Я люблю Украину. Очень.
Украина породила лучшее, что было в нашей общей истории — Запорожскую сечь, символ воли и вольницы. Сам сечевой дух православного народа восстал — и как это можно не любить?
На Украине всякое стихотворение звучит как высшая поэзия. Там разговор людей похож на песню. А песня похожа на церковную службу. Народная, украинская песня, не из телевизора и не с эстрады. А в церкви там — сосредоточенно и сурово, и каждый там — один. Хорошо, когда с Богом, но один, без людей. Как на Страшном суде.
На Украине все мягче, добрее — люди, нравы, речь, земля, погода, природа.
Когда ты влетаешь в украинскую жизнь с московским ускорением, на тебя смотрят с сочувствием, как на инопланетное тело. Украинцы знают, что через некоторое время тебя отпустит, и ты станешь почти как нормальный человек.
Мне было 15 лет, когда я приехала на Украину — одна и без документов вообще. Я ехала в экспедицию, и начальство ее специально три раза мне повторило, что поезд придет вечером, и автобуса нужно подождать до утра — просто посидеть на лавочке на вокзале.
Но я увидела отходящий автобус, вскочила в него и прибыла в маленький городок затемно. Там не было вокзала, и я пошла гулять по тихим провинциальным советским улицам, без преступников, насильников и фонарей, разглядывая аккуратные хатки, уютные огоньки в окнах, ромашки в палисадниках.
Украинская ночь была тиха, безмятежна и совершенно прекрасна.
Первый же милиционер всплеснул руками, повел меня в отделение, позвонил моей маме. И своей тоже.
Моя мама подтвердила, что я еду по делам, и это нормально, а его мама, охая, повела меня к себе в хату ночевать. Утром меня накормили невероятной яичницей с невероятными помидорами, продолжая охать. Приехала машина, правда из другой экспедиции, и тоже охая, отвезла меня куда следовало.
Археологические экспедиции в СССР были чем-то вроде религиозно-философского семинара на пленэре. Горстка ученых-археологов и два десятка интеллектуалов, поэтов, художников, мыслителей, властителей дум, которые нанимались за небольшую зарплату, еду, палатку, здоровый образ жизни и приятное времяпрепровождение.
Это была киевская экспедиция, поэтому богема там была тоже киевской.
В моей 15-летней голове было тесно мыслям о прекрасной порабощенной Украине, о ранах коллективизации и голоде, об ужасах ГУЛАГа, о сотнях сидевших там «лесных братьев». Я шпарила наизусть Тараса Шевченко и довольно много для того времени знала о Бандере и Махно.
На третий вечер я спросила за ужином, а почему, собственно, никто не говорит по-украински. В ответ повисло тяжелое молчание.
По-украински говорил телевизор, радио, водители и дикторы на вокзалах. По-украински говорили на хуторах. Но интеллектуалы не говорили по-украински.
Три поэта по очереди подошли, когда рядом никого не было, и прочитали мне свои украинские стихи. И еще один прочитал стихи Василя Стуса, узника, сидельца, героя. Того самого, о ком говорят: «Героям слава!»
По очереди они мне объяснили, что интеллектуалы решили, что я — присланный из Москвы агент на предмет зондирования украинского общественного мнения.
Я поругалась с ними всеми, а на следующий вечер распираемые от осознания собственной храбрости киевляне соорудили костер, попели песен на украинском и учили меня правильно говорить «паляница».
С тех пор я с опаской отношусь интеллигентам и богеме.
Они не идут на смерть, они любят жизнь и с охотой рассуждают, как бы ее получше обустроить.
Им неудобно при слове Сечь. Они ничего не имеют против капитализма и очень не любят рассуждений про то, что богатеи сосут жизненные соки из народа. Им непонятно, зачем нужна воля и вольница.
Русского человека поражает то, как на Украине относятся к священству.
Русские любят монахов, украинцы — попов.
Деревенский священник на Украине должен быть накормлен, сыт, не знать нужды ни в чем. Каждая баба несет ему пирогов, молока и яиц. Но за это поп должен служить от сердца, петь красиво, требы совершать не спеша, идти по первому зову, когда зовут. И никаких проповедей, учительства, наставлений. Что говорить — и так все всё знают.
Большая часть нашего священства — украинцы. Наши духовные семинарии переполнены ими. Они служат повсюду. В их приходах дружественно и дружно, все само делается и устраивается.
Большая часть прихожан православных храмов за границей — украинки. На любой праздник храм поет с украинским акцентом. Они не шумные московские барыни, которые посещают церковь, чтобы себя показать и людей посмотреть, царственно побеседовать со знакомыми, пофланировать перед службой, оживленно разговаривая по телефону. Они словно отлучились на короткую побывку — времени в обрез, а нужно все успеть, помолиться за родных, помолиться о грехах, помолиться о прощении. И снова — в свой трудовой ад.
Это не первая грозовая туча между Москвой и Украиной. Не первый раз разыграна земля, вера, единство, Церковь. Даже со Швецией Россия воевала под Полтавой. Но всякий раз, когда перед глазами русского человека встает образ Сечи, то душа его ликует, радуется и благословляет.
И не забудьте, что право расставлять точки над i есть только у украинцев.
