Не так давно мы писали о событии, несомненно, значимом для многих якутян — съезде православной молодежи. Среди приглашенных на съезд была писательница Майя Кучерская, с творчеством которой просто необходимо познакомиться каждому, кто отчаянно скучает по хорошей русской литературе независимо от того, православный вы читатель или нет. Особенно поражает самая нашумевшая книга Кучерской «Современный патерик», разрушающая стереотипы и доказывающая: православная литература — это вовсе не скучно. Майя Кучерская и собеседником оказалась необычным, умеющим по-другому взглянуть на традиционные вещи и поделиться своим взглядом с людьми.
— Майя, честно говоря, удивляет, как вас после выхода «Патерика» считают православным писателем. Как удалось не рассориться с церковью? Там довольно много сатирических вещей.
— С некоторыми я, естественно, рассорилась. Кто-то считает, что я нападаю на святое. Но в основном это те, у кого проблемы с чувством юмора. Или те, кому не хватило сил прочитать книжку до конца. В «Патерике» действительно есть и иронические, и абсурдные истории — кстати, всегда вымышленные. Но в финале-то гремит пасхальная служба. Все, кто появлялся до сих пор на страницах книги — добрые, злые, умные, идиоты, благочестивые и нет — все собираются на общую пасхальную службу. Потому что Христос пришел на землю для всех. Это трудно вместить, но это так. И дочитавший до конца начинает видеть «Патерик» иначе, из перспективы этого пасхального сияния. Хотя, конечно, не все, не все так смотрят и видят.
— Вас это огорчает?
— Нет! Непонимание — это нормально. Напротив, меня радует, что так много оказалось тех, кто все-таки все понял, воспринял — вот что по-настоящему удивительно. Это те читатели, которые сумели взглянуть на себя с улыбкой. Есть такое душеполезное отношение к себе — самоирония. Как только человек этого лишается, начинает относиться к себе серьезно — все, его песенка спета. И «Патерик» тоже написан не для того, чтобы клеймить кого-то, это все и про меня тоже. Там, например, много смешного о болезнях неофитства. Неофит хочет всех обратить, он точно знает, как надо, он святее Папы Римского. И я такой была тоже. И как тут не улыбнуться, это ведь действительно так глупо и так смешно!
— Если вас не миновали болезни неофитства, как вы с этим справились? Это была серьезная работа над собой? Практически ломка?
— Да нет… Это просто время, которое учит. Опыт, шишки… Постепенно пришлось осознать, что бытовое православие, в которое я так и бросилась с головой, слишком легко оборачивается замкнутым на самом себе мирком, своего рода субкультурой. Со своим языком, манерой одеваться, стилем общения. Но снова повторю, Христос пришел и стал Человеком не ради этого маленького замкнутого мира, а ради всех рожденных на земле. Мне кажется, многие верующие забывают о безмерности милости Божией, распространяющейся на всех. Есть замечательный рассказ Николая Лескова, мой любимый, «На краю света». Мне кажется, каждый, живущий в Якутии, должен его прочитать. Это рассказ о том, как один епископ, страстный миссионер, попал в историю, которая многому его научила. Дикарь, язычник, не имевший веры в Христа, спас ему жизнь. И оказался по своим человеческим качествам и поступкам абсолютным, совершенным христианином. Жертвенным, любящим, бесстрашным. Лесков очень тонко показывает: вот каков в действительности этот другой человек, к которому ты относишься с превосходством. Он выше тебя.
— В «Современном патерике» немало собирательных образов. Вы совершали паломничества?
— Когда я пришла в церковь, случилось это в конце 80-х годов, мне, конечно же, необычайно интересно было узнать этот новый, совершенно незнакомый мне мир христианской веры, принесший столько радости и смысл жизни. Была такая жадность, острый голод. Я начала читать книжки о православии, святых отцов, Евангелие — все, что только можно было достать в те времена. И да, мы с друзьями начали ездить в самые разные монастыри, которые только-только открывались, некоторые были полуразрушены. Но это не было какими-то специальными экспедициями, скорее, органичной частью жизни. И неизбежно в этих поездках я встречала и батюшек необычных, и интересных мирян, и соцветие неофитских болезней. Все эти образы и попали в книгу.
— Это было более 20 лет назад. А современная церковь, по-вашему, меняется? Она стала ближе к людям, теплее, добрее?
— Во многом она изменилась в лучшую сторону. Отлажены некоторые формы социального служения — и это прекрасно. Есть сайт «Милосердие», за которым стоит огромное количество людей, волонтеров, защитников вдовиц, сирот, бездомных. Они сворачивают горы. И все же существует и другая сторона. Это проблема открытого разговора с людьми на больные темы, умение говорить с миром на доступном этому миру языке. Не на языке запретов, императивов («это грех!» «кайся!» «этого нельзя»), а на языке любви, понимания, предельной деликатности к точке зрения другого. По большому счету такого разговора пока не получается.
— Где же может найти человек ответы на свои вопросы?
— Ну, все же если он хочет, то найдет. Мы шли в церковь в те времена, когда и книги было сложно достать, и Интернета не было. Но мы хотели узнать, понять, разобраться и доставали информацию из-под земли. И если ты правда ищешь, правда хочешь понять, что такое христианство, возьми Евангелие, прочитай хотя бы три строчки и думай над ними. Есть Евангелие, есть толкования. Я не очень понимаю, в чем проблема, когда мы говорим о вхождении в церковь. Первые шаги как раз самые информационно обеспеченные. Сложнее становится дальше, когда на простые вопросы ответы получены. Христианство узнаешь, не когда узнал заповеди, а когда ты стал пытаться по этим заповедям жить. Хотя положа руку на сердце, это совершенно невозможно. Любить другого, как себя, не делать другому, чего не хочешь себе, не глядеть на противоположный пол с разными мыслями, не забывать, что Бог на тебя смотрит всегда. Но тем и интереснее.
— Многих отталкивают священники, не вызывающие доверия. Когда-то я делала интервью с одним батюшкой, который честно признался: «Мы многие идем сюда, как на хорошую работу»… А люди ждут от них какого-то чуда и особой святости… такие вот стереотипы. Имеет ли право священник на ошибку, может ли он быть несовершенен?
— Меня поражает, что эти упреки в адрес духовенства так часто исходят от образованной, интеллигентной среды. От людей, которые необычайно эрудированны, глубоки. Почему их эрудиции и ума недостает на то, чтобы отделить идеал от обычных людей? Если ты хочешь идеала, читай Евангелие и превращайся сам в этот идеал. Все христианство про это: не лучше ли на себя, кума, обратиться? Почему тебя так волнуют эти священники, их часы, их одежда? Посмотри на себя. А как у тебя? Какие у тебя часы? А не орешь ли ты на жену каждый день? А детьми своими занимаешься? Умеешь ли быть благодарным? Ты ответишь именно за это. Территория твоей ответственности — твоя жизнь. Между прочим, у многих батюшек жизнь тяжелая. Стоит от Москвы отъехать чуть подальше, там многие, особенно многодетные священники, еле-еле сводят концы с концами.
— Вы считаете, что наше общество стало более агрессивным?
— Уж точно не менее, чем во времена коммуналок, а потом нахохленных очередей за продуктами… Поразительно, что сегодня жизнь стала благополучнее, но агрессия никуда не делась. Причем ладно, если ты встречаешь ее где-нибудь в транспорте. Там вокруг чужие люди. Но ведь и в рафинированной гуманитарной среде, вроде бы среди своих, агрессии ничуть не меньше. Хотя она более изощренная. В основе этого, мне кажется, лежит основной принцип советского воспитания — неуважение к человеку. Это уважение надо воспитывать, и на это могут уйти годы.
— А как же оградить юные души от этой агрессии?
— Для начала надо разобраться с установками: что хотим получить в итоге? Если неагрессивных, уважительных друг к другу людей, значит, надо начинать работать над этим с детского садика. Мы видим плоды такого воспитания в Европе. Приезжаем и удивляемся: все по-другому, все для человека. Но ведь не с неба свалилось уважение к другому — это краеугольный камень воспитания, образования. Там над этим работают, обсуждают в классе, пишут книги, следят, чтобы дети друг друга не травили. Ну, а параллельно, и это главное, что родители должны дать детям, — бесконечная любовь. Сильная и умная родительская любовь, не слепая, превращается в итоге в броню и щит, и ребенок твердо стоит на ногах.
— Майя, вы лауреат серьезной литературной премии. Кто вокруг? Сейчас принято говорить, что читать стало нечего, литература сделалась сетевой. Кого вы считаете достойным уважения?
— Назову несколько имен. Живой классик Владимир Маканин. Мне кажется, это очень большой писатель, продолжающий работать, среди лучших его книг — роман «Асан». Совсем недавно вышел роман мало известного прежде писателя и филолога Евгения Водолазкина «Лавр». Это книга о средневековой Руси, история о человеке, который ради любви к женщине, в чьей гибели он повинен, путем самоотвержения, подвигов, тяжелейших испытаний пришел к святости. Еще, конечно, Михаил Шишкин — замечательная, прекрасная, благоуханная русская проза. Отдельной строкой Людмила Улицкая. Мне в ней одинаково дорого и писательское дарование, и осознание ею ее общественного назначения. Я не знаю другого автора, который бы так ответственно относился к миссионерской составляющей писательского труда. Она не просто пишет книги и общается с аудиторией, она действительно пытается изменить мир.
— А вы пытаетесь изменить мир?
— До Улицкой мне уж точно далеко. И все же думаю, что каждая хорошая книга меняет мир к лучшему. Она задевает людей, заставляет задуматься о самом важном, она просто окликает их. И это не так мало. Моя последняя книга «Тетя Мотя» — роман о семейной жизни, не дает ответа ни на один вопрос. Но вопросы там поставлены. И если человек задумается: «А ведь действительно, можно не разводиться, а научиться жить друг с другом»… И я, конечно, была бы не против, если бы мои книги меняли мир в лучшую сторону. Вместе с тем художественная литература не должна быть плакатом — это картинка, но до того выразительная и объемная, что от созерцания ее люди меняются. И думаю, да, все-таки одна из задач литературы — делать этот мир светлее.
