Ирина
20 марта исполняется 95 лет президенту Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина Ирине Антоновой. Умопомрачительную дату юбиляр привычно встречает на рабочем месте. А как иначе? Трудовой стаж Ирины Александровны в ГМИИ составляет без малого 72 года.

— С трудом вклинился с интервью в ваш плотный график, Ирина Александровна. Все по часам расписано.

— Свободного времени действительно мало, а сделать надо много. Как-то так получилось, что сейчас работы даже больше, чем раньше. Вроде бы отошла от вопросов администрирования, финансирования или строительства, но появилась масса других проектов — научных, просветительских. Мне это интересно. Плюс, конечно, остаются выставки.

Из последних отмечу «Голоса воображаемого музея Андре Мальро». Не я ее придумала, идея пришла из Франции, мы ее дополнили и развили. По-моему, получилось очень интересно. Я лично знала Мальро, в 1968 году полтора часа водила его по Пушкинскому музею. К тому моменту он десять лет отработал министром культуры Франции, приняв предложение занять эту должность от президента де Голля, своего друга, который чрезвычайно высоко ценил Мальро.

Он был одним из крупнейших писателей прошлого века, с конца двадцатых годов неоднократно приезжал в Россию, близко общался с Пастернаком, Мейерхольдом, Эйзенштейном. У меня на память осталась книга Мальро с его теплой дарственной надписью. Он прислал «Антимемуары» через пару недель после визита в Москву.

— У вас большая коллекция книг с автографами?

— Никогда не считала, но есть. Подарки художников, писателей… Я систематически передаю эти книги в библиотеку нашего музея. Зачем они будут у меня дома стоять?

— К слову, о библиотеках. Прочел в интернете, что вы ведете лекционный курс в московской библиотеке имени Данте. И на это сил хватает?

— С радостью возвращаюсь к тому, от чего когда-то ушла. Мне очень нравится педагогическая работа, я занималась ею после окончания Московского университета. Это не классические лекции по истории искусств, скажем, от Джотто до Караваджо, нет. В более свободной, непринужденной форме. Я всегда хотела увлечь искусством, а не сухо излагать факты, которые можно прочесть в энциклопедии. Выступаю не только в библиотеке Данте. Третий год читаю лекции в клубе «Эльдар», куда меня когда-то пригласил Эльдар Александрович Рязанов. Там изумительная аудитория. Приходит много молодежи, что, конечно, подкупает.

— Кого вы считаете молодыми? С высоты прожитого вам ведь и 50-летние могут казаться мальчишками.

— Нет, сейчас я говорю о тех, кому нет и 30. Юноши, девушки… Внимательно слушают, задают вопросы. А у меня лекции длинные — по два с половиной часа. Знаете, зал выдерживает, никто не уходит, бумажками не шелестит, по телефону с друзьями не переписывается.

Для старшего поколения у меня есть отдельный цикл, веду его здесь, в ГМИИ. Две лекции в месяц. Билеты разлетаются за пять минут, но продают их лишь тем, кому исполнилось 55 лет. Так мы решили. Цикл называется Le troisième âge, что в переводе с французского означает «третий возраст». Уважительно.

В молодости, как ни старайся, не понять того, что открывается с опытом. И словами этого не объяснить. Только, как говорится, испытать на себе.

— Часто вспоминаете о том, сколько лет за плечами, Ирина Александровна?

— Знаете, стала острее ощущать разницу рубежных дат. С ходом жизни представления о ней меняются, категоричность исчезает, и сегодня обнаруживаю, что к 95 годам воспринимаю мир по-новому, не так, как даже лет 20 назад. Это правда. Попытаюсь объяснить. Если человек покидает грешную землю в 70, это нормально. Мой папа, например, прожил 72 года, а мама ровно 100. Было время заявить о себе, сделать что-то полезное для других.

Все, что сверх 70, вроде бы премия, бонус. Как распорядиться этим подарком? Лучше с умом. Обязательная программа закончилась, начинается произвольное катание. И тут в голову приходят всякие мысли, иногда даже неглупые. Появляется глобальное отношение к проблемам, явлениям, людям.

— Отстраненный взгляд, чуть-чуть из космоса?

— Нет-нет, вполне земной. Облетает наносная шелуха, за ненадобностью отпадает выглядевшее прежде существенным и важным, а на поверку оказавшееся фантиком, мишурой. Фильтр становится жестче, требования к поступкам и словам выше. С одной стороны, лучше понимаешь тех, кто думает иначе, нежели ты, с другой — ощущаешь в себе большую бескомпромиссность и определенность. Всем приходится порой хитрить и лукавить, никто не без греха. Но когда тебе 95, можно уже не говорить ничего либо только чистую правду. По-другому нельзя. Какие могут быть игры на краю бездны? Отступать-то некуда…

— Полагаете, честность — исключительная привилегия умудренных сединами?

— Нет, но факт, что после 70 шкала ценностей иная. Меньше суетишься, отметаешь лишнее. Зато обретаешь нечто более важное. Знаю случаи, когда на старости лет люди приходили к богу.

В этом смысле я ничуть не изменилась, остаюсь убежденной атеисткой. Можете не поверить, хотя мне сейчас верить надо: умереть не боюсь. И не потому, что такая смелая.

Уходить не хочется даже в 95, но я ведь вижу: пройден большой путь, не сделано ничего постыдного… Чтобы не отравить настоящее, нельзя постоянно ждать конца, думать только об этом. Но и цепляться за жизнь, пытаясь любой ценой продлить пребывание на белом свете, ни к чему.

На мой взгляд, лучше жить так, словно никогда не умрешь. Не в том смысле, чтобы расслабиться и ничего не делать, мол, потом успею, а наоборот — каждый день совершать маленький шажок вперед, чтобы завтра продвинуться еще дальше. Мне некогда думать о смерти, слишком многое, повторяю, не завершено. Хотя я и доживаю четвертую четверть века.

Я вот читаю лекции о портретах Рембрандта, который много писал пожилых людей. Старость наполнена опытом жизни, и это видно в картинах великого голландца. Важно ведь не только смотреть, но и размышлять, осмысливать. Если глубоко погрузиться в мир, изображенный на полотне, можно даже всплакнуть, расчувствовавшись. Это из области сильного художественного переживания.

— С вами такое случалось?

— Многократно! Я не плаксивый человек, довести меня до слез трудно, но иногда не могла сдержаться. В шестьдесят… каком же году?.. кажется, в 63-м… О, какая я была еще молодая!.. Да, так вот. Помню, приехала в Нью-Йорк и неожиданно узнала, что картина Вермеера «Офицер и смеющаяся девушка» находится в частной Frick Collection. Даже не узнала, а натолкнулась на нее. Ходила в Metropolitan и наудачу завернула в маленький одноэтажный музей неподалеку…

Кстати, я недавно летала в Нью-Йорк и опять заехала во Frick Collection. Всегда туда захожу, для меня это стало традицией. Там есть Джованни Беллини, Рембрандт, Гойя, Тициан… Потрясающие работы великих мастеров!

А тогда, в 1963-м, я шла по боковому проходу и вдруг вижу: Вермеер. Его картины лишь на фото встречала. Небольшое полотно. Не смогу объяснить, чем тронула меня именно эта работа.

Офицер, чье лицо скрывает широкополая шляпа, улыбающаяся девица из борделя, бокалы вина на столе… Казалось бы, никакого замысловатого сюжета, все очень просто, а я стояла перед картиной в Frick Collection и плакала. От счастья. Я открывала в себе способность перенестись в мир, придуманный другим. Это поразительно!

Тут же купила репродукцию почти размер в размер. Она до сих пор видит у меня дома. Выгорела совсем.

— А в четвертой четверти человек не утрачивает способность удивляться, выражать яркие эмоции?

— Ну что вы! Не так давно к нам приезжала камбоджийская скульптура конца XII — начала XIII веков, изображающая средневековую королеву. Это буддийская Мона Лиза в камне! Я ошалела, впервые увидев эту работу при подготовке выставки Мальро. Счастье, что Музей Гиме из Парижа дал нам ее на время…

— За коллегами вы наверняка следите? Как вам активность Третьяковки, заметно возросшая с приходом туда Трегуловой? Ревнуете?

— Зельфира — наш выкормыш, как говорится. Она много лет у нас работала, знает, что такое проекты «Москва — Париж», «Москва — Берлин» или каково было сделать выставку Тышлера, за которую потом мне надавали по голове… Кроме того, Трегулова поработала и у Елены Юрьевны Гагариной в Музеях Кремля.

У нее хорошее университетское образование, она из нашего цеха и очень окрепла в последние годы, но понимаете, в чем дело… Зельфира сейчас в какой-то мере повторяет наш путь. Что она делает? Проводит монографические выставки художников, которые любимы в первую очередь народом. Серов, Айвазовский…

— Но потом же был Ватикан. Это поляна Пушкинского музея, насколько понимаю.

— Вот смотрите: в нашей стране всю жизнь было негласное разделение: Эрмитаж и ГМИИ — Третьяковка и Русский музей. Тут — мировое искусство, там — отечественное. Первыми, кто начал это правило нарушать, были мы. В 1972 году Пушкинский музей провел выставку портрета. Тогда я, одержимая мыслью, что наше искусство недостаточно ценится за рубежом, решила его продвигать.

Никогда не забуду реакцию Тани Назаренко, Левы Кербеля, увидевших рядом «Девочку с персиками» Серова и картину Ренуара со схожим сюжетом, портреты Гойя и Аргунова.

Никто не допускал, что их можно сравнивать! Дима Жилинский подошел и сказал: «Ирина Александровна, не боитесь, что мы проигрываем на этом фоне?» Я ответила, что нет, не боюсь, наоборот — хочу показать два пути развития.

По тому же принципу мы сделали выставки пейзажа, натюрморта, где вперемежку вывешивались полотна русских и западных художников. Затем были «Москва — Париж» и «Москва — Берлин», о которых уже вспоминала. Задача была показать, что мы такие же европейцы и участвуем в общем движении…

Поэтому Трегулову никак нельзя назвать нарушительницей концессии. При этом не считаю правильным, что они сделали выставку из музеев Ватикана. Дело не в ревности. Вопрос в другом. Чтобы организовать и на уровне провести такой серьезный проект, должны быть специалисты соответствующего уровня.

А в Третьяковке их нет. Ватикан — не их тема. Там ведь и Мелоццо да Форли, и Караваджо… Понимаете, мало развесить шедевры по стенам, надо знать, что именно ты хочешь сказать.

— Но народ же ломился, билеты размели.

— На что ломится народ — это совсем другая проблема. К нам огромные очереди стояли на восемь картин Рафаэля, хотя то, что мы показали, нельзя назвать выставкой. Случайная подборка, которую наш коллектив даже не готовил.

Полотна подобрал посол Италии в России. Пять портретов, одна композиция, рисунок и «Мадонна с младенцем»… Совершенно бессмысленное сочетание, ранние произведения, созданные до Рима, только Флоренция, Перуджа и Урбино. Таких выставок не бывает. Но люди были в восторге.

Есть выставки одной картины, как в свое время мы делали «Олимпию». Там видна мысль, образ нагой женской натуры, который трансформировался через века.

— Вы ходили в Третьяковку на Ватикан?

— Разумеется. Понимаете, ватиканские музеи весьма своеобразны. Туда тематически подбирают и покупают созвучные им произведения. Поэтому и готовить выставку надо особенно тщательно.

Скажем, Третьяковка привезла «Положение во гроб» Караваджо — эта картина сравнительно недавно была у нас в рамках выставки гениального итальянца. Туда вошли одиннадцать произведений, которые мы специально искали. И Тициана мы так выставляли…

Только не подумайте, что я поучаю коллег. Высказываю свой взгляд, на который имею право.

— С тем, что Третьяковка научилась грамотно пиариться, полагаю, вы спорить не станете?

— Безусловно. Но это плюс, а не минус. Смешно — все главные картины Серова висят в постоянной экспозиции галереи, однако никто ведь на них не ломится, с ума не сходит, очередь с ночи специально не занимает. Надо уметь так организовать процесс, чтобы люди заинтересовались. Правильный пиар — важный элемент, действенный инструмент.

Нет, Зельфира делает все верно, программы Третьяковки просматриваются сегодня хорошо. Поглядим, что будет дальше. Время-то меняется. Музеи перегружены масштабными, колоссальными композициями — что живописными, что скульптурными. Надо искать новые формы и средства. Сейчас мы на переломе. Важно не упустить момент.

К сожалению, на примере нашего музея вижу, что происходит очевидная выставочная девальвация.

— Поясните, Ирина Александровна.

— Мы хватаемся за все что можно. В этом смысле Зельфира гораздо последовательнее. Она выбирает, формирует повестку, а у нас стихия: предложили — взяли. Проводится масса абсолютно ненужных, лишних выставок. Количество их зашкаливает. 40 выставок в год, 50… Куда столько? Ни один серьезный музей мира этого не делает. Три-четыре крупные выставки — норма.

— Это камешек президента ГМИИ в огород директора музея?

— Нет, я открыто заявляю позицию, все коллеги ее знают. И с Мариной Лошак мы многократно говорили на эту тему. На мой взгляд, определенную роль играет предварительная подготовка руководителя. Марина Девовна — филолог, литературовед, в течение долгих лет возглавлявшая галереи и никогда не работавшая в музеях. Тут все-таки другая специфика.

Галерея практически не несет просветительских функций, может позволить себе показывать все в расчете, что кто-нибудь клюнет на что-нибудь. Вы пришли, посмотрели и ушли. А музей — прежде всего выбор, начиная с того, что приобретается, и заканчивая тем, что показывается.

Поэтому прямо говорю, что мы сделали несколько совершенно ничтожных выставок. Если художник сам по себе еще терпим, то как он внедряется в музейное пространство, недопустимо. В ГМИИ сейчас живого места не осталось. Все залы во всех трех помещениях используются под выставки. Это неправильно. У нас другая миссия.

Самое печальное — в музее не обсуждаются результаты того, что делается, чего мы в итоге добились, как реагирует на все публика, что она о нас думает.

— А что входит в президентские обязанности? Это почетная должность за заслуги перед отечеством?

— Ни в коем случае. В моей компетенции — концепция развития музея, внешние функции, включая представительство за рубежом. В 2016-м контракт со мной продлили еще на три года. На три ли? Посмотрим…

На минуту отвлекусь, расскажу почти анекдотичную историю. Недавно мне выдали новые водительские права взамен старых, срок которых истек. Я автоматически взяла карточку, даже не посмотрев на дату. Потом глянула и обомлела: они выписаны до 2025 года. Никто не удосужился поинтересоваться моим возрастом, сколько мне будет через восемь лет. Я так хохотала!

— Вы продолжаете садиться за руль?

— Ну конечно! А зачем иначе переоформляла бы права? Признаться, у меня есть служебная машина, но по выходным езжу сама. И в театр по вечерам. Водитель не обязан ждать.

— Автоматической коробкой передач пользуетесь?

— Нет, механикой. Многолетняя привычка. Автомат у меня давно в голове… Но вернемся к проблемам музея. 20 марта должен пройти ученый совет ГМИИ, на котором собираюсь выступить с докладом и изложить, каким вижу будущее музея. Я попросила наплевать на мое 95-летие и говорить то, что люди думают в действительности. Серьезный разговор и анализ сложившейся ситуации станет лучшим подарком для меня.

Не хочу уходить в мир иной, не завершив того, что кажется мне важным. Нужно реализовать проект по созданию музейного городка, о котором еще в 1898 году говорил Иван Цветаев. Я реанимировала его идею. Сейчас у нас 11 зданий, а всего — 28 строений. И деньги, выделенные по распоряжению Владимира Путина, никуда не делись. Процесс идет, но медленнее, чем планировалось изначально.

Буду говорить на ученом совете и о Музее нового западного искусства, разрушенном в 1948 году по приказу Иосифа Сталина. Этот музей, созданный из коллекций Сергея Щукина и Ивана Морозова, нужно вернуть в Москву. Вот главная моя цель. Я ведь была там еще студенткой.

Сегодня, наверное, не осталось живых свидетелей, а выдающийся советский искусствовед Михаил Алпатов привел нас, первокурсников, в здание на Пречистенке, и я стала ходить туда. Даже дипломную работу собиралась писать о Ван Гоге, но меня отговорили, предложив взять нейтральную и безобидную тему о Веронезе.

Убеждена, что справедливость восторжествует и уникальный, единственный в своем роде музей будет возрожден. У таких дел отсутствует срок давности. Это должно непременно случиться. Пусть уже и без меня.

— Не зарекайтесь, Ирина Александровна.

— Не строю иллюзий. Это не в моем характере. Да, живу долго, но не собираюсь жить вечно. Жизнь имеет смысл, пока работает голова и есть физические силы, чтобы следить за собой. Ужасное наказание, когда превращаешься в обузу для других. Не дай бог!

Но могу вам честно сказать: мой возраст мне нравится. Только очень не хватает мужа, который ушел пять с лишним лет назад. Мы познакомились с Евсеем Иосифовичем в 1945-м, поженились еще через два года. Как бы я хотела с ним поговорить сейчас на самые разные темы, начиная с последних событий в мире искусства и заканчивая избранием Трампа президентом! У нас были особенные, доверительные отношения. Все-таки 64 года вместе — огромный срок.

— Может, еще встретитесь.

— Подобная мысль хороша и утешительна для тех, кто верует. А я вам говорила, что не изменила отношения к религии. Это нельзя сымитировать, как и чувство счастья. Не получится, фальшь сразу бросится в глаза.

Может, изменила бы мнение, если бы кто-нибудь побывал на том свете, вернулся и рассказал, как там. Хотя бы одного туда послали, обязав возвратиться. Но я таких пока не встречала. Поэтому живу здесь и сейчас. Как, собственно, и все остальные, но каждый вкладывает в это свой смысл.

Для кого-то важен дворец на 60 комнат, а нам вполне хватало четырехкомнатной квартиры: одна — для мужа, одна — для мамы, одна — для меня и одна — для сына. Мама и муж ушли, мы с Борисом остались вдвоем, нам теперь даже этого пространства много. Правда, с нами живет еще старый-престарый кот Персей, в просторечье — Персик.

Очень редкий экземпляр колор-пойнта. Абсолютно белый, с рыжими ушами и кончиком хвоста. Дивное существо, совершенно астральное. Персик явно имеет связь с космосом, в это я верю. Ему 5 августа исполнится 18 лет. По кошачьим меркам, наверное, мой ровесник…

Беседовал Андрей Ванденко

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.