Праздник Жен-мироносиц приходится на самую красивую пору — вся земля в нежном цветении, позади строгости поста, отшумело уже первое ликующее «Христос воскресе!», и в то же время до Вознесения еще много времени. И вот в этом радостном, почти физически ощущаемом «Христос посреди нас» и наступает день, который возвращает нас к той далекой субботе.
Все замерло в тяжелом ожидании. Учитель во гробе. Он сказал: «В третий день воскресну» — воскреснет ли, как обещал? Память подсказывает: вот Лазарь, он тоже был мертв, еще совсем недавно, мертвый был, четверодневный, смердел — и воскрес по слову Иисуса. Как может Учитель обмануть, Он же сказал… И все же. А вдруг? Его же самого — повесили, посреди отпетых разбойников, как преступника, как злодея. И что тогда будет с ними? Уж если его повесили — их раздерут на части, затравят дикими зверями, замучают дикими пытками. И опять ужас теснит надежду. Длится и длится этот нескончаемый день ожидания. Пастырь во гробе — разбежалось малое стадо. Попрятались мужики, сидят по домам. Попрячешься тут…
И вот раннее утро. Движется в сторону гроба разноцветная стайка. Идут жены, несут миро. Переговариваются негромко между собой. Тревожатся. О чем? Тоже боятся преследования и пыток? Да ведь камень тяжелый у входа — кто им отвалит его, чтобы войти? И это тревожит их сейчас больше всего.
И — радость! Камень отвален, а Его там нет! Только гробные пелены в пустом гробе. И ангел — он их ждал, чтобы сказать: «Что ищете живого с мертвыми? Он же сказал — и вот воскрес! Идите, расскажите ученикам Его, что воскрес Христос! Пусть ждут Его, Он придет…»
О! Идти и рассказать — никто не сделает этого лучше, чем они, женщины! Надо быстрее разнести благую весть, и уж с этой-то задачей они справятся как никто другой. Отчасти, возможно, именно потому и оказались они первыми у гроба. Но только отчасти. Им, что ли, не было страшно? Сосуды немощные — трепетали небось от ужаса. Но все равно — шли, влекомые любовью нерассуждающей, нерациональной, что поверх всякого страха и всякой немощи. В этом утреннем шествии — вся женская суть. Пока мужики размышляют в своих укрытиях — идти-не идти, пора уже или еще не пора, а что будет, если… — эти уже встали, собрались, подхватили кувшинчики с благовониями и пошли. И вот — первыми увидели, что Христос воскрес!
… Вспоминаю, как в наше село, в котором храм на десятилетия был обращен сначала в клуб,а потом в школьный спортзал, приехали монахи. Они приехали, чтобы строить в наших глухих лесах новый монастырь. А в нагрузку получили и этот храм, который предстояло восстановить. И один из них был назначен в нем настоятелем. Кто первым ринулся помогать монахам? Конечно, наши славные жены, всех возрастов и профессий. Собирались стайками, ехали на автобусе, потом пешком, до лесной поляны. По выходным, от собственного хозяйства, от своих нескончаемых домашних забот. Драть мох, косить траву, конопатить стены… Как они смотрели на своего батюшку, как его слушали! Каких они видели до этого мужиков? По большей части — пьяных, прокуренных, матершинников. И чего слышали от них всю жизнь?.. А тут — монахи, светлоликие, как ангелы небесные. Как ни старайся ты об этом не думать, а все равно нет-нет да и вырвется: «Ой, бабы! Ну как хоть так — такие молодые, красивые — и монахи!» «И не говори! Я тут ехала с Игоряшей (это был тогда послушник, совсем молоденький), у него ресницы — как у девушки, пушистые, прямо ведь до бровей загибаются!» «Да тихо вы, бестыдницы! Одно на уме… Это же монахи!» Да что там — тихо, в том и дело, что монахи, эх!..
Они их полюбили. Но если тоскующий женский глаз ухватил — «ах, какие молодые, красивые… ресницы, как у девушки», то душа почувствовала и поняла совсем другое, потянулась — к другому, непривычному, невиданному, совсем не здешнему, к тому, что под спудом было много лет, а теперь воссияло: в первых божественных службах, в строгом и стройном монашеском пении, в радости трудов, которые боялись глаза, а руки делали… И воздвигались стены, и воздвигались души.
Те, далекие сестры их, тоже ведь вначале пошли за Иисусом, влекомые красотой Его, совершенством мужеским и человеческим. Но ко гробу Учителя вела их уже совсем другая любовь…
Еще мне вспоминается один эпизод, который мог бы остаться незамеченным, но почему-то впечатался в память. Было начало девяностых. Храм полон людей — праздничный день. Душно. Раскрыли двери с двух сторон — подуло свежим ветерком. Но заволновались, затрепетали свечи — вот-вот погаснут. И вдруг как по команде несколько старушек выставили вперед ладошки и окружили ими подсвечник и защитили тем самым свечи от сквозняка. Язычки пламени тут же успокоились. Это было умилительное зрелище — сухие старушечьи ладошки, как частокол вокруг подсвешника, розовые на просвет, почти прозрачные, слабые, морщинистые ладошки, а сомкнулись вместе, и сила какая, надёжа. И споткнулся о них ветер, улетел. А свечи продолжали гореть. Мне тогда подумалось: миленькие, они вот так все годы безбожия тихонько ладошками своими свечи от ветров обороняли. И веру, чтобы не угасла совсем, берегли, как уголек в очаге.
Сила Божия в немощи совершается. Вспомним — вот самарянка Фотина у колодца, жена грешная, пять мужей имела, и тот, кто сейчас с ней, тоже не муж. Долго говорит с ней Иисус, так подробно, пожалуй, ни один другой разговор не описывается в Евангелии. И бросив свой водонос, забыв о воде колодезной, бежит она в свое селение рассказывать о Том, кто обещал ей воду живую, вечную… А потом принимает страшную смерть за свою веру— утопили ее в том же колодце вместе с сыновьями. Какая любовь горела в ее сердце, когда шла она на эту смерть?
Вот жена кровоточивая — «хоть края ризы Твоей коснусь…» — «Велия вера твоя…» А вот другая — долго испытывает ее Господь: «псам ли отдать хлеб, предназначенный детям?» — «Да ведь и псам достаются крохи, падающие со столов…» — «Велия вера твоя…»
А вот блудница, власами своими отирающая Его ноги. Мария, избравшая «благую часть», жадно внимающая словам Учителя.
Все эти истории — о нас и для нас. И это наш — красивый, весенний благоуханный день, день жен-мироносиц. Православный женский праздник. Порадуемся!
Источник: orthphoto.net
Нам очень много дано. И прежде всего — это наша женская душа, умеющая любить любовью нерассуждающей, вопреки всему, и любовь эта — большая сила. Возможно, именно в этой любви очень нуждается сегодняшний мир, в своем гордом рационализме подошедший почти к самому краю.
Поглядим вокруг. Поглядим на себя. От нас многое зависит в этой жизни. А что несем мы сегодня? Миро ли несем в своих немощнейших сосудах, как некий врачующий, утоляющий, умащающий символ? Или пусты они, наши сосуды, как у тех юродивых дев? И что можем сделать, успеть еще сделать, чтобы услышать тихое: «Велия вера твоя, жено…»
Читайте также:
