Спасай взятых на смерть, и неужели откажешься от обреченных на убиение? Скажешь ли: «вот, мы не знали этого»? А Испытующий сердца разве не знает? (Притч. 22:11-12)
Все мертвы — не только те, кто покинул эту жизнь, но и все те, кто умер в воде Крещения и вкусил Христово воскресение в воскресении Крещения (протопресвитер Александр Шмеман).
«Я вижу главную опасность для богословия смерти – любопытство», – со свойственной ему мудрой трезвостью говорит в одной из этих четырех лекций отец Александр Шмеман.
В них нет рассказов о жизни после смерти, о доказательстве существования разумной души после смерти тела, о полезности погребальных обрядов. Горизонты светлого и святого Православия бескрайни – «со Христом надежда может войти и во ад. Это надежда не просто на мое чудесное возвращение, это — космическая надежда на победу Бога».
Лекции прочитаны отцом Александром для западной аудитории, и это, несомненно, наложило на них определенный отпечаток. О «незнакомстве» со смертью западных людей мне пришлось узнать на личном опыте.
Близкий мне человек, будучи воспитан в западной культуре и перейдя в Православие, встретился в одной православной церкви со смертью лицом к лицу – буквально.
«Знаешь, я не пойду в тот придел», – сдержанно, как и положено англичанину, проговорил он. – «Там, кажется, забыли закрыть гроб с мертвым пожилым джентльменом. Я ничего не имею против, конечно, но я постою здесь».
Он никогда не видел человека в гробу. Он видел только гроб. Добавлю, что он был англиканским священником.
Потом он стал подходить к гробам – пожилых джентльменов, а чаще пожилых леди (так он называл наших церковных бабушек). Не знаю, что творилось в его душе, он был немногословен. Но как-то он сказал – «Раньше я их боялся. А теперь вижу, что ничего страшного здесь нет. В этом есть что-то мистическое, торжественное и одновременно простое. До этого человек стоял рядом со мной, а теперь он лежит в гробу, мертвый, и я стою рядом с ним».
Отец Александр пишет о контрасте Церкви и западного секулярного общества, и порой кажется, что это мало касается нашей отечественной ситуации. Но разве нельзя сказать и о нашей культуре, столь насыщенной теперь как постсоветской архаикой, так и западным консюмеризмом, религиозной, но отнюдь не по-христиански, что «основной и кажущийся парадоксальным факт состоит в том, что наша культура не видит в смерти вообще никакого смысла. Или скажем по-другому: смысл смерти в современной культуре в том, что она не имеет смысла» (прот.А.Ш.).
Да, у нас нет такого «отлаженного механизма» скрытия смерти под успокоительным флёром, как на Западе – работники похоронных служб часто циничны, грубы и жадны до денег, поэтому похороны – это еще одно страдание, но уже для родственников. Впрочем, люди, готовящиеся к смерти, понимают, что их семье предстоят неприятные и дорогие хлопоты.
«Я молюсь, чтобы вам было как можно меньше хлопот с моими похоронами», – говорила своим детям, внукам и правнукам одна верующая бабушка, сохранившая в девяносто лет ясный и практичный в хорошем смысле этого слова разум.
Действительно, «смерть при нотариусе и враче» – это смерть не наша. Да, на постели – больничной, домашней, постели хосписа, и как часто — среди боли, суеты, ненужности, еще до смерти начавшейся дележки жалкой двухкомнатной квартиры бойкими родственниками.
Отношение к смерти в нашем обществе не похоже на «омедицинивание» – скорее умереть, желательно мгновенно, «чтобы не мучится». Убить больного ребенка во чреве – «чтобы не мучился». Усыпить старика – «чтобы не мучился». Скорее бы все кончилось, если кончается – чтобы не мучить нас самим концом. Просто ничего не понять и исчезнуть.
Страх смерти и одиночества гонит нас, как злой пастырь кнутом гонит скот. Больные вызывают агрессию и отчуждение – они мучаются, а нам еще повезло, ну и пусть сияет пока над нами тусклая удача, еще пока поживем, а там, может, быстро и помрем, не мучаясь.
В современном религиозном сознании мука смертная стала связываться с грехом – кто умер тихо и безболезненно, исполненный днями, тот праведник, смерть его – «православная» (неслучайно я беру это слово в данном контексте в кавычки), а кто умер смертью насильственной или в страданиях болезни – тот грешник. И не смущает то, что Сам Христос, в таком случае, умер «не по-православному».
Бывает и так, что Воскресение Христа, Бога, ставшего Человеком, чтобы разделить человеческую боль смерти и человеческие слезы над гробом близких, становится поводом закрыться от ужаса смерти. Отец Александр Шмеман справедливо пишет: «было бы поистине ужасно, если бы человек, выслушав богословие Великой Субботы, вошел в комнату, где только что умер ребенок, и сказал родителям: «Подумаешь! Христос воскрес!»
Да, Он воскрес, но Он и в полноте причастился нашей боли. Боязнь смерти – это боязнь боли, боязнь необезболенной боли от неоперабельной опухоли, боязнь того, что ты в параличе будешь гнить заживо, и некому будет поменять тебе простынь (какой уж памперс!). Омедицинивание смерти, о котором писал Арьес, не очень-то коснулось наших бескрайних просторов.
Что же сделалось со «светлым Православием», с «религией без потолка» – как метко назвали ее западные христиане, обратившиеся в Православие и обретшие вдруг его глубину и радость? Не случилась ли подмена – человеческим, слишком человеческим! – того, что сияет в своей нескончаемой и небывалой радости, радости для тех, у кого нет больше надежды.
Это страшно, но слова благовестия о том, что смерти нет, стали «всем известными и пресными», ибо, как пишет отец Александр Шмеман, «ни в секуляризме во всем его объеме, ни в его религиозном выражении нет места для смерти как значимого события, как «последнего срока», kairos человеческой судьбы».
Невроз, выражающийся в поиске здорового образа жизни, «православная закваска», на которой выпекается полезный для здоровья «православный хлеб», «православное оздоровление», включающее потребление таких веществ, как поваренная соль и перекись водорода, часто характеризует и не-православных религиозных людей, «считающих калории и бегающих трусцой.
Что ж – религия есть дело человеческое. И поэтому резко, по-апостольски, звучат слова отца Александра: «все мертвы — не только те, кто покинул эту жизнь, но и все те, кто умер в воде Крещения и вкусил Христово воскресение в воскресении Крещения». При этом он, священник двадцатого века, не изобретает ничего нового – не случайно он так часто цитирует апостольские послания.
Смерть в нашем обществе не «приручена», как в обществе американском, о котором пишет отец Александр Шмеман. Однако культ мертвых, как проявление архаической религиозности, жил в советское время и живет сейчас – от поездок на могилы в праздники и пьянок там, до сложных теорий «о грехах рода», которые нужно «замаливать», или о «сильных святых предках», которые угодили Богу и их молитвами весь род спасается. Словно забыта тайна, вдохновившая ту давнюю надпись в катакомбах на могиле христианской девушки: «Она жива! – Vivis!»
Христос снова остается в стороне, но это уже не в диковинку. Ведь к Распятию не ставят свечей «о здравии». В самом деле, как может помочь нашему драгоценному здоровью Распятый Неудачник?
Византийский кондак, названный отцом Александром «гениальным», показывает, что есть смерть как таковая – одиночество и черви. Это страшно, и поэтому смерть – враг. Но ее-то и нет более – она промахнулась, она сломала зубы о Христа, и человек идет туда, где Христос и «покой со всеми святыми», и он не одинок более.
Мертвые – живы. Словно проснулась какая-то дальняя память раннего неолита, когда останки предков были хранимы с благоговением в жилище, — но память, облеченная в новую и неколебимую надежду, не просто в образ проснувшегося из земли зерна, но в образ Человека, Который умер, подобно зерну, и взошел в Божественной славе, привлекая всех к Себе.
«Аллилуиа» – самая радостная песнь звучит, пронизывая смерть собою, потому что произошло небывалое. Не человек примирился со смертью, а смерть изменила свою сущность (впрочем, есть ли сущность у не-сущего?), и это есть настоящая и единственная революция. Христос – Мятежник, свергнувший тирана, давший Свою, воистину живую Жизнь тем, у кого она отобрана коварно, отобрана против воли Божией, потому что Бог сотворил «вся добра зело» – и плакал над гробом друга Своего, о котором Марфа говорила, что он «уже смердит».
«Смерть как таковая — естественная смерть — это не покой, ибо «нет покоя в аду», который есть разлучение с Богом и, следовательно, с Его покоем. Но Христос вошел в смерть и сделал ее «Своим покоем», — пишет отец Александр, непримиримый враг смерти – как и всякий христианин.- «Основная функция leitourgía — как раз объединять всех нас во Христе, в живом Боге, а значит — в Его воскресшей и бессмертной Жизни».
Да – Христос оставлен современной культурой. Он в стороне. Вернее, Он на стороне мертвых. И они живы, потому что Он нарекает их имена, зовет их по именам, не смиряясь с их смертью. Так ребенок, одергиваемый суеверными взрослыми, зовет любимую и умершую бабушку, не признавая «самозванку-смерть». Тот, Кто сказал: «будьте как дети», дал Своим Воскресением силу этому детскому и опасному для боящихся смерти взрослых, зову.
«Евангелие утверждает, что с воскресением Иисуса Христа новая жизнь — жизнь, в которой нет места смерти, дается тем, кто верит в Него, кто соединен с Ним — соединен через Крещение, которое есть их собственное погружение в «бессмертную смерть» — пишет отец Александр Шмеман.
Читайте также:
- Александр Шмеман «Литургия смерти»: Смерти больше нет (Фото+видео)
- Жизнь жительствующая: о книге «Литургия смерти» о. Александра Шмемана
- Нет ее, смерти. Есть жизнь здесь и там!
- От смерти к жизни: Честный разговор на запрещенную тему
- От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти (Книга издательства «Правмир»)
