Каминг-аут – процесс открытого и добровольного признания человеком своей принадлежности к сексуальному или гендерному меньшинству. Так вот, многодетная мама, которая хочет профессионально заниматься детьми и хозяйством – сегодня гендерное меньшинство, поэтому я вполне могу назвать свое признание каминг-аутом. Так же я являюсь и сексуальным меньшинством в том смысле, что закончив пачку презервативов, я не начала новую.
Первый декрет был для меня кошмаром, несмотря на то, что был очень желанным. Мне казалось, что я, вот такая умная, а вытираю какашки, и что это все может делать обезьяна. Более того, обезьяна делает это лучше, потому что ее материнский инстинкт не покрыт многолетней коркой цивилизации и семейной истории, в которой меня к материнству не готовили. Мама говорила, что никто в жены меня не возьмет, отца не было, и я взяла на себя мужскую роль в семье. Готовить я не умела. Гладить – тоже. Зато умела гвозди забивать.
Но у меня был талант писать репортажи, что обещало мне отличную карьеру. Я победила в конкурсе «Вызов 21 век» в 2012 году, я была самым молодым штатным сотрудником моего журнала, у меня вдруг случилась такая заработная плата, которой моя мама никогда не имела и никогда иметь не будет. И я не хотела, чтобы все это пропало.
В первый год жизни дочери мне казалось, что я живу только, когда она спит. Когда она спала, я написала диплом, написала книгу, написала кучу лекций, 2 статьи, провела более десятка тренингов и вебинаров, ходила на муниципальные собрания. Это была жизнь. Ор младенца – это не жизнь.
Потом я поняла, что моя дочь орала так часто в знак протеста: ей инстинктивно казалось, что я ее игнорирую, несмотря на грудное вскармливание и ношение в слинге. Я делала это все для себя, а не для неё – чтобы продолжать работать и как можно меньше обращать внимание на ребенка.
Все поздравляли меня с успехом: в 25 лет написать книгу – это действительно достижение. А я думала о том, какой ценой далась моя книга Машеньке. Сколько слез она пролила, добиваясь моего внимания, когда я редактировала рукопись к поставленному издательством сроку. Сколько мультиков пришлось вложить в ее неокрепший мозг, чтобы дать себе часик работы (от мультиков она просыпалась ночью и кричала какие-то фразы из них).
Однажды в возрасте дочери чуть больше года, когда я была под вечер на пределе от усталости, моя дочь опрокинула полную тарелку супа на пол. Я отлупила ее так, что сама расплакалась от жалости. Она кричала и жалась ко мне, как бы желая найти нормальную, другую маму.
Я рыдала и поняла, что со мной что-то не так. Я ловила себя на мысли, что даже когда я играю с ребенком, я не здесь и сейчас. Я в компьютере. Я в статьях! И она орет, орет, чтобы вернуть меня сюда, а я ору на нее, потому что больше не могу терпеть ее ор. Мы с мужем перекидывали дочь друг другу с рук на руки, чтобы обоим успеть поработать. И оба не успевали. Это надо было менять.
Все эти годы меня учили (или я сама училась?) мужскому мышлению и мужской реакции на мир, суть которой – получать удовольствие от результата. Потому я так ненавидела домашнее хозяйство и уход за ребенком. Ведь ты моешь посуду, готовишь есть, вытираешь попу – и через пару часов тебе снова придется мыть ту же тарелку и ту же попу. Все будет иначе, если ты получаешь удовольствие от процесса.
Я сказала себе: «Алеся, ты до сих пор жила, когда Маша спит. А теперь попробуй жить, когда она бодрствует, и получай удовольствие на полную катушку». Я обещала себе не терять больше ни часа собственной жизни и жить здесь и сейчас, с дочерью, а не компьютером, не статьями, не тем, что «должна кому-то».
С каждой опрокинутой тарелкой я росла. Сначала я перестала лупить дочь. Потом перестала обзывать ее, а стала просто в воздух материться на ситуацию – согласитесь, это лучше. Потом и мат ушел. В конце концов, я практически достигла нирваны и использую ситуацию опрокинутой тарелки как повод укрепить наши отношения.
Я стала делать домашние дела, развлекая при этом дочь. И я поняла, что совсем, совсем ее до этого не знала, несмотря на то, что была с ней 24 часа в сутки.
Тогда я отказалась от командировки, отказалась от написания всех статей, отменила лекции, отказалась от собственного проекта. И все лето гуляла с дочерью в парке, готовила с ней ее любимые блюда, лепила ей из пластилина Лунтика и бабу Капу, пускала огромные пузыри, надувала и закручивала шарики в форме жирафа. Я дала возможность мужу погрузиться в его работу и больше не скидывала на него ребенка, чтобы поработать самой. В нашем доме появились блинчики и запеканки вместо пельменей и макарон.
И я не сошла с ума. Я не стала скучать по журналистике. Наоборот: мысль о том, чтобы жить как раньше – изучая чужие судьбы и уткнувшись носом в компьютер, когда судьбы близких людей проходят мимо – меня ужасала.
Фото: Елена Лонская
Лето кончилось. Осенью я собиралась выйти из декрета на работу. Вместо этого я не стала покупать презервативы. Я не поехала на море и приготовилась блевать по утрам в унитазик и топтаться перед кабинетом гинеколога.
Я снова беременна, и вся моя жизнь проносится перед глазами. Моя семья, где не было отца, а люди разговаривали между собой так, словно они чужие, где никогда не было пирожков по выходным и причастия по воскресениям, где я ждала маму с работы, чтобы разрыдаться и вновь пожаловаться на бабушку.
Моя семья – отличный пример вырождения русской нации. Ни у меня, ни у моей мамы не было братьев и сестер. Вокруг меня были чужие, невротические дети таких же матерей-одиночек, и они отчаянно лупили друг друга и шантажировали, пели блатные песни, курили, ругались матом и принимали наркотики прямо в школе.
Почти все подруги моей мамы остались старыми девами. Я никогда не видела беременную женщину лет до 18, а может и позже. А о сексе нам рассказывали в актовом зале две толстые гинекологички, показывая страшные фотографии сифилиса и гонореи, убеждая, что всю жизнь нужно предохраняться, потому что какая у нас, сучек из районной школы, может быть надежда на нормальную семью с любящим непьющим мужем.
А я берегла девственность именно для такого. Поступила на бюджет в хороший вуз, где меня заметил ведущий одной из журналистиских мастерских и взял к себе в редакцию. Мы вместе писали статьи, вместе начали преподавать. И вместе начали жить. Надеюсь, состаримся тоже вместе.
Мы оба фанатично стали работать, потому что карьера казалась нам спасением от тревожности и невротизма наших семей и нашей страны, мы делали полезное, и у нас получалось.
И тогда, на пике карьеры, меня начал захлестывать страх смерти. Завтра я могу умереть в автокатастрофе или заболеть раком. Рак – будущее большинства из нас. Вопрос только в том, в 70 лет или в 30. А если в 30? Я представила свои похороны. Придут на них герои моих статей? Те, кому помогла, не помнят, как меня звали, те, кому навредила – и рады будут, что умерла. Придут на них мои студенты или коллеги? Думаю, что от них можно ждать соболезнования на стене во вконтакте. А много ли у меня близких людей? Боже, Боже, да их почти нет…
Я всех друзей-то от себя отвадила. Всем некогда, все работают – ведь я вела себя так же. История знает немало примеров, когда талантливые люди умирали в одиночестве. Я так не хочу.
Я стала болеть. У меня началась ипохондрия, непонятные боли, меня забирали в больницу, я обследовалась, у меня была куча дорогих таблеток. Ничего не помогало. Пока я не отказалась от презерватива. С тех пор, за весь свой двухлетний перинатальный период, я не лечила ничего, кроме насморка и изжоги. Удивительно, но после возобновления месячного цикла, когда я начала снова ощущать вину за то, что предохраняюсь – болячки вернулись.
Наша жизнь – это, по сути, планирование смерти. Чтобы понять, как тебе жить – надо выбрать смерть. Я выбрала внуков у постели. А чтобы была такая – надо начинать готовить почву для нее уже сейчас.
Однажды я посмотрела фильм «Все еще Элис» – про женщину, которая в 50 лет заболела Альцгеймером, будучи на пике карьеры. Она начала забывать не только предмет, который преподавала, но и дорогу домой, потом – дорогу до туалета (и описалась!), затем не узнавала дочерей.
Это был бы страшный фильм, если бы не ответ, который он дает. Эта женщина всегда отличалась такой любовью, что дочь, сиделка и муж ухаживали за ней до самой ее смерти, несмотря на то, что ее разум был разрушен до основания. Они не бросили ее не потому, что она – профессионал и автор книг, не за ее заслуги. А в память о ее любви. Потому что, несмотря на разрушенный разум, с ней было приятно находиться рядом.
Я поняла, что ты можешь стать крутым профессионалом, но придет Альцгеймер – и все пропадет. Все твои достижения ничто. Есть лишь одно достижение, которому человек на самом деле учится всю жизнь – это делать правильный выбор своей реакции в ответ на стимул.
В одной хорошей книге я прочла, что на самом деле отличает нас от животных – это свобода выбора между стимулом и реакцией. Но эта свобода есть лишь до некоторых пор – пока наш выбор не становится привычкой. Была ли любовь моей привычкой? Привыкший жить любовью человек с разрушенным разумом, увидев сиделку, которая кажется ему «незнакомой», не запустит в нее кувшином, не нагрубит сиделке, а будет с ней ласков. Я не могу этого гарантировать, будь у меня Альцгеймер. Но я поняла, что муж и внуки будут сидеть у постели того, кто любил их, а не у того, кто всю жизнь отдал карьере.
Я никогда не планировала быть многодетной. Хотя уже потом, во взрослом возрасте вспомнила, что в школе выбирала в друзья только многодетных подружек – с ними можно было иметь дело. Помню, как-то я возвращалась из школы домой и смотрела на дорогу, полную иномарок. Я представляла себя в будущем – одинокой, зато на красной феррари. Как я на нее заработаю – неважно, главное, что я буду одинокой, романтичной, никем не понятой.
Еще я представляла возле себя ребенка, но мужа – никогда. Это был сценарий, из которого мне нужно было выйти. И из которого, к сожалению, не вышли многие мои знакомые и родственники. Вокруг меня не было нормальных семей. В школьные годы ребенок не видит вокруг себя нормальных взрослых мужчин. Все учителя – женщины. Если нет отца – это катастрофа.
Одноклассники-мальчишки были тупы и обещали карьеру алкоголиков. Я начала влюбляться в девчонок. Я могла бы делать сейчас совсем другой каминг-аут. Но, к счастью, у меня было творчество: по вечерам и ночам я писала романы, и всю энергию спускала туда. В одном из моих детских романов у девочки есть папа, дядя, тетя, брат – все, чего не было у меня. И, что характерно, нет мамы, бабушки и дедушки (то, что было у меня) – я это только потом проанализировала.
Ник Вуйчич говорит, что если вы не встретите чуда – станьте сами чудом для кого-то. Я хочу возродить наш род. Кроме того, мне хочется быть примером для многих моих друзей – тех, кто не решается завести детей. Одна из подруг спросила меня: каково это – родить в 23 года (оказывается, это считается рано!). Она пишет:
«Мне сейчас 23… И я вот с племянниками вожусь и понимаю, что совсем не готова к своим детям сейчас. И, наверное, в ближайшие лет пять тоже. Ловлю себя на ощущении, что ребенку нужно просто море любви, эмоций, тепла, а у меня этого моря нет сейчас. Все уходит на сцену (она – певица) В общем, я не готова пока. И кроме того, у меня столько идей для сцены!»
Ольга, нельзя быть готовой к рождению ребенка ни в 20, ни в 30, ни в 40 лет просто потому, что нельзя быть готовой к неконтролируемому стрессу и ору. А море любви – да где ж его взять, Ольга… Но ты же будешь не одна! Глядишь, на двоих этой любви и хватит… Когда меня накрывало – рядом был Саша! Не сделай ошибку, которую сделали многие: «Я еще не достаточно хорошая мать, потому я отложу это лет на 10». Это все равно, что сказать «Я сейчас не умею играть на фортепиано, поэтому куплю его лет через 10». А здоровье, будет ли у тебя через 10 лет здоровье? Да и вообще… жизнь?
После первых родов изменения моего тела повергли меня в шок. Но все оказалось поправимо. А то, что не поправимо – так и нечего терять, значит! Растяжки все равно уже есть. Титьки все равно уже «пользованные», и с молоком хотя бы выглядят прилично, побольше размером. Так что «естественное увеличение груди» беременностью пойдет мне только на пользу. Волосы и зубы уже все равно испорчены. Плохо спать ночами я уже привыкла. Депрессия в декрете берется не от недосыпа, а от перфекционизма и сенсорного голода. Без сна счастливые люди не умирают!
В шкафах валяются забытые слинги, на балконе – коляска, ванночка, детский стульчик, манеж и мешки с детской одеждой – чего ж добру пропадать? Чего терять квалификацию? Я научилась за эти два года больше, чем за всю предыдущую жизнь.
Еще год назад я мечтала поехать с мужем куда-нибудь в Париж. Но оказалось, ребенка не возьмешь (у нее специальная диета, которой не будет ни в одной гостинице), а без меня она и заснуть не может. Да и деньги на квартиру нужно копить…
Но, оказывается, отдыхать и путешествовать можно здесь и сейчас: мы съездили в Троице-Сергиеву лавру, после чего Париж потерял для меня все свое очарование. Мы погуляли по центру Москвы, и Париж вторично пал в моих глазах. Наши бутовские пруды, куда можно в любой день отправиться с мангалом – вот оно, наше море, и больше, оказывается, не надо.
Так же, как и без дальних путешествий, можно прожить и без ананасов, креветок и йогуртов с персиками, поэтому диета кормящей мамы, даже гипоаллергенная, меня больше не пугает. Я была потрясена, как я была избалована веком потребления и с удовольствием стрясаю теперь это с себя. Я покупала носки по 200 рублей! Тряпки для протирки стола за 180!
Не пугает ли меня перспектива отупеть и стать неинтересной мужу? Неинтересной делает женщину не хозяйство. Если за плитой она не интересна – значит, она была таковой и раньше, просто – притворялась. За время первого декрета я прочитала столько литературы, и классику, и нонфикшн, сколько за всю жизнь не прочла. Это помогает мне в воспитании ребенка и, самое главное, себя. Мои новые знания становятся предметом интересных дискуссий с мужем. Нам всегда есть, о чем поговорить.
Именно умные мамы, с высшим образованием, с книгами, докторскими диссертациями и очками – должны воспитывать детей. И продолжать тренировать свой ум и пополнять свою педагогическую квалификацию. Хорошая мама и хозяйка – это профессия, требующая стольких знаний, которых не дает высшее образование, а дает только самообразование, непрерывное. Ради кого иначе наш ум? Ради начальника, клиентов?
Если мужчина отдает свой ум и свои силы в карьеру, он должен где-то их черпать, а если женщина будет делать то же, то кто же наполнит кувшин, из которого черпают оба? У нас это делали наши мамы, но делали плохо – не так, как нам надо. Мы выросли в семье избавителей, где на нас положили жизни (погубив при этом мужей, наших отцов!), и именно поэтому не хотим иметь только одного ребенка и класть на него жизнь. И должен быть кто-то, кто наполняет кувшин семьи мудростью, силой, умом, любовью, спокойствием. Я хотела бы претендовать на эту высокую роль и быть ее достойной. И мне предстоит еще много чего узнать, научиться, это тоже карьера!
Сейчас у меня в этой карьере низшая должность – я слуга своего единственного ребенка. Слугой вообще-то быть неинтересно и оскорбительно! Поэтому естественное желание – продвинуться дальше по карьерной лестнице и стать менеджером, начальником отдела. Когда детей будет трое – я уже менеджер. А большинство остаются обслугой и судят о хорошей работе неправильно только потому, что не побывали в начальниках.
По правде сказать, мне уже тяжело: во время беременности проснулись старые болячки. Я понимаю, что этот путь – самый сложный. И я не знаю, насколько меня хватит. Я оставляю себе право сказать «стоп». Или сделать паузу.
Я не хочу сказать, что каждая женщина должна выполнить некую «норму». Я хочу сказать, что период здоровой жизни слишком короток, чтобы тратить его на развлечения. И кто может, кто подготовлен – тот должен. Остальные должны что-то другое. Но должны – все. Потому что надпись на машине «my life – my rules» – полное вранье. Потому что если жизнь твоя – то ты сам выбираешь, когда и где появляться тебе на свет и когда уходить. А этого нет!
Стало быть, жизнь – не твоя. Стало быть, ты ее арендуешь с некими обязательствами. И правила игры устанавливает Тот, Кто тебе эту жизнь (и смерть) дал.
Я пытаюсь понять эти правила игры и вижу, что моя женская сущность не очень подготовлена к карьере, потому что там не используются мои биологические преимущества. Играть по правилам – значит использовать то, что тебе дано. Не только мозги, но и матку. Нежнейший орган, который первый у женщины выходит из строя. И про который вспоминают в последнюю очередь. Он считается презренным, тем, что приближает нас к животным. Тем, что сковывает нас по рукам и ногам.
Женщины, да вы и так скованы по рукам и ногам. Скованы отсутствием желаемого здоровья и возможностью хоть на минуту продлить себе молодость и жизнь. И отвращение к биологической роли женщины вызвано тем, что она, эта роль, просто напоминает об этой скованности – о страдании, старении, смерти. О том, что цивилизация спрятала, а беременные и многодетные – выносят наружу. Это нецивилизованно – быть многодетной. И тот, кто берет на себя этот крест, как бы становится упреком окружающим, напоминанием о животном.
Но мой текст все же о Духе. И, конечно, Господь не призывал рожать и рожать. Господь призывал любить. И если кто не готов использовать матку во благо Ему (стало быть, с любовью) – не надо. Для меня путь любви – таков. Но я не хочу сказать, что он – единственный. Я не обращаюсь ко всем женщинам в этом каминг-ауте, потому что отдаю себе отчет, что служить Господу можно и по-другому.
Я обращаюсь к тем, кто упускает этот путь потому, что поставил целью своей жизни – самореализацию. Так написано в самых наикрутейших психотерапевтических бестселлерных книгах века. И рождение детей этому, мягко говоря, мешает. Пытаться совместить и то и другое – значит, выгорать и не поспеть ни там, ни там. Поэтому дети как-нибудь после самореализации, после цели.
Цель эта – самореализация – кажется одной из самых благородных. В конце концов, она тоже направлена на спасение человечества. Но вот я не могу понять, где моя «самореализация». Вчера я думала, что я должна реализоваться в музыке, потом – в журналистике, сегодня – учусь варить борщ, завтра – пойду шить слинги.
Я буду меняться, мои интересы будут меняться, моя самореализация будет меняться. Я не могу цепляться за то, что изменчиво и что завтра у меня отнимется. Может наступить Освенцим, и где тогда будет моя самореализация? Отнимутся ноги и руки, зрение или слух – придется искать новую самореализацию, подходящую под обстоятельства.
Следовательно, самореализация сама по себе не цель, она – средство. Средство, которое без цели – не имеет смысла. Она может помочь прийти к Господу, научиться любить, помогать ближнему, а может – навредить. Миллионы людей перепутали цель со средством и платят деньги за бизнес-тренинги типа «как найти себя».
Найти себя – цель невыполнимая и может приносить бесконечную прибыль всяческим гуру. Найти себя – это прихоть, приносящая удовольствие. Роды и беременность приносят куда меньшее удовольствие. Я бы сказала, оно другого порядка, и его надо научиться получать. И человеку, заточенному на «самореализацию», получить это удовольствие крайне тяжело.
А вот если у тебя появляется единственная стоящая цель – служить Тому, Кто дал тебе жизнь и смиренно понимать, что Он вправе ее забрать в любой момент – привычки жизни и наши повседневные устремления предстают в ином свете. И пресловутая самореализация сама по себе уже не так волнует. И почему-то очень хочется рожать. Может быть, чтобы умножить число тех, кто Ему служит. Добрых, мудрых, любящих. И поставить самореализацию и поиск себя в это русло. Как средство для хорошей цели. И тогда почему-то все начинает получаться! Мозаика складывается! Скорость жизни снижается, тревога – тоже. Ты словно вылез из беличьего колеса.
Фото: Елена Лонская
Рядом с нашим домом две детские площадки. Через одну из них работающие граждане проложили дорогу к метро, через другую – к поликлинике. Одни и те же люди курсируют туда-сюда по вечерам, не замечая бегающих вокруг детей. Иногда они наступают на раскиданные мелки. Ни разу, ни разу они не глянули вокруг себя. Они не здесь и сейчас. Они там, в офисах, в мыслях, в будущем.
Я сижу на скамье и смотрю на офисных работниц, которые широким, мужским шагом пересекают площадку по пути на работу. Жирно подведенные глаза, черные брюки, офисные туфли, сигареты, смартфоны. Разве это они? Разве они такими хотят себя видеть?
На другой площадке подведенные глаза уже постаревшие, а ноги в брюках уже прокладывают путь в поликлинику. Я всего лишь хочу, чтобы и те, и другие остановились и увидели, что «взрослые с детской площадки» выглядят почему-то счастливее и естественнее. Я верю, что если они это когда-то почувствуют и разглядят, им тоже не захочется покидать этот маленький рай, где ты – здесь и сейчас. Но они, эти мимоходящие – из какого-то другого мира, из которого я сбежала. Наши миры не пересекаются. Они не видят нас, но мы – вырвавшиеся из беличьего колеса – очень хорошо видим их.
