Недавно известный эмигрант, философ Никита Струве в одном из интервью заявил, что отрицательно относится к проекту строительства в Париже русского православного комплекса. Он выразил мнение, что Русская церковь зависима от государства, а эмиграция стремится быть независимой «от постсоветской России». По словам Н.Струве, идею такой обособленности разделяют очень многие представители эмиграции, «но есть и небольшая группа, человек десять, которая хочет объединения с Москвой».
О том, как на самом деле относятся представители русской эмиграции к современной России, Русской церкви и возвращению в ее лоно находящихся во Франции русских храмов, Елене Малер-Матьязовой специально для «Интерфакс-Религия» рассказал князь Иван Шаховской — представитель одного из древнейших русских княжеских родов, внучатый племянник архиепископа Сан-Францисского Иоанна. И.Шаховской родился в Париже, а в сознательном возрасте переехал жить в Россию.
— Иван Дмитриевич, поделитесь, пожалуйста, своими впечатлениями от недавнего интервью с Никитой Струве, в котором он весьма критично высказался в отношении современной России и Русской церкви.
— Что тут можно сказать? Конечно, в свое время Никита Алексеевич сделал многое для сохранения русской культуры — достаточно вспомнить деятельность возглавляемого им издательства «YMCA-press», Вестник РСХД (Русского студенческого христианского движения) или книгу «Христиане в СССР». Но то, что он начал говорить и писать о современной России, выглядит совсем неадекватно: в принципе, он всегда высказывался против Московской патриархии, но, судя по его последнему выступлению, потерял чувство здравого смысла и логики.
— По словам Никиты Струве, его взгляды разделяет абсолютное большинство представителей русской эмиграции, а приверженцами противоположной позиции являются десяток человек, мало сведущих в церковных делах. Насколько это соответствует реальности?
— На самом деле, совершенно не соответствует. Сейчас люди, выступающие за воссоединение с Московским патриархатом — члены приходов, любой из которых уже насчитывает больше десяти человек. А если бы их действительно был десяток, никто с ними и не спорил бы, их бы попросту не замечали. То же касается и его упрека в том, что все они — титулованные, да еще и малосведущие в церковных делах. Это далеко не так. Очень похоже на какое-то презрение к представителям дворянства, вполне соответствующее его политическим либеральным взглядам. Понимаете, Струве имеет в виду очень хорошо мне известных людей, среди которых и профессора Свято-Сергиевского богословского института, и специалисты по богословию и церковной истории, и священнослужители — каким же образом они могут хуже него разбираться в церковных делах? Видимо, мало сведущими он просто называет тех, кто не разделяет его взгляды.
— С чем же связана такая настороженность по отношению к современной России определенной части русской эмиграции? Читая их высказывания о «постсоветской России», «постсоветской Церкви» и неискоренимой «советской ментальности», складывается впечатление, что они все еще существуют во времена СССР и продолжают бороться с ним в лице России.
— Причины этой настороженности действительно связаны с критичным отношением к Советскому Союзу, которое со временем стало для них «традиционным» и, как мы видим, сохранилось до сих пор. Но это относится только к части русской эмиграции, потому что даже к советской России такое отношение было не у всех. Так, были эмигранты первого поколения, которые вынужденно и с большой болью покинули страну и, несмотря на враждебный режим, при первой же возможности были готовы в нее вернуться. А особенно отношение к России потеплело во время войны: ряд эмигрантов были на стороне Советского Союза, свидетельством чего является то, что сразу после войны некоторые из них вернулись обратно даже в те тяжелейшие условия — потому, что не могли не разделить участь своей страны.
Я думаю, что если бы изменения в России произошли на двадцать, тридцать лет раньше, то еще были бы живы родители тех, кто сегодня выступает против воссоединения с Москвой. Вот тогда их реакции были бы совершенно другими. А наблюдаемая нами критичность появилась у поколения, выросшего уже в эмигрантской среде — в общем-то, не знающего Россию и не чувствующего с ней органическую связь. И если в 1940-50-х годах они еще считали себя русскими, то сегодня большинство из них уже называют себя французами, при этом являющимися носителями русской культуры и помнящими русские традиции.
— Насколько мне известно, как сам процесс эмиграции из России, так и переход русских приходов под юрисдикцию Константинополя являлись исключительно вынужденными и временными событиями, в связи с чем в 2003 году вышло известное послание патриарха Алексия II к «приходам русского церковного рассеяния» с призывом вернуться в лоно Московского патриархата.
— Получилось так, что в XX веке, в результате происходящих в это время событий, эмигрантская Церковь как бы разделилась на три русла.
Вкратце напомню: существовали приходы образовавшейся после революции Русской православной церкви за рубежом (РПЦЗ). Часть приходов по решению митрополита Евлогия перешла в юрисдикцию Константинополя и, кстати, после войны, до кончины митрополита Евлогия, на короткое время вернулась под омофор Москвы. Наряду с этим продолжали существовать и зарубежные приходы Московского патриархата: таким приходом с момента его основания в 1931 году было Трехсвятительское подворье в Париже, основанное как главный храм Западного экзархата Московского патриархата. Кроме того, можно упомянуть Свято-Троицкую церковь в Ванве, настоятелем которой, кстати, был архимандрит Сергий (Шевич) — родной дядя Никиты Алексеевича Струве. С моей точки зрения, не вникая в канонические подробности, на тот момент все три линии были вполне здравыми.
Но, конечно, это внутрицерковное разделение воспринималось как временное и вынужденное. И послание Святейшего патриарха Алексия II было сделано не как призыв, а как ответ тем зарубежным приходам, которые к тому моменту потянулись к воссоединению. И это был не результат какого-то давления, а действительно их личный выбор.
А в 2007 году, как все мы помним, произошло очень важное историческое событие — воссоединение с Московским патриархатом приходов РПЦЗ, после которого можно говорить о том, что большинство русских зарубежных приходов из всего их числа преодолели этот вынужденный раскол и стали частью единой Русской церкви. В оппозиции же остались приходы, часть прихожан которых сохранила русский язык, но утеряла надежду на русское возрождение. А в основном это люди нерусского происхождения, которые лишь недавно и по разным, иногда чисто мирским, причинам приняли православие или были искусственно к ним приписаны, чтобы обеспечить большинство голосов на собраниях.
— Почему такой протест вызывает, казалось бы, естественный процесс возвращения русских храмов — в частности, Свято-Никольского собора в Ницце? Ведь некогда именно русская эмиграция ратовала за освобождение России от «советского ига», а когда это произошло, ее часть отказалась обновленную Россию принять?
— В России началось духовное возрождение. И, на мой взгляд, единственная нормальная реакция для русского верующего человека — не только это возрождение поддерживать, но и постараться примкнуть к нему и принять в нем участие. Вот что было бы абсолютно логично. Получается, что реакция, выраженная Струве, прямо противоположная: он считает самым главным во что бы то ни стало сохранить независимость от современной России. И связана она с тем, что со временем в ряде зарубежных приходов устоялась своя жизнь, образовался определенный круг людей, сформировалась своя атмосфера. Некоторые из этих приходов — например, храм Александра Невского в Париже — начали все больше напоминать места собраний, клубы по интересам, куда люди приходят пообщаться друг с другом. Это их сложившийся мирок, к которому они привыкли и который очень не хотели бы менять. И поэтому воссоединение с Московской патриархией воспринимается ими как какое-то потустороннее вмешательство.
— Иван Дмитриевич, как человек, живущий в нашей стране, считаете ли Вы, что современная Россия находится в каком-то невероятном духовном кризисе, о чем постоянно говорят некоторые представители русской эмиграции?
— Мне не очень понятно, о каком духовном кризисе России можно говорить. В XX веке Россия была страной, в которой на протяжении десятилетий велась настоящая духовная борьба, священнослужители и миряне которой были готовы умирать — и умирали — за веру. Русская церковь, оказавшись в гонимом состоянии, была вынуждена вести борьбу, и эта борьба ее духовно закалила и сделала более сильной. Ведь это и есть исполнение тех пророчеств, о которых писали святые Серафим Саровский и Иоанн Кронштадтский: о страшных гонениях, которые будет невозможно избежать, но у которого будет смысл — возродить в России утраченную духовность. И мы видим начало этого духовного возрождения.
А вот самый реальный духовный кризис можно наблюдать как раз на Западе — например, в той же Франции, где христианство постепенно вымирает, где храмы стоят пустыми и за ненадобностью либо сдаются, либо разрушаются. Вот где можно видеть настоящую духовную нищету. В связи с этим мне вспомнилось, как после визита в Париж президент Дмитрий Медведев в интервью прессе отметил, что самым большим его впечатлением было то, что он смог поклониться Терновому венцу Спасителя в Нотр-Даме. Я думаю, сегодня мы бы не смогли услышать такого ни от одного западного президента.
Елена Малер-Матьязова
Источник: Интерфакс-Религия
