Свои и чужие, приёмные и усыновлённые
По словам мамы, первая приёмная девочка появилась в семье девятнадцать лет назад.
– Мысль о том, чтобы взять приёмных детей происходит из моего детства. Я не из детдома, но была брошена матерью и выросла на улице. И в детстве были мысли: когда вырасту, хоть одного ребёнка с улицы я заберу.
Но когда появился первый ребёнок, я не шла именно на приемную маму. У меня были очень тяжелые жизненные обстоятельства, свой больной ребенок. Мы лежали с ним в больнице, и я просто увидела там девочку, а потом узнала, что её отправляют в детский дом для инвалидов.
Я видела, что её здоровье можно поправить и предложила в опеке свою помощь. То есть мы условились: они дают мне этого ребенка под опеку, я занимаюсь её здоровьем, а они тем временем подыскивают ей усыновителей. Так она оказалась у меня.
Лариса рассказывает: потенциальные усыновители «на огромной дорогущей машине» потом приезжали в семью лишь однажды. Но при этом утверждает: «Им, наверное, нужна была кукла, а не ребенок. А у нашей девочки тогда были жиденькие волосики, мало зубиков, и она была такая толстушечка. И женщине не понравилось, что нет кос до попы, зубов не полный рот и избыточный вес. В общем, мы их выпроводили».
Позже в семье стали появляться и другие приёмные дети. Сначала их брали в опеку, потом начали оформлять усыновление. Мама утверждает: делалось это для того, чтобы вопрос о том, что ребёнок приёмный, по возможности, вообще не возникал:
– Я решила, что усыновленного ребенка в нашем обществе будет легче защитить. Просто я неоднократно сталкивалась с тем, что ребёнок, про которого известно, что он приёмный, воспринимается хуже.
Бывало, например, так: один из детей у нас пошёл в ясли. Дети покушали, потом всех умыли, все ходят чистенькие, а мой – грязный. Все дети ходят на прогулке сухие, а мой – грязный, в одних штанах, и попа холодная, как лед. И неважно, что у меня полный пакет сухих штанов. Зачем переодевать, это же приемный ребенок?!
Я все время пыталась доказать по-хорошему: поймите, все дети обласканы с рождения, а этот ребенок был обделен. Наоборот, казалось бы, любая женщина, мать, воспитатель такого ребенка приласкала бы. Но в итоге мы получали другое, и приходилось доказывать, даже до скандалов доводить.
С усыновлёнными же вопрос не возникал: это мои дети – всё.
Про детей с ВИЧ
Конфликт вокруг семьи, частично вылившийся в прессу, разгорелся из-за того, что некоторые из приёмных детей в семье – носители ВИЧ. Вот как рассказывает мама про появление в семье таких детей:
– Мы не думали брать ребенка конкретно с ВИЧ, просто увидели в федеральной базе личико с огромными красивыми глазами. И я в него заочно влюбилась.
Не буду обманывать, когда я узнала о диагнозе, меня это, конечно, шокировало, потому что информация по телевидению и в газетах была только отрицательная. Никто тогда толком ничего не говорил, что это такое.
О диагнозе мы тогда узнали, когда пошли с ним знакомиться. То есть в детдоме мне вывели ребенка, и когда уже начали рассказывать о здоровье, тогда поставили в известность, что у него ВИЧ. Региональный оператор таких сведений не даёт, их узнаёшь, уже когда непосредственно общаешься с врачом детского дома.
Есть такой закон, который охраняет личные данные, поэтому они не имеют права их разглашать. Ведь когда вы приходите в региональный банк, никто не знает, с какими намерениями вы туда пришли. Там вам дают только фамилию, имя, отчество ребенка, вкратце описывают характер ребенка, что-то такое и все. А дальше уже разговаривают после того, когда видят, что намерения серьезны. Это сделано для защиты ребенка. Я считаю, это правильно.
***
Юрист фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам» Ольга Будаева прокомментировала эту ситуацию следующим образом:
«Хочется отметить некоторую недостоверность маминых размышлений. Так, федеральным законом «О государственном банке данных о детях, оставшихся без попечения родителей», ст.6 предусмотрено, что в банк данных вносится документированная информация, в том числе и о состоянии здоровья ребёнка.
По закону, доступ к такой конфиденциальной информации имеют граждане, желающие принять детей на воспитание «при условии документирования информации о таких гражданах». То есть мамочка, будучи кандидатом в усыновители, уже имела возможность видеть информацию о ребенке в полном объеме».
Это – первый вопрос, который возник перед нами в этой истории. Есть, правда, и логическое его объяснение. Региональный оператор – как правило, региональное управление или Министерство образования – выдаёт данные о ребёнке по последней диспансеризации. Обновляться эти данные могут даже раз в несколько лет, то есть велик шанс, что информация, рассказанная по телефону, будет далеко не самой свежей.
В случае, если ВИЧ-положительный статус ребёнка был установлен не сразу, выясниться это действительно могло только в детдоме. Но вот не знать с самого начала, из какого именно региона оформляется ребёнок, как утверждала мама в разговоре с корреспондентом «Правмира», семья не могла.
Регион, в котором ребёнок находится, — это почти единственная информация, которая сразу видна на персональной странице в федеральной базе данных. От региона зависит и то, с каким именно региональным оператором общаются потенциальные усыновители. Согласитесь, перепутать, звонишь ты в Кострому или, к примеру, во Владивосток, весьма сложно.
Услышав диагноз, мама, по её словам, начала собирать информацию. И лишь убедившись, что ребёнок не представляет опасности для других детей, родители решили всё-таки забрать его из детдома.
Со временем детей с тем же диагнозом в семье стало несколько. Мама рассказывает:
– Потом прошло, по-моему, года два. Мы задумались над тем, что ребёнок вырастет. Я тем временем продолжала везде выискивать информацию: как, когда, в каком возрасте объяснить ребенку про его диагноз. И мы поняли, что это будет гораздо легче объяснить, если в семье есть еще такой ребенок. Это будет легче намного: «Да, вот так и так, но ты у нас не один, у нас еще такой ребенок есть, поэтому все нормально, все хорошо». И на этот раз мы конкретно уже решили, что возьмем именно с таким диагнозом.
Я спросила: на нашей территории таких детей не было. Ну, и чтобы не искать по всей стране, так как диагнозы действительно не разглашаются, я просто обратилась в тот же детдом, откуда мы брали первого. Правда, вместо одного ребёнка в этот раз у нас получилась семья.
А через несколько лет, по словам мамы, в городке разгорелся огромный скандал.
Фото: pfoinfo.ru
О ситуации в Сальске
– Первый ребёнок с ВИЧ у нас уже ходил в садик. О диагнозе знала медсестра, но по закону он не разглашается даже воспитателям. А при поступлении в тот же детский сад других детей медсестра была то ли в отпуске, то ли на больничном. А та, что пришла её заменять, увидела документы и поставила в известность заведующую.
И вот непосредственно заведующая детского садика начала скандал. Она написала докладную на имя замглавы отдела по социальным вопросам, те вызвали меня, начали стыдить. Опека в Сальске нам сочувствовала, но ничем не смогла помочь, потому что непосредственное их начальство стало против. Что может сделать подчиненный?
Дело в том, что в каждом маленьком городке существует свой круг людей, которые считают себя хозяевами города, и вершителями судеб тех, кто в нем живёт. В администрацию меня приглашали несколько раз. Сначала просто разговаривали, потом уже начались и оскорбления, и угрозы забрать других приемных детей. В итоге они выдвинули требование вывезти детей с их территории.
Я приносила выписки из закона, где разглашение диагноза недопустимо. Потом пыталась доказать, что никакой опасности для них лично я и мои дети не представляем. Но переубедить очень трудно.
Они звонили в сам СПИД-центр, который находится в Ростове. Там им тоже все объясняли. Потом мы пытались найти защиту в этом СПИД-центре. Все сочувствовали, но никто не хотел влезать, что ли.
Власти так морально меня изводили, что, в конце концов, мое здоровье сильно пошатнулось. (А я сама инвалид по общему заболеванию, у меня гонартрит). После очередного визита в администрацию мне стало плохо.
Там опять был напряжённый разговор, и я пыталась защищать детей. А когда вышла, то, наверное, расслабилась и не владела ситуацией. Я была за рулем, потеряла сознание и чуть не попала в ДТП. И тогда я поняла: если со мной что-то случится, дети повторно переживут сиротство, и это кошмар.
И вот здесь возникает вторая проблема. В отделе опеки и попечительства Сальского района корреспонденту «Правмира» сообщили, что «никаких инцидентов с интересующей нас семьёй в городе не было. Семье оказывалась помощь как со стороны отдела опеки, так и со стороны главы города, о чём подано также информационное письмо в Министерство образования.
По данным отдела, семья уехала из Сальска в октябре 2014 года».
С другой стороны, надо понимать, что разглашение личной тайны, которую составляет диагноз, а также дискриминация по любому признаку – это преступления. Так что, если семью в Ростовской области действительно травили, открыто в этом теперь никто не признается.
Отношение же к такому мифологизированному диагнозу как ВИЧ, тем более в маленьком городке действительно могло быть весьма агрессивным.
Юрист Ольга Будаева видит в ситуации ещё и другие сложности:
«Возможно, что в городе Сальск не очень хорошо отнеслись к массовому появлению столь необычных детей. Я бы как мать боролась за права и интересы своих детей с помощью прокуратуры, СМИ (которые мама активно использует в Москве), органов здравоохранения (которые со слов мамы также разъясняли безопасность таких людей для окружающих). Но не стала бы нарушать их права.
Однако, неясны обстоятельства, при которых органы опеки Сальска дали заключение о возможности данным гражданам быть усыновителями, при том, что у них было уже более восьми детей в семье. Постановлением Правительства РФ №423 от 18.05.09г определено, что количество детей в приемной семье, включая родных и усыновленных детей, не превышает, как правило, восьми человек.
Возможно, что данные приемные родители были выше всех похвал, так что им предоставили возможность взять в семью такое количество детей. В таком случае весьма странно, что органы опеки Сальска не смогли защитить права и интересы детей в данной семье».
На этом, однако, беды и злоключения семьи не закончились. Следующий инцидент с ними был уже в московском санатории.
О скандале в санатории
Об инциденте в санатории, куда дети должны были поехать в начале лета, «Правмир» уже писал. Позицию главврача мы отразили в прошлой публикации. Со слов же мамы, инцидент выглядел так:
– Я пришла в детскую поликлинику, сказала, что мне нужно детям поправить здоровье. Они у меня сразу спросили, что именно. Я отвечаю: «У нас часто болеющие дети, соответственно, любой профиль подойдет. Тем более, у меня есть двое детей с мочеполовыми проблемами. Можете помочь?» – «Да, мы постараемся».
Потом из поликлиники мне сообщают, что первого июня заезд, все хорошо, все согласовано, нас ждут. Мы едем, дети рады. Первое июня – День защиты детей, вы помните. Мы даже немножко были огорчены тем, что это было первого, а не второго, но я сказала детям, что это подарок такой.
Мы приезжаем в санаторий. Нас очень хорошо встретили: «Да-да, давайте оформляться». Начали оформлять. Первого ребенка, получается, оформляли, как раз с ВИЧ-диагнозом. Так как ребенок находится на постоянной терапии, я сказала: «Я привезла эти препараты, это лично для него». Регистратор говорит: «Подождите, я пойду, посоветуюсь с главврачом».
Прилетает главврач. Я сказала то, что хотела сказать: она не зашла – она влетела, как фурия, с вытаращенным глазами, руками машет: «Кто посмел ВИЧ-инфицированных в мой санаторий присылать? Откуда они, с какого района? Что это такое?» А там находились другие родители, других детей оформляли, и мои дети стояли.
Я говорю: «Вы что делаете? Вы понимаете, что вы разглашаете сейчас тайну моего ребенка? Вы что творите?» Она осеклась и сразу побежала в кабинет. Меня пригласили туда тоже. Там у нас состоялся не очень хороший разговор. Соответственно, я тоже не оправдываю себя, что я взбесилась после этого отношения и тоже накричала на нее. Вернее, как? Она кричала, и я кричала.
Но я, опять же, ей сказала: «Давайте не будем поднимать, давайте решим». Я ей принесла выписку. Я хожу везде с выпиской: «Посмотрите, вот статья, вот закон, который гласит то-то, то-то». Она слышать ничего не хотела. Она стала звонить в поликлинику, ругаться.
У нас была санаторно-курортная карта. Там стоял шифр, а мной была приложена выписка из СПИД-центра, где было расписано, какие препараты и в какой дозировке. То есть у каждого ребёнка были сделаны эти выписки. Выписка препаратов и выписка из СПИД-центра, где была указана фамилия, имя, возраст. То есть, как обычно, выписку нам дают после обследования.
Она кричала: «Как, кто посмел ВИЧ-инфицированных прислать ко мне?» Потом я вышла в коридор, мне просто не хотелось с ней общаться, и сказала: «Я не знаю, что делать». Дети все смотрели на меня испуганными глазами. Мне казалось, что в тот момент сами врачи и медперсонал, который оформлял детей, были шокированы поведением главврача, потому что они вели себя адекватно.
Строго говоря, здесь мы опять мало что докажем, так как обе стороны конфликта утверждают прямо противоположное. «Документов не было», — говорит врач. «Документы были!» — утверждает мать. Понятно только, что разговор был напряжённый.
Ситуацию комментирует юрист Ольга Будаева:
«Описанную мамой и главврачом ситуацию в санатории можно воспринимать двояко. С одной стороны, главный врач действительно не имела права разглашать диагноз детей. Подобный поступок является нарушением закона, и в случае обращения мамы в суд, и подтверждения в суде такого поведения врача, она может понести наказание. Однако для этого факт разглашения диагноза должен быть подтвержден. Кроме того, необходимо доказать, что данное разглашение нанесло вред детям.
С другой стороны, в случае если мамой действительно не были предоставлены в санаторий все необходимые медицинские документы, позволяющие определить точную схему лечения детей, налицо обстоятельства, создающие угрозу их здоровью и жизни. Ведь при неполной информации о состоянии здоровья, врачи санатория не смогут в полном объеме позаботиться о детях.
Информация о диагнозе ребёнка, даже если он не соответствует профилю санатория, обязательно указывается в санаторно-курортной карте, других сопровождающих документах (в зашифрованном виде). Поскольку сам ребёнок не в состоянии следить за соблюдением схемы лечения, делать это должен медицинский персонал. Кроме того, важно избежать назначения препаратов-антагонистов, что также может отрицательно сказаться на здоровье ребёнка.
Информацией о диагнозе ребёнка должен обладать также медицинский персонал всех учреждений, которые ребёнок посещает (детский сад, школа). В соответствующих медицинских картах диагноз также указывается в зашифрованном виде».
Московский санаторий возник в этой истории потому, что после ситуации в Сальске семья перебралась в столицу, откуда до этого взяла нескольких детей. Мама рассказывает об этом так.
Фото с сайта publico.pt
Про переезд в Москву
– У детей из Москвы в собственности осталось жилье. Родителей там лишили родительских прав, доля квартиры переведена в собственность детей, на остальное имеет право их брат. Когда-то мы хотели эту долю продать, и купить им жильё в Ростове.
А потом началась эта вся травля. Сначала я пыталась звонить во все колокола, чтобы нас просто защитили. А мы как раз достроили в Сальске дом.
Мы с мужем оба строители, и там все было предусмотрено именно для нас, для нашей семьи. Все строилось для себя, с любовью. И вот летом мы закончили наконец-то десятилетнюю стройку и могли бы спокойно жить и наслаждаться. Но тут вокруг начались проблемы. Все просто как сговорились против нас.
Я не знала, что делать, какой выход найти, и поехала в Москву. Я приехала в районную опеку, если честно, я не знаю, зачем. Я просто пришла поговорить к начальнику опеки, но у меня уже были мысли отказаться от детей, потому что жизни-то не было.
Но начальник опеки меня морально поддержала и посоветовала переехать сюда. Я говорю: «Куда?В двухкомнатную квартиру? У меня же детей приемных столько!» Она говорит: «Нет, мы вам поможем, по крайней мере, морально, переезжайте».
Она как-то дала надежду. Когда-то они курировали ту семью, в которой были дети. Семья была очень тяжелая, и они были рады, что дети находятся в другой семье. А тут вдруг приезжает мама, которая хочет отказаться. В общем, они не допустили, чтобы дети опять оказались в детском доме.
С переездом в Москву связан ещё один вопрос, который в этой ситуации совершенно не удаётся выяснить, — кто обязан в будущем предоставить жильё детям, которые у семьи находятся в опеке.
Про жильё для детей
По закону, детям-сиротам по достижении ими восемнадцати лет государство обязано предоставить квартиры. Если у детей нет жилья, оставшегося от каких-нибудь родственников, делает это регион, в котором они прописаны.
Правда, даже в тех случаях, когда квартира ребёнку положена, её выделение не всегда происходит гладко. Историй о том, когда сирот заселяют в заведомо непригодные для жизни руины, в прессе хватает. Здесь же у нас проблема другая: семья переехала из региона в регион.
Мама Лариса описывает ситуацию так:
– Жильё для детей, которые усыновлены, – это уже моя забота. А вот детям, которые в опеке, должны предоставить жильё после их восемнадцати лет, и их хотят этого права лишить.
Мы все прописаны в квартире в Северном округе. Мы взяли кредит и купили там комнату. Мы там не живем, поскольку там всего одна комната, а просто там прописались.
Нам сказали: «В Москве вы жилья не получите. Вам должны предоставить жильё в Ростовской области». Я говорю: «Почему, основание? Дети уже прописаны здесь, имеют постоянную регистрацию, то есть, хотите или не хотите, они уже москвичи».
Если бы дети не имели московскую прописку, да. Если бы у детей там было закреплено какое-то жилье, да. А у нас ничего не мешает. Есть даже закон Москвы, там написано: если хоть один из трех пунктов соответствует статусу ребенка, он обязан быть обеспечен жильем в городе Москва.
Вот сейчас этот вопрос у нас открытый, я подала заявление на имя начальника соцзащиты, жду ответ. И собираюсь подавать в суд, потому что моих детей отказываются ставить на квартучет.
В опеке Сальска комментировать ситуацию с детским жильём, а также то, где именно прописаны дети, нам отказались, предложив «разбираться в Москве». Хотя по закону в документах о прописке-выписке ребёнка есть графа «куда убыл», и опека должна тщательно проследить, чтобы при переезде не произошло ухудшение условий жизни детей. Более того, если дети действительно были перепрописаны в Москву, два отдела опеки – по месту прошлой и нынешней регистрации — должны были передать с рук на руки детские «дела».
Однако, сальская опека всячески пытается из ситуации устраниться, утверждая: «Мы все только приехали в город, и о ситуации судим по документам». Справедливости ради скажем, что имя женщины, представившейся как начальница отдела, действительно не соответствует тому, что указано в федеральной базе. Видимо, данные базы и на этот раз «запаздывают».
С другой стороны, если травля в Сальске всё-таки имела место, отъезду семьи на любых условиях опека только рада. Более того, с этим отъездом в городе решилась сразу масса проблем – даже квартиры для детей со временем предоставить никто не попросит. Вот только что делать, если не предоставят их и в Москве?
Юрист Ольга Будаева считает, что вопрос с детскими правами на жильё требует отдельного внимательного рассмотрения, для которого мамой должны быть предоставлены все документы. В целом же, по мнению юриста, при нынешнем переезде «произошло ухудшение жилищных условий приёмных детей. Мы не имеем достоверных сведений о площади дома, которым семья владеет в Сальске, но ситуация, когда семья из семнадцати человек проживает в двухкомнатной квартире, очевидно требует внимания районного отдела опеки и попечительства».
Однако в отделе опеки и попечительства по месту нынешнего жительства семьи комментировать ситуацию нам отказались, сославшись на конфиденциальность информации.
О том, что теперь будет
Остаётся констатировать, что перед нами – очень непростая история, где очень многого мы не можем утверждать наверняка. Знаем только, что обрели семью дети со сложным диагнозом, к которому в России нередко относятся с предубеждением. Случаи устройства подобных детей в семью в нашей стране можно практически пересчитать по пальцам, а разглашение диагноза почти всегда оборачивается общественным непониманием. Если не сказать хуже.
Сейчас, по словам мамы, дети устроены в московские сады и школы. А с учёбой дела у них обстоят настолько благополучно, что семья даже боится переезжать – чтобы не пришлось никого никуда переводить.
Правда, ситуации, когда права семьи могут быть нарушены, всё же периодически возникают. В связи с ними в последнее время о семье несколько раз писала пресса. Увы, к помощи прессы у нас приходится иногда прибегать, но ведь каждое такое обращение чревато и тем, что будет нарушена тайна личной информации.
Очень хочется надеяться, что все вопросы, возникшие к ситуации у нас, — результат недоразумения, и разрешатся в ближайшем будущем. Особенно, в том случае, если налицо некомпетентность приёмных родителей, которой пытаются воспользоваться чиновники.
Сходного мнения придерживается и юрист Ольга Будаева:
«Ситуация в данном случае очень неоднозначная. Надо спокойно и с учетом интересов детей постараться урегулировать данный конфликт. Но хочется посоветовать матери не разглашать столь откровенно состояние здоровья своих детей, как родных и усыновленных, так и подопечных».
