри имели крепкие хозяйства, использовали передовые для своего времени технологии. Например, Соловецкий еще в XVI веке, когда игуменом там был будущий митрополит Филипп (Колычев).
— Монастыри — отдельная история. Во времена святителя Филиппа там еще сохой на козе пахали, поэтому сам разговор о том времени в контексте беседы об экономике находится в некотором противоречии с Писанием и православным богословием. Апостолы говорят нам, что мы всегда должны смотреть вперед и не оглядываться назад. И еще в Новом Завете написано: «Вспоминайте жену Лотову» (Лк., 17, 32).
Если мы будем все время смотреть назад, то, конечно, увидим рай, насажденный на Востоке, но стремиться нам все же следует к Царству Небесному. А это — Новый Иерусалим, небесный, который с неба спустится и к тому раю на земле, он, видимо, уже отношения не имеет.
Христианство — религия, направленная вперед и вверх, а не назад и вниз. Тот рай был на земле, а Царствие Небесное будет в другом месте. Поэтому того рая, которого ожидают многие наши старушки, — с цветочками в палисадниках, подстриженными газончиками, аккуратными бабушками в белых платочках, слушающими ангельское пение, — ожидать не надо. Будет нечто другое, ибо сказано: «Се, творю все новое» (Откр., 21, 5).
И кивать назад как минимум непродуктивно. Тем более на монастырь, когда речь идет об экономике. Монастырь, если брать за образец то, с чего все начиналось, а не то, что получилось из монастыря после Петра I, направлен на удовлетворение внутренних потребностей. Монахам не положено иметь не только собственность, но даже то, из чего можно подать милостыню.
Милостыню подаст игумен или эконом, а рядовому монаху об этом и думать не надо — за него подумают, потому что есть послушание и смирение. Сказали тебе пахать — иди паши, сказали бить поклоны — бей, сказали сажать капусту вверх корнями — сажай. Все это делается для того, чтобы росло твое послушание. Если святитель давал соловецким монахам такое послушание, они его исполняли, а до него игумены, вероятно, назначали братии другие послушания.
Но вопрос был не в том, вырастут ли на Соловках арбузы, а в том, будут ли соловецкие монахи послушны. Видимо, ко временам Никона дело дошло до того, что монахи оказались непослушны своим властям, восстали против реформ Патриарха, и длилось это восстание восемь лет, с 1668 по 1676 год. Значит, они много занимались проблемами, которыми монахам заниматься не надо.
Вешать на монастыри ношу, которая изначально не для них, неправильно. Например, в последние двадцать лет родилась «замечательная» традиция устраивать при монастырях школы, приюты. А ведь это каноническое основание для монаха покинуть монастырь. Таких оснований три: «аще еретик есть игумен, аще путь есть женам, аще учатся мирстии дети».
Это правило святителя Никифора Цареградского из приложения к Большому требнику. Дети в монастырь могут прийти помолиться, но создание монастырских школ и приютов для детей антиканонично. Другие задачи у монастыря. И ставить перед монастырем цель развить эффективное хозяйство с точки зрения современной экономики, может быть, и весело, но с точки зрения православного богословия, по меньшей мере, греховно.
Только мужскими силами ни одно эффективное хозяйство с товарным выходом развить невозможно, значит — «есть путь женам». Для монастыря это означает полный развал, и монах по канонам имеет право оставить такой монастырь. Кроме того, монастырь должен обеспечивать пропитание себе, да и даже этого не должен, если не «восхощет настоятель». Преподобный Сергий помолился — и пришел обоз с хлебом.
Я сам много пишу о том, что задача монастыря — самообеспечение, но так сложилось на практике, а на самом деле монах должен делать то, что ему скажет настоятель, даже если это будет и против идеала трудового самообеспечения. Если настоятель не скажет пахать, пахать не надо. Монастырь — специфическая организация, по сути десоциализирующая. Христианство в целом предусматривает социальность, но монастырь — вне этой социальности, там — иная социальность, иное гражданство, как говорит апостол: «вы — сограждане святым».
Социализировать можно человека, обладающего своей волей, а в монастырь люди приходят для того, чтобы свободно от своей воли отказаться. Человека без воли социализировать нельзя. Там нет своей воли, по крайней мере, в идеале не должно быть. Поэтому не надо ссылаться на монастыри.
Есть масса других примеров, свидетельствующих, что не стоит определять экономические процессы религиозным учением, так как это не задача религиозного учения, особенно христианского — выписывать способ существования человека на земле. Задача христианской религии — объяснить человеку, что жизнь земная — подготовка к жизни вечной, помочь ему подготовиться.
Кто-то будет пахать, а кто-то не будет — у каждого свой путь наследования вечной жизни. Экономика для христианского вероучения не принципиальна. Христианство не может ей препятствовать, но и не призвано способствовать. Это просто разные плоскости.
— Но разве готовясь в вечной жизни, христианин не должен трудиться?
— А про молитвенный труд вы забываете? Вы пришли в монастырь, и я вам говорю: «Твоя задача — молиться. Не надо ходить на работу, пахать». Я как настоятель монастыря для вас лично вижу такой путь. Значит, вы будете сидеть в келье и молиться, а мы вас прокормим.
— Монашество традиционно считается солью христианства, но все же это путь для немногих. Большинство христиан живут в миру, где-то трудятся, и, наверное, на том месте, где трудятся, должны делать свое дело на совесть?
— Скажите, пожалуйста, где в Новом Завете есть фраза «трудиться на совесть»? Господь призывает нас веровать: «Веруйте в Бога, и в Меня веруйте» (Ин., 14,1). Задача христианина — веровать, а вера, по апостолу, без дел мертва. Но дело должно соответствовать нашим возможностям. Если человек маленького роста, щуплый, он не будет разгружать вагон с картошкой, потому что первый же мешок его если не убьет, то покалечит. Он должен делать что-то другое.
И каждый христианин в меру своих способностей и физических возможностей должен делать дела, которые выражают его веру. Труд на совесть среди них не занимает никакого места, потому что о нем в Писании не сказано. О делах милосердия сказано, «друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов» (Гал., 6, 2) — сказано.
А уж кто как будет эти тяготы носить… Где-то человек должен поработать, чтобы ему дали деньги, где-то ему надо просто помочь, а иногда и сделать за него какую-то работу. Что касается совести, то без совести можете ни за какое дело не браться, потому что Царства Божьего человек без совести не наследует, трудиться он будет или еще что-то делать.
Главное — все делать для Царствия Небесного. Не экономика определяет перспективу моего развития. Мы все забыли об этом, стали протестантами в душе. Может быть, потому, что годы были сложными, а сказано в Писании: «И что будет с народом, то и со священником» (Осия, 2, 9). Народ выживал, искал деньги, и мы стали искать деньги: на ремонт, на строительство. Стали понимать христианство как некую религиозную систему, которая призвана обеспечить человеку достойную жизнь на этой земле.
Ничего подобного! Мы должны искать перспективу спасения, без эсхатологии нет христианства, а об эсхатологии мы и забыли, нет ее у нас в голове. Протестантизм заканчивается на хорошей жизни, земной жизни, а мы с этого даже не начинаемся. Само качество жизни на этой земле для будущего века не имеет никакого смыслового значения: раб ли, свободный ли — «вся и во всем Христос» (Кол., 3, 11).
— Тем не менее вы, уже много лет будучи монахом, продолжаете заниматься экономикой. Значит, видите в ней какой-то смысл, интересна она вам?
— Неважно, что делать, важно, как. Хотите — пашите, хотите — пишите монографию, можно работать головой, а можно руками. Я пахать физически не могу, да и не умею, только вред будет от моей пахоты.
Но где вы прочитали, что монаху что-то должно нравиться, что он вообще должен испытывать какие-либо эмоции по поводу выполняемой им работы? Сказано тебе обед варить — вари, а в другой руке держи Псалтырь или молитвослов и молись. Сказано улицу подметать — подметай. Удовольствие и интерес тут ни при чем.
Хороший монах — это механистическая система, не эмоциональная. Любая эмоция — проявление гордыни. Когда у монаха есть эмоции, он находится в греховном состоянии. Через эмоции я выношу оценку, нравится мне что-то или нет, а Господь сказал: «Не судите, да не судимы будете» (Мф., 7,1). Значит, я буду судим и за эту оценку.
Любая эмоция — страсть. А монашеский идеал — бесстрастие.
— А как экономист, вы можете объяснить, почему Россия — страна с богатейшими природными ресурсами, с хорошим интеллектуальным потенциалом, уже 20 лет не может наладить экономику, медицину, науку, выйти на уровень жизни развитых стран?
— Почему вы считаете, что мы все должны делать на уровне развитых стран? Хорошо, я вам приведу примеры из недавней экономической истории.
В 1975 году развивающиеся страны начали заимствования на международном рынке ссудных капиталов. Эти заимствования продолжались до 1982 года, когда начался кризис внешнего долга развивающихся стран. Первыми отказались платить Перу, Бразилия и Мексика, потом к ним присоединился еще ряд стран.
Для решения этой проблемы — кризиса неплатежеспособности — Международный валютный фонд предложил так называемые стабилизационные программы, которые предусматривали приватизацию, реформы аграрного сектора и так далее. Фактически в этой категории развивающихся стран было введено внешнее управление. Худо ли, бедно ли, они из кризиса вылезли.
Мы с интересом наблюдали за происходящим, а в 1985 году Советский Союз начал массированные заимствования на внешнем рынке ссудных капиталов. Перед приходом к власти Михаила Сергеевича Горбачева наша задолженность составляла два миллиарда долларов, в момент его ухода в 1991 году — 80 миллиардов! В 1992 году нам предложили стабилизационную программу МВФ.
Но МВФ — не та организация, которая осуществляет системную адаптацию своих предложений к тем структурам, которым она их предлагает. Неважно, Бразилия, Перу, Мексика, Верхняя Вольта, Советский Союз или Российская Федерация — меры всем предлагаются одинаковые. Это приватизация, аграрная реформа и прочее. Но Российская Федерация оказалась не Верхней Вольтой.
Когда в Верхней Вольте все приватизируется, ничего страшного не происходит, потому что большую часть товаров потребления она получает по импорту. Российская Федерация существенную часть своего потребления производила сама.
Мы все приватизировали, ввезли иностранный капитал, который раскупил существенную часть нашей экономики, развалили единую энергосистему, создававшуюся десятилетиями. Какие сложности в энергетике мы получили в результате, знают все. И по каждой отрасли можно прочитать отдельную многочасовую лекцию.
У нас так же, как в 1975 году в развивающихся странах, было введено внешнее правление. Понаехали советники, и наш Минфин с 1992 по 2000 год действовал так, как скажут они. В других министерствах тоже сидели специально обученные люди и указывали, как надо поступать, чтобы выполнить стабилизационную программу МВФ, потому что каждый раз от выполнения того или иного шага этой программы зависел очередной транш кредита МВФ.
И получат ли люди зарплату, зависело от того, будет ли транш. Бюджет был даже не на нуле, а в минусе, своих денег не было, и мы сидели и ждали, выполняя то, что нам рекомендовали соответствующие специалисты. Например, Джеффри Сакс — на Западе он считался специалистом по России, у нас почему-то — специалистом по Западу. Но он никогда не был настоящим специалистом по экономике, а в России девяностых стал главным советником!
А вы спрашиваете, почему мы так развиваемся. Потому, что мы выполняли стабилизационную программу и, как и все страны, ее выполнявшие, успешно развалили собственную экономику. Во время кризиса 2008 года и последующих годов только несколько стран умудрились выйти из него без потерь. Например, Таиланд. Потому что они послали вдоль по тундре МВФ и приняли собственную программу выхода из кризиса.
— Значит, причины неустроенности нашей жизни — не духовные?
— Причин несколько, в том числе и духовные. Но главная причина — наша вера в доброго царя. Привык наш народ, что за него все решают — так было на протяжении всей нашей истории. В той же Франции после революции 1789 года народ понял, что он может что-то решать. Как он решает, другой вопрос, но периодически пытается что-то делать — французы сами ходят на демонстрации. Как-то видел новости по Евроньюс — идет старушка, несет плакат, написанный от руки, радостная. Она проявляет свою гражданскую инициативу.
А у нас сначала был великий князь, потом царь Московский и всея Руси, потом император Всероссийский, потом Ленин, Сталин, преемники. То есть всегда находилось, кому проявить за нас гражданскую инициативу, а мы как были, так и остаемся ни при чем.
Я не зову на улицы, но констатирую, что у нас нет социальной ответственности ни в одном из слоев населения: ни у бизнесменов, ни у трудящихся. Мы не отвечаем за общество. Вот в Европе человек понимает, что если он бросит на землю бумажку, станет грязнее всюду, а не только в том месте, где бросит. А нам дела нет до этой бумажки и до всех — лишь бы меня не трогали. Откуда это, не понимаю — ни православие, ни католицизм, ни протестантизм не учат такому индивидуализму.
Христианство всегда учит коллективизму — это социальная религия. А у нас какая-то национальная особенность, не имеющая отношения к религии. Вот греки тоже православные, но у них совсем другой менталитет. Да, сейчас у них кризис, но просто потому, что до этого им дали попаразитировать.
Любой народ воспользовался бы такой возможностью, не только греки. И не только в Греции кризис, но и в Италии, Испании, Португалии. Почему среднеразвитые страны поразил кризис? Я вам объясню. Начиная с середины нулевых, эти страны начали активные заимствования на внешнем рынке ссудных капиталов. Это третий виток долгового кризиса, и он уже вызывает серьезные вопросы. Они видели кризис задолженностей развивающихся стран, потом — Советского Союза и стран Варшавского договора и третий раз наступили на те же грабли.
Не бывает трех одинаковых сценариев за короткий период с одинаково провальным итогом. Значит, это политический ход.
— В чем его смысл?
— В построении глобальной экономики. У США, по-моему, 14 триллионов долга, и все хорошо, хотя понятно, что эта задолженность никогда не будет погашена. А бедных греков можно посадить на хлеб и воду. Португальцев, испанцев, итальянцев. А кончится все тем, что на хлеб и воду сядет Германия, которая пока кормит эти страны.
— Разве не греховность человеческая лежит в основе таких экономических потрясений?
— В любой коллизии можно увидеть грех, а это — организованная коллизия, так что уж точно у греха есть персональный адрес.
— А возможна ли нравственная экономика?
— У нас есть письменные источники, начиная с шестого тысячелетия до Рождества Христова. Мне бы хотелось увидеть пример такой экономики. Пока мы его не видели. Вряд ли экономика может помочь спасению человека. Она не должна мешать. И богословие занимается экономикой только тогда, когда пытается выяснить, что мешает спасению человека.
В обществе религиозном, каковым оно по сути своей было, наверное, до XIX века, даже протест выражался в религиозной форме. Каждый имел свой опыт переживания трансцендентного. С момента, когда наше сознание в плане анализа хозяйственной деятельности стало определяться энциклопедистами и материалистами, трансцендентность восприятия выветривается, и сегодня мы, верующие, говорим с людьми на разных языках.
Как бы ни голодал человек в XVIII веке, он бы никогда не ответил тому, кто говорил ему о Боге: сытое брюхо к учению глухо. Он внимательно слушал, так как чувствовал потребность и в духовной пище. Сегодня же словосочетание «пища духовная» никого не трогает. Люди ищут только пищи телесной, причем уже давно не «хлеба насущного», а излишеств. Чем больше корыто, тем больше радости.
К сожалению, мы полностью подчинили себя материальным потребностям. И от Церкви многие ждут только материального. Когда говоришь людям о социальной помощи, они слушают и радостно кивают. Но когда говоришь о Царстве Небесном, о спасении, им становится скучно. Как апостолу Павлу сказали в Афинах: «об этом послушаем тебя в другое время» (Деян., 17, 32).
Иногда отдельные прихожане проявляют интерес к духовным вопросам. Это всегда радует, но случаи такие нынче единичны. Большинство приходит в храм, как в магазин — за «религиозными услугами».
Из года в год, из века в век миссия становится все более трудной задачей. А ведь миссия — главная задача христиан.
Беседовал Леонид Виноградов
