Она была моей пациенткой несколько лет, но я до сих пор помню нашу первую встречу: на момент постановки диагноза у нее была уже 4-я стадия рака молочной железы с метастазами в костях. Она была напугана и испытывала страшные боли. Операцию отменили, и ей была назначена лекарственная терапия. Мы обсуждали возможный прогноз, неизлечимость ее рака, и надеялись, что лечение не просто даст ей время, но подарит новое качество жизни.
Доктор Дон Дизон
Мы провели с ней курс лечения ингибитором ангиогенеза плюс химиотерапию и получили прекрасный результат. Ее анализы крови (опухолевые маркеры) нормализовались, боль была сведена к нулю лекарственными препаратами, и сканограмма не показала никаких новых поражений и изменений в метастазах костей. Мы оба были очень взволнованы, наблюдая эти улучшения. И что важно, лечение практически не давало побочных эффектов – по крайней мере поначалу.
15 месяцев она оставалась на таком лечении, и всё это время была матерью для своей дочери и дочерью для своей мамы. Три раза они приезжали в клинику все вместе, и я видел, как удивительно они похожи.
А потом боль вернулась. Однажды утром она встала с кровати и потянулась. Никаких необычных поз йоги, никаких новых упражнений. Она просто потянулась, а затем почувствовала острую боль в ноге. Ей даже пришлось сесть из-за сильной боли. Позже она рассказала мне, что ее сердце бешено забилось, а на лбу выступили капли пота – не от боли, а потому, что она поняла: лечение больше не работает.
На приеме в больнице подтвердился патологический перелом бедра. Так как была необходима срочная операция, лечение на время нужно было прекратить. Всё равно, подумал я, ведь лечение уже перестало сдерживать развитие рака.
Я надеялся, что ей станет лучше, и она сможет пройти еще один курс химиотерапии, но послеоперационный период был сложным, и госпитализация растянулась на долгое время. Она была совершенно истощена и очень сильно похудела. Из-за этого ее нельзя было отправить домой, и ее перевели в учреждение с квалифицированным сестринским уходом – тяжелый удар для такой молодой женщины. Перед выпиской я повидал ее, объяснив, что буду здесь, когда она вернется в клинику.
«Ведь еще есть варианты, верно?» – спросила она, пристально глядя на меня.
«Конечно, есть варианты», – сказал я, и я действительно верил в то, что говорю, так как надеялся, что она восстановится, когда выпишется из госпиталя.
Несколько недель спустя она приехала в клинику. Она не шла, ее несли на носилках. Она практически была прикована к постели после выписки. Я вошел в ее комнату, и сразу же наши глаза встретились, ее взгляд был по-прежнему ясным, несмотря на ее состояние. Она еще больше похудела, и хотя она отважно улыбнулась, я знал, что разговор будет сложным. Я понял это, когда оглядел комнату и увидел ее маму и ее дочь, измученных и напуганных.
«Как ты себя чувствуешь?» – спросил я.
«Прекрасно, – сказала она. – Когда мы сможем снова начать лечение?»
Я знал, что она умирает, – ей остались считанные месяцы. Я до сих пор помню, как пытался найти правильные слова, чтобы дать ей надежду, основанную на реальной ситуации.
«Конечно, мы можем усилить лечение, и, конечно, еще есть возможные варианты, – сказал я. – Но после операции тебе стало хуже, и я не могу гарантировать улучшение. Химиотерапия может стать обоюдоострым мечом: вместо того, чтобы лечить, она, возможно, причинит много вреда».
«Я не уверена, что понимаю, о чем вы говорите», – ответила она.
В этот момент я посмотрел на ее маму и дочь, которые так же пристально смотрели на меня. Хотел бы я уметь читать мысли, но я даже не мог представить, о чем они думали. Я чувствовал необходимость надавить на нее.
«Помнишь нашу первую встречу? Я сказал тогда, что всегда буду честен с тобой. Если в моих силах будет помочь тебе, я сделаю это и предложу варианты лечения. Если я не смогу помочь, если я почувствую, что ты умираешь или твое время близко, я тоже скажу тебе».
«Я помню», – сказала она, и ее глаза заблестели от слез.
«Хорошо, так вот, я думаю, что твое время пришло. Ты слишком слаба для лечения, и любое лечение только ускорит твою смерть. Я думаю, мы должны надеяться, что ты не будешь страдать и что, сколько бы времени у тебя ни осталось, мы сможем сделать его насколько возможно прекрасным. У тебя есть любящая семья, и я хочу, чтобы ты наслаждалась каждым моментом, проведенным в кругу семьи».
Она заплакала, и ее плечи поникли.
«Я знала, – сказала она. – Я чувствовала, что не проживу долго. Просто обещайте мне, что я не буду страдать».
«Я обещаю, – сказал я, посмотрев ей в глаза, а затем – в глаза ее матери и ее дочери. – Если вам будет что-то нужно, – любой из вас – я всегда рядом».
Фото: flipboard.com
Я понял, что для моих пациентов ясность важна так же, как честность, особенно когда речь идет о лечении на поздних стадиях заболевания. Это важно из-за непредсказуемости метастатического рака: сегодня я прихожу к пациенту и делаю заключение, что всё хорошо, а через месяц вижу, что его состояние резко ухудшилось и рекомендую перевод в хоспис. Я понял: если я чувствую, что кто-то умирает, нельзя колебаться или предлагать другое лечение.
Конечно, чисто эмоционально мне самому будет легче, если я дам надежду своим пациентам. Но, поступая таким образом, я отнимаю у них драгоценное время.
Со временем я пришел к осознанию важности раннего обращения к паллиативной помощи. Теперь мы с коллегами представляем собой многопрофильную бригаду, которая помогает пациентам бороться с метастазирующей опухолью до тех пор, пока не придет время остановить лечение рака. Преимущества раннего вмешательства были доказаны рандомизированным исследованием, а теперь мы так же изучаем, как ухаживать за больными.
Конец жизни – трудное время для наших пациентов и их семей. И каждое наше действие, каждое слово должны утешать и перенаправлять надежду на комфорт и покой. Это момент, когда медицина превращается в искусство, а человеческие качества врача – самое важное.
Перевод Марии Строгановой
