В рамках конкурса «История о вере, о настоящем человеке и о мужестве!» своей историей делится Константин Котельников.
Дождевой червь — одна из самых распространенных приманок для того, чтоб поймать рыбу на крючок и вытащить ее из воды. Не менее распространена и приманка для того, чтоб извлечь человека из Церкви, такая же привлекательная с виду, как и червяк для рыбы, компромиссная, облегчающая жизнь: «Главное, чтоб Бог был в душе, а ходить в церковь не важно. Обряды — это пустое, а помолиться можно везде, ведь Бог вездесущ, и Ему не важны наши условности и посты».
Я был крещен в девять лет не с мыслью, что надо чуть-чуть потерпеть и подчиниться родителям, желавшим провести надо мной некий обряд, а с осознанной верой. Мальчиком девяти-двенадцати лет я ходил в церковь, читал Евангелие, причащался, одно время был пономарем, даже задумывался о том, не стать ли мне священником, но потом клюнул на этого червяка, как несчастный окунь на дождевого. Услышал здесь, услышал там, повторил про себя, призадумался. Как сейчас помню, в апреле месяце, в прохладный воскресный день меня резко и на годы вытащило из Церкви. Но тогда я не хватал беспомощно воздух, не бился судорожно, как это делал бы пойманный окунь. Физически я чувствовал себя превосходно, и, главное, я радовался, на душе царил уют и комфорт.
В те дни я серьёзно занимался футболом в спортивной школе, и иногда приходилось выбирать между церковными службами и матчами. Теперь этот вопрос был снят. А кроме того прекратились насмешки товарищей, знавших, что я хожу в церковь. Но самое важное, я начинал потихоньку взрослеть, как это происходит с подростками, мир все сильней врывался со своими соблазнами, как осенний ветер швыряет пригоршню пыльных листьев в распахнутое окно, и с посещением церкви это никак не вязалось. И я сказал сам себе: «Ну вот. Главное, никому не делаю зла. Значит, я хороший, положительный. Значит, все со мной будет нормально. Если что — помолюсь дома. Бог добрый, и меня понимает, и уж во всяком случае, поможет. А я должен заниматься своими делами, которых у меня по горло».
Говорят, сделку заключают с дьяволом, а я заключил сделку с Богом, причем в одностороннем порядке.
Какое-то время я действительно молился утром и вечером. Потом уже только вечером, а затем уже и далеко не каждый день. Все меньше вспоминал грехи, заменяя покаяние просьбами, просьбами, просьбами… То помочь в футбольном матче, то в учебе, то куда-нибудь успеть, то выручить меня в какой-нибудь ситуации. Некоторые вещи у меня не получались, но в основном мне все удавалось. Я переходил из одного класса в другой, и как-то в старших классах я вдруг потерпел фиаско, несмотря на то, что просил помощи Божьей. Потом ещё одну неудачу в очень важном для меня деле. И во мне что-то рухнуло, оборвалось.
Я не стал атеистом. Но я решил, что Бог, которому я молюсь, какой-то неправильный, не тот. Не то, чтоб я решил искать «правильную религию» и «правильного Бога». Я вообще решил, что это невозможно. Видимо, мир наш действительно кем-то создан. Но этот кто-то в наш мир совсем не вмешивается, или если вмешивается, то действует, руководствуясь исключительно собственными мотивами, и уж, конечно, смешно пытаться обращаться к нему с молитвами.
Как раз в эти дни мне подвернулся томик Омара Хайяма. Что тогда, что теперь заявить, что читаешь Омара Хайяма, уметь его цитировать — это краткий и верный путь прослыть утонченным знатоком поэзии, а отнестись к нему критически — такой же краткий и верный путь заработать репутацию глупого недалекого человека. «Это же Омар Хайям…», — с восторженным придыханием повторяют ценители литературы. Вполне можно утверждать, что, по крайней мере, в России Омар Хайям поэт культовый.
Мудрый перс предложил свою философию отчаяния. Мы не знаем, ни зачем созданы сами, ни наш мир, жизнь полна неистребимой скорби и горя, и этого не поправишь. Остается только радоваться каждому прожитому дню, пытаясь извлечь из него какое-либо удовольствие, лучше всего с помощью вина. Это мироощущение как нельзя кстати отвечало душевному настрою завтрашнего выпускника школы. Хайям стал моим любимым поэтом.
Не по своей нас воле втолкнули в мир людей,
И выйдем из него мы по воле не своей.
Так будь проворней, мальчик, неси вино скорей,
Чтоб смыть смогли вином мы тоску и тяжесть дней.
Один Бог знает, сколько раз я, глубокомысленно уставившись вдаль, надтреснутым сипловатым голоском декламировал это рубаи в качестве тоста в студенческие годы. Я знаю лишь то, что всегда с ним имел шумный успех. Бывало, что я брал и другие рубаи в качестве тостов, но самый безотказный был именно этот. Мне это так нравилось, что обнаружь я вдруг смысл создания мира и людей, я бы сильно огорчился, и, скорей всего, просто его не принял.
Я ценил свой пономарский опыт из раннего отрочества, но только по одной причине: этим фактом своей биографии я сам себе очень напоминал Мартина Скорсезе. Где-нибудь в компании с ироничной улыбкой как бы между прочим я мог упомянуть: «Знаете, а ведь я тоже, как Мартин Скорсезе, был пономарем. Да-да, совсем как Мартин Скорсезе».
Потом я заново открыл социализм.
Первые десять лет жизни я прожил в Советском Союзе, успел побыть октябренком и даже с полгода пионером. Социализм, коммунизм, Ленин, красное знамя — я все это знаю и помню совсем не из книг по истории. В детском саду, школе, я проходил идеологическую обработку, но не дома. Родители мои были крещеные верующие люди, и дома у нас были старинные иконы, и я всегда знал, что моего прадеда, кубанского казака, расстреляли красные. Так что сколько бы я ни таскал рубиновую октябрятскую звездочку на груди, а потом пионерскую алую тряпку на шее, ленинцем я отнюдь не стал. Сыграл свою роль и совсем неожиданный факт.
Я очень любил трилогию Николая Носова о приключениях Незнайки, в особенности ее заключительную часть «Незнайка на Луне». Роман «Незнайка на Луне» откровенно создавался как агитка. Он должен был показать всю непривлекательность, гадость и порочность капитализма с одной стороны, и светлую неоспоримую истину счастливой жизни при коммунизме с другой. Не знаю, на кого как подействовала это талантливое произведение, но жизнь лунных коротышек при капитализме с его индивидуализмом и частной собственностью показалась мне гораздо ярче, привлекательней, разнообразней,чем жизнь земных коротышек, живших при коммунизме и даже не знавших, что такое деньги.
Давно подмечено, что в образе капиталистической Луны предстает совсем не современная Канада или Австралия, а скорей Россия 90-х или Латинская Америка. Но ведь Россия 90-х, когда я прочитал «Незнайку на Луне», была для меня ещё впереди, и все-таки я перенес ее в школьные годы, под родительским крылом. А уже в 2000-е я столкнулся с проблемой поиска работы. С той самой тягостной выматывающей проблемой, когда нигде не берут без опыта, но то и дело видишь индивидуумов ничуть не лучше тебя, но волею судеб устроенных по знакомству. Тут-то я и снова вспомнил про Незнайку. Одно дело читать в теплой постели с кульком конфет под боком и котом под другим о том, как Незнайка мучительно искал работу на Луне, а другое — искать ее самому, хотя бы даже и на Земле. На Земле Незнайка никогда бы ни с чем подобным не столкнулся. К тому же, как в свое время Омар Хайям, так теперь подоспел Габриэль Гарсия Маркес. Но я сейчас говорю не о его творчестве, а о биографии и политических убеждениях. Естественно, что будучи увлеченным его книгами, я заинтересовался и этими сторонами его жизни.
Оказалось, что гениальный автор романа «Сто лет одиночества» — махровый левак, близкий друг и верный поклонник Фиделя Кастро и кубинской революции, а все левые или сочувствующие всяким левым и левизне политики и писатели Латинской Америки были его приятелями, друзьями или объектами почитания. Таковыми оказались и Сальвадор Альенде, и Пабло Неруда, и Мигель Отеро Сильва, и Хулио Кортасар. Разумеется, все они были атеистами, как и сам Габо. Красивые песни под гитару о хлебе и мире на испанском языке, волны океана, запахи гуайявы и орхидей, тропический горный лес, бородач в берете со звездочкой, безумная история самого безнадежного в мире предприятия, завершившегося блестящим успехом, и работа, работа, работа, которую все гарантированно имеют при социализме -это не могло не волновать. И это волновало, и делало свое главное дело — отталкивало ещё дальше от Церкви и от Бога.
Однако убежденным социалистом я не стал. С одной стороны сказалось белогвардейское мировоззрение, усвоенное ещё в детстве, с другой — я нашел неплохую работу, и вроде бы уже мечтать о социализме стало как-то ни к чему. Я словно бы бережно положил свой социализм на полочку.
А сыграли ли какую-то роль социалистические и атеистические воззрения одного из моих любимых писателей Герберта Уэллса? Социалистические — нет, потому что уж слишком он оказался мечтателем даже для не совсем практичного молодого человека, каким был я, достаточно прочитать его «В дни кометы». Атеистические — да, конечно. Можно верить в Бога, можно не верить, но крайне глупо было бы отрицать, что «Война миров» и «Первые люди на Луне» — очень талантливо написанные вещи.
Проблемы эволюции, космоса, внеземных цивилизаций, обреченное когда-нибудь погаснуть Солнце и неизбежный конец планеты Земля через миллионы лет стали предметами моего внимания на долгое время. Я смотрел телепередачи, читал Интернет-сайты и периодику, качал головой, сомневался, делал выводы, опровергал их другими, а в голову уже приходили третьи. Но не было в этих выводах чего-то определенного, и места Богу там тоже не было. Зато я все больше убеждался в бессмысленности, непонятности, незащищенности, обреченности бытия.
Из всего написанного мной выше можно понять, какой хаос, какая каша, разброд и раздрай царили в моей голове на протяжении многих лет. Я подошел к самой опасной черте. Со мной не случилось никакой беды, ни болезни, ни травмы, ни смерти близких, ни разорения, но я был близок к отчаянию. К такому, когда человек не понимает, ни кто он такой, ни ради чего живет, и зачем вообще этот мир, который его окружает. Не только не понимает, но и практически уверен, что и понять это невозможно. То, что и есть смертный грех уныния.
Меня спасала в те дни врожденная любознательность. Получать новые знания мне всегда доставляло большое удовольствие, и уже поэтому несмотря ни на что жизнь не могла окончательно показаться мне тусклой, гадкой и бессмысленной. Я очень любил футбол, люблю и сейчас, и зрелищные футбольные матчи, ожидание футбольных новостей, футбольная и околофутбольная жизнь могли мне на некоторое время вернуть расположение духа. Кроме того, несмотря на то, что я не стал ни географом, ни этнографом, ни лингвистом, я весьма тяготел к этим областям знаний. Я интересовался странами и народами, их историей, культурой, языками, старался путешествовать по возможности хотя бы в пределах России, знакомиться и общаться с новыми интересными людьми. Благодаря этому я сейчас знаю несколько языков. Мне и по сей день самой лучшей работой на свете кажется быть ведущим передачи «Их нравы» или «В поисках приключений» Михаила Кожухова. Но это было все временно, словно тот самый пресловутый опиум для угнетенного страдальца, временное облегчение, хотя в это период моей жизни и случились некоторые замечательные моменты и встречи, которые я буду с радостью и благодарностью помнить всю жизнь.
Но все чаще и чаще я себя чувствовал словно окунь на песчаном берегу, задыхающимся,с таким же беспомощно разинутым ртом. Быть может, я бы в итоге и проделал финальный путь, какой ждет большинство выловленных окуней — к кастрюле или сковородке, но вдруг пространство вокруг меня стало заполняться чистой пресной водой.
Подстерегали меня на жизненном пути неудачи, болезни, лживые люди с улыбкой до ушей, предатели, обещавшие стоять горой, фальшивые доброжелатели и мнимые доброхоты, открытые ненавистники и бьющие исподтишка. Делал и я сам ошибки, гонялся за миражами и фантомами, причинял людям зло, обиды и огорчения. Но всегда у меня оставался один верный друг, который — я знал и знаю — меня не предаст, не бросит ни босого, ни больного, способный простить и прощавший столько обид, друг, бескорыстно посвятивший мне жизнь, время силы, здоровье, готовый отдать мне все на свете и готовый на что угодно, лишь бы я не страдал, друг, всегда указывающий мне на мои ошибки, но ни разу меня не осудивший. Я не могу сказать, скольким я обязан в жизни своей маме.
Однажды на меня просто обрушилось осознание этого чуда. Это было как находиться долгое время под наркозом и очнуться. Такая верная, стойкая, мужественная и безграничная любовь — это великое чудо, и тем оно необыкновенней, сверхъестественней, что я его не заслуживал ни поведением, ни образом жизни, ни отношением — ничем. А оно было и есть со мной, но я его не замечал. Я понял, что раз есть такая любовь, значит она не могла возникнуть сама по себе, и не мог ее создать некий бесстрастный равнодушный к нашим мольбам творец. Только Тот мне мог подарить такую маму, о Котором сказано: «Бог есть любовь. Любящий пребывает в Боге и Бог в нем». Тот, Кто умер на кресте за грехи человечества и воскрес на третий день, перед Кем я когда-то захлопнул дверь, а Он не ушел и стучал.
Синее небо, крики чаек, умывающаяся кошка, утренняя прохлада, чашка кофе, свет в окошке — это все маленькие ежедневные чудеса, все, чем с такой любовью окружил меня Господь.
Я знаю, кто я, зачем создан, и куда я иду. Чары рассеялись.
Недолгий рассказ мой подошел к концу. Мне остается поблагодарить, кроме мамы, так обрадовавшейся, когда я ей сказал, что иду в церковь, ещё некоторых людей, укрепивших меня в этом решении. Это эмоциональные православные арабы, которых каждый год у нас показывают в Великую Субботу во время снисхождения Благодатного Огня. Их появления в кадре жду с особым нетерпением. Так хочется побыть в этот момент среди них, проникнуться их особым ликованием. Это профессор Алексей Ильич Осипов со своими замечательными лекциями. Это образованнейший протодиакон Андрей Кураев со всей своей миссионерской деятельностью. Я знаю, отец Андрей ценит Честертона, ему и адресую подборку из нескольких строчек из стихотворного романа «Человек, который был Четвергом»:
То повесть миновавших дней,
Лишь ты поймешь один,
Какой зиял пред нами ад,
Таивший яд и сплин
Каких он идолов рождал,
Давно разбитых в прах,
Какие дьяволы на нас
Нагнать хотели страх
Но мы сражались не одни,
Подняв на башне флаг,
Гиганты брезжили меж туч
И разгоняли мрак
И обретен был Град Души,
В котором рабства нет.
Блаженны те, что в темноте,
Уверовали в свет
