Маленькая принцесса. Глава 12,13. За стеной

ГЛАВА 12

За стеной

Когда живешь в большом городе, где дома стоят в одном ряду, плотно прилегая друг к другу, интересно бывает размышлять о том, что говорят и делают за стеной тех комнат, в которых ты обитаешь. Сара подчас пыталась представить себе, что кроется за стеной, отделяющей их пансион от дома индийского джентльмена. Это было очень увлекательно! Она знала, что классная примыкала к кабинету индийского джентльмена, и надеялась, что стена между ними достаточно толстая и что шум, который порой поднимается после уроков, его не беспокоит.

— Я уже понемногу к нему привязываюсь, — призналась она Эрменгарде. — Мне бы не хотелось, чтобы его беспокоили. Я уже считаю его своим другом. Иногда такое случается — даже если ты с людьми и словом не перемолвился. Если о них думать, наблюдать их и жалеть, они становятся тебе как родные. Я всегда так волнуюсь, когда доктор навещает его по два раза на дню!

— У меня мало родных, — задумчиво сказала Эрменгарда. — И я этому рада. Мне мои родные не нравятся. Обе тетки вечно твердят: «Ах, Боже мой, Эрменгарда! Ты такая толстая! Тебе нельзя есть сладкое!» А дядюшка вечно меня экзаменует. Возьмет и спросит: «Когда Эдвард III вступил на престол?» — или еще что-нибудь.

Сара рассмеялась.

— Те, с кем ты не знакома, вопросов задавать не могут, — сказала она. — Я уверена, что индийский джентльмен все равно не стал бы этого делать. Нет, мне он нравится.

Большую семью она полюбила потому, что все в ней были такие счастливые, а индийского джентльмена — за то, что он несчастлив. Было ясно, что он никак не может оправиться после какой-то тяжелой болезни. На кухне о нем часто судачили — слуги всегда каким-то таинственным образом все знают. Конечно, он не был индийцем; он долго жил в Индии, но был англичанин. Тяжкие испытания выпали на его долю: он чуть было не потерял все состояние и уже решил, что его ждет разорение и позор. Он был так потрясен, что у него сделалось воспаление мозга и он чуть не умер. Здоровье его пострадало, хотя ему повезло и состояние его уцелело. Все его злоключения были связаны с копями.

— Небось копи-то были алмазные! — сказала кухарка, взглянув искоса на Сару. — Нет уж, я свои сбережения ни в какие копи вкладывать не буду — а пуще всего в алмазные. Уж мы про них наслышаны!

«Он испытал то же, что мой папочка, — подумала Сара. — И заболел, как папочка, — только он не умер».

Сердцем она все больше тянулась к индийскому джентльмену. Когда ее посылали куда-нибудь вечером, она шла с радостью: вдруг шторы в соседнем доме еще не задернули, тогда можно будет заглянуть в его светлую уютную комнату и увидеть своего незнакомого друга. Если на улице никого не было, она иногда останавливалась и, положив руки на железную ограду, желала ему спокойной ночи, словно он мог ее услышать.

«Возможно, люди что-то чувствуют, даже если не слышат, — думала Сара. — Добрые мысли как-то доходят до них, несмотря на запертые окна и двери. Вот и сейчас я стою здесь на улице и желаю вам здоровья и счастья — и вам и впрямь становится легче, хотя вы и не знаете отчего».

И она прошептала тихо, но со страстью:

— Мне так вас жаль! Хоть бы у вас была «маленькая хозяюшка», как у моего папочки! Она бы за вами ухаживала, как я за ним, когда у него болела голова! Бедняжка! Я бы согласилась быть вашей «хозяюшкой». Спокойной ночи… Спокойной ночи… Храни вас Господь!

И она уходила утешенная — на сердце у нее становилось легче. Такое горячее сострадание не могло, казалось, не дойти до больного, который обычно сидел в халате перед камином и, подперев голову рукой, мрачно смотрел в огонь. Саре казалось, что он горюет не только о прошлом, но и о настоящем.

«У него такой вид, словно его что-то мучает сейчас, — говорила она себе. — Но состояние он не потерял, а от горячки со временем излечится. Его ничто не должно бы тревожить. А между тем что-то есть».

Если и впрямь было что-то, о чем даже слуги не слышали, об этом должен бы знать мистер Монтморенси (так она называла про себя главу Большой семьи). Мистер Монтморенси часто навещал больного; миссис Монтморенси с детьми тоже его навещали, хотя и не так часто. Больной особенно любил двух старших девочек — Джэнет и Нору, тех самых, которые так встревожились, когда маленький Дональд подал Саре милостыню. Дело в том, что индийский джентльмен вообще питал слабость к детям, особенно к маленьким девочкам. Джэнет и Нора тоже его любили и радовались, когда им разрешали нанести ему визит. Во время этих визитов они вели себя смирно и не шумели — ведь он был болен.

«Ему так плохо, — жаловалась Джэнет, — но он говорит, что с нами ему веселее. Мы стараемся его подбодрить».

Джэнет была старшей и следила за остальными детьми. Это она решала, когда можно попросить больного рассказать им про Индию, это она, заметив, что он устал, уводила детей и посылала к нему Рам Дасса. Дети любили Рам Дасса. Уж он бы нарассказал им всяких историй про Индию, если б умел говорить по-английски.

Настоящее имя индийского джентльмена было мистер Кэррисфорд. Джэнет как-то поведала мистеру Кэррисфорду о случае с «бедной девочкой, которая не нищенка». Он очень заинтересовался ею, в особенности после того, как услышал от Рам Дасса о проделке обезьянки. Рам Дасс рассказал своему господину, в какой убогой обстановке живет Сара — голый пол, стены с трещинами, ржавый камин, в котором даже в холодную погоду не было огня, жесткая узкая постель.

Выслушав этот рассказ, мистер Кэррисфорд сказал своему поверенному.

— Хотел бы я знать, Кармайкл, сколько у нас по соседству таких чердаков и сколько несчастных служанок спят, как эта девочка, на таких жестких постелях, в то время как я глаз не могу сомкнуть на своих пуховых подушках. Ах, как меня тяготит мое богатство. Ведь большая его часть принадлежит не мне!

— Дорогой друг, — отвечал бодрым голосом мистер Кармайкл, — чем скорее вы перестанете себя терзать этими мыслями, тем будет лучше для вас. Да обладай вы всеми богатствами обеих Индий , вы не смогли бы всем помочь! Если бы вы даже решили обставить все чердаки по соседству, все равно остались бы чердаки на всех других улицах и площадях. Что тут поделаешь!

Мистер Кэррисфорд помолчал, кусая ногти и глядя на яркий огонь, пылающий в камине.

— Как вы думаете, — наконец медленно произнес он, — неужели та, другая девочка.. о которой я всегда думаю… неужели она тоже могла бы дойти до такого же положения, как наша бедная маленькая соседка?

Мистер Кармайкл с тревогой взглянул на него. Он знал, что подобные мысли чрезвычайно опасны для здоровья и рассудка мистера Кэррисфорда.

— Если девочка, учившаяся в пансионе мадам Паскаль в Париже, — та, кого мы ищем, — отвечал он мягко, — то она попала в хорошие руки. Это очень состоятельная русская чета, других детей у них нет. Мадам Паскаль говорит, что они удочерили девочку, потому что та была любимой подругой их дочки, которая умерла.

— И эта глупая женщина даже их адреса не взяла! — вскричал мистер Кэррисфорд.

Мистер Кармайкл пожал плечами.

— Мадам Паскаль, женщина расчетливая и практичная, верно, обрадовалась, что избавилась от девочки, оставшейся после смерти отца без средств к существованию. Такие особы не интересуются будущим детей. А эти богатые русские уехали с девочкой неизвестно куда.

— Но вы говорите: «если» это та девочка, которую мы ищем. «Если»! Мы не можем быть в этом уверены. Да и фамилия не совсем та…

— Мадам Паскаль произносит ее на французский лад, — возможно, дело только в произношении. А все остальное на удивление сходится. Отец девочки — английский офицер, служивший в Индии; после смерти жены он поместил свою осиротевшую дочь в парижский пансион. Он умер скоропостижно, потеряв все свое состояние. — Мистер Кармайкл на минуту задумался, словно в голову ему пришла новая мысль. — А вы уверены, что ребенка отдали в парижский пансион? Именно в парижский?

— Мой дорогой друг, — с горечью воскликнул мистер Кэррисфорд, — я ни в чем не уверен. Я никогда не видел ни этой девочки, ни ее матери. Я очень любил Ральфа Кру, мы вместе учились в школе, но с тех пор не виделись, пока не встретились в Индии. Я был совершенно поглощен своими копями. Он тоже. Перед нами открывались такие грандиозные перспективы, что мы совсем потеряли головы. Ни о чем другом мы не говорили. Я только знал, что девочку отправили в какой-то пансион. Сейчас я не могу даже вспомнить, откуда я это узнал.

Мистер Кэррисфорд пришел в волнение. Он всегда приходил в волнение, когда вспоминал о горестных событиях прошлого, — воспаление мозга очень его ослабило.

Мистер Кармайкл с тревогой следил за ним. Ему хотелось задать несколько вопросов, но сделать это следовало осторожно, чтобы не разволновать больного еще больше.

— Но у вас есть основания полагать, что девочку отослали именно в Париж?

— Да, — отвечал мистер Кэррисфорд. — Ее мать была француженка, и мне говорили, что она хотела, чтобы девочка получила образование в Париже.

— Да, — согласился мистер Кармайкл, — тогда это более чем вероятно.

Мистер Кэррисфорд подался вперед и с жаром произнес, ударяя по столу исхудавшей рукой:

— Кармайкл, я просто должен ее найти. Если она не умерла, то она живет где-то. Если она осталась без денег и без друзей — это моя вина. Разве я могу выздороветь, когда день и ночь меня гложет мысль об этом ребенке? С копями все наладилось — они оправдали наши самые фантастические ожидания, а дочка бедного Кру, возможно, побирается на улицах!

— Да нет же, нет, — возразил Кармайкл решительно. — Постарайтесь не волноваться. Утешайте себя тем, что, когда мы ее найдем, вы вручите ей огромное состояние.

— Как я мог пасть духом, когда все решили, что мы не продержимся? — застонал Кэррисфорд в отчаянии. — Я, верно, не потерял бы головы, если бы отвечал лишь за свои деньги. Но на мне лежала ответственность и за чужие вклады. Бедняга Кру вложил в копи все — все до последнего пенни! Он мне доверял — он меня любил. Он умер с мыслью о том, что я его разорил… я… Том Кэррисфорд, с которым он играл в Итоне в крикет! Каким я был негодяем в его глазах!

— Не упрекайте себя так горько.

— Я упрекаю себя не за то, что наше предприятие чуть не лопнуло, — а за то, что мне недостало мужества. Я бежал, словно вор и мошенник, потому что не смел поглядеть в лицо своему лучшему другу и сказать ему, что я разорил его и его дочь.

Добросердечный Кармайкл положил больному руку на плечо.

— Вы убежали, потому что ваш рассудок не выдержал этих мук и напряжения, — сказал он. — У вас уже начинался бред. Если б не это, вы бы остались и приняли бой. Всего два дня спустя у вас сделалось воспаление мозга, вы так метались в бреду, что вас пришлось привязать к больничной койке. Вспомните!

Кэррисфорд уронил голову на руки.

— Боже, это правда, — сказал он. — Я сходил с ума от страха. Я не спал неделями. В ту ночь, когда я бежал из дома, мне чудилось, что меня окружают какие-то твари, которые строят гримасы и хохочут надо мной.

— Вот видите, — сказал мистер Кармайкл. — Разве человек на грани воспаления мозга может здраво судить о чем-то?

Но Кэррисфорд покачал головой.

— Когда сознание ко мне возвратилось — бедный Кру уже лежал в могиле. А я ничего не помнил. Прошло немало месяцев, прежде чем я вспомнил о девочке. Но и тогда как-то смутно, словно в тумане. — Он смолк и потер рукой лоб. — Такое бывает со мной и сейчас, когда я пытаюсь что-то припомнить. Но ведь Кру наверняка говорил мне, в какую школу он ее послал. Как вы полагаете?

— Возможно, он и не говорил ничего определенного. Вы даже не знаете имени девочки.

— Он обычно звал ее своей «маленькой хозяюшкой» — странное имя для девочки! Но эти несчастные копи занимали все наши мысли — мы ни о чем больше не говорили. Если он и называл школу, то я забыл… забыл. А теперь уж мне никогда не вспомнить!

— Полноте! — сказал мистер Кармайкл. — Мы еще найдем эту девочку. Будем искать этих добрых русских, о которых нам рассказала мадам Паскаль. Ей помнилось почему-то, что они живут в Москве. Что ж, попробуем искать ее там. Я поеду в Москву.

— Если б у меня были силы, я бы поехал с вами, — сказал Кэррисфорд, — но я могу лишь сидеть, закутанный, перед камином и смотреть в огонь. Мне чудится, что оттуда на меня глядит молодой и веселый Ральф Кру. Он словно вопрошает о чем-то. Иногда я вижу его во сне — он стоит предо мной и задает все тот же вопрос. Вы догадываетесь, о чем он меня спрашивает, Кармайкл?

— Не совсем, — тихо ответил мистер Кармайкл.

— Он говорит: «Том, старина… где же моя маленькая хозяюшка?» — Мистер Кэррисфорд схватил Кармайкла за руку. — Я должен ему ответить! Я должен ответить! — произнес он, не выпуская руки поверенного. — Помогите мне… помогите мне ее найти!

А по другую сторону стены сидела Сара и беседовала с Мельхиседеком, который явился за ужином для себя и своей семьи.

— Нелегко мне было сегодня вести себя, как подобает принцессе, Мельхиседек, — говорила она. — Труднее обычного. Чем на улице холоднее и больше грязи, тем труднее оставаться принцессой. Когда Лавиния увидала мою юбку, забрызганную грязью, и засмеялась, мне так и хотелось ей кое-что сказать — я еле сдержалась. Прикусила язык — и смолчала. Днем было так холодно, Мельхиседек, да и вечер промозглый.

И она опустила голову на руки — она часто так делала, когда оставалась одна.

— Ах, папочка! — шепнула она. — Сколько времени прошло с тех пор, как я была твоей «хозяюшкой»!..

Вот что происходило в тот день по обе стороны стены.

ГЛАВА 13

Одна из многих

В тот год зима выдалась холодная. Порой, когда Сару посылали куда-нибудь, ей приходилось идти по снегу; а порой снег таял и смешивался с грязью — и это было еще хуже; порой же стоял такой густой туман, что фонари на улицах горели весь день, и Лондон казался Саре таким же, как несколько лет назад, когда она ехала с отцом в школу мисс Минчин. В такие дни окна в доме Большой семьи сияли так заманчиво и уютно, а из кабинета индийского джентльмена падал такой яркий и теплый свет. Теперь уже Сара не смотрела на закаты и восходы; даже звезды, как ей казалось, показывались редко. Над городом низко нависли тучи; они были того же цвета, что и грязь на улицах, и из них то и дело хлестал дождь. Даже если не было тумана, в четыре часа уже темнело. Поднимаясь за чем-нибудь на чердак, Саре приходилось зажигать свечку. Кухарка и служанки ходили мрачные, ко всему придирались и то и дело срывали зло на Бекки.

— Не будь вас, мисс, — как-то, чихая, сказала Бекки, поднявшись к Саре на чердак, — не будь вас в соседней камере, я бы просто умерла. Здесь теперь самая настоящая тюрьма, правда? Хозяйка — ну вылитый тюремщик! На поясе у нее, как вы говорили, огромные ключи. Да и кухарка — точь-в-точь тюремщик. Расскажите мне еще что-нибудь, мисс… Раскажите мне про подкоп, который мы прорыли под стеной.

— Нет, я тебе расскажу что-нибудь потеплее, — отвечала Сара, дрожа. — Принеси свое покрывало и завернись в него, а я завернусь в свое, сядем рядышком на кровать, и я расскажу тебе про тропический лес, где прежде жила обезьянка индийского джентльмена. Когда я вижу, как она сидит у окошка и так печально глядит на улицу, я всегда знаю, что она вспоминает тропический лес, где качалась на кокосовых пальмах. Интересно, кто ее поймал и остались ли у нее в лесу детки, которым она приносила орехи?

— Мне уже теплее, мисс, — произнесла с благодарностью Бекки. — Знаете, иногда даже Бастилия кажется мне не такой холодной, когда вы про нее рассказываете.

— Это потому, что ты тогда отвлекаешься, — отвечала Сара, натягивая покрывало по самые уши. — Я это давно заметила. Когда нам плохо физически, надо заставить себя думать о чем-то другом.

— А вы так можете, мисс? — спросила Бекки, глядя с восхищением на Сару.

Сара на мгновение задумалась.

— Иногда могу, а иногда нет, — призналась она. — Если получается, тогда все хорошо. И знаешь, что я тебе скажу? Если бы мы побольше практиковались, у нас бы всегда получалось. В последнее время я много практиковалась, и мне уже теперь отвлекаться легче, чем раньше. Когда все плохо… очень плохо… я изо всех сил вспоминаю, что я принцесса. Я себе говорю: «Я принцесса, я сказочная принцесса, и потому никто меня не может обидеть и ничто — огорчить». — Она засмеялась и прибавила: — Ты даже не знаешь, как это помогает отвлечься…

Саре нередко приходилось заставлять себя думать о чем-то другом; еще чаще ей приходилось напоминать себе, что она принцесса. Особенно трудно это было в один ненастный день, который, как она полагала, запомнится ей навсегда.

Несколько дней кряду беспрерывно лил дождь; на улицах стоял липкий промозглый туман; было холодно и скользко; под ногами расползалась грязь, липкая лондонская грязь, а над ней нависла пелена из тумана и мелкого дождя. Разумеется, Сару несколько раз посылали куда-то особенно далеко — это всегда случалось в такие дни. Снова и снова выходила она под дождь, так что в конце концов совсем промокла. Старые перья на ее нелепой шляпке повисли и казались еще нелепее, а стоптанные башмаки до того пропитались влагой, что вода хлюпала и вытекала из них через край. Вдобавок ко всему Сара в тот день осталась без обеда, потому что мисс Минчин решила ее наказать. Сара так устала и промерзла, что лицо у нее посинело; прохожие глядели на нее с состраданием. Но она этого не замечала. Она спешила по улицам, стараясь думать о чем-нибудь другом. Это было очень важно. Из последних сил она пыталась что-то «вообразить». Только на этот раз это было гораздо труднее, чем раньше; раз или два ей даже показалось, что стало еще холоднее. Но она не сдавалась. Жидкая грязь заливала ее рваные башмаки, а ветер словно старался сорвать с нее тонкую накидку, но она беззвучно шептала, не шевеля губами, говорила сама себе:

— Предположим, что одежда на мне сухая. Предположим, что на мне прочные ботинки, длинное толстое пальто и шерстяные чулки. И зонтик. И еще предположим… предположим, что, проходя мимо булочной, где продают горячие булки, я вдруг нахожу шесть пенсов — и чьи они, неизвестно. Тогда я захожу в булочную, покупаю шесть горячих булочек и съедаю их одну за другой.

Странные вещи происходят иногда.

Во всяком случае, с Сарой случилась странная история.

Она как раз собиралась перейти улицу. Грязь была ужасная, ей приходилось чуть ли не брести по ней вброд. Сара изо всех сил старалась найти переход получше, да все напрасно, пробираясь по булыжникам, она смотрела себе под ноги, и вдруг, уже совсем было ступив на тротуар, она заметила, что у края тротуара что-то блестит. Это была серебряная монетка, маленькая серебряная монетка — прохожие затоптали ее в грязь, но она все еще немного поблескивала. Правда, это была монетка не в шесть, а в четыре пенса.

В тот же миг Сара схватила ее посиневшей рукой.

— Ах! — вскричала она. — Это правда! Правда!

И, подняв глаза, посмотрела на лавку, которая была прямо перед ней. Поверите ли, это оказалась булочная! Толстая, приветливая, румяная булочница в эту минуту как раз ставила в витрину поднос с дивными, горячими — только что из печи! — булочками. Большими, пышными, блестящими булочками с коринками!

У Сары закружилась голова — от удивления, от вида булочек и от чудесного запаха теплого хлеба, который доносился из подвального окна булочной.

Сара знала, что может смело взять монетку. Она уже долго лежала в грязи, и потерявший давно скрылся. За день здесь прошло столько людей!

«Но, может, ее потеряла хозяйка булочной? Надо спросить», — прошептала про себя Сара.

Она подошла к булочной, занесла было ногу на ступеньку — и остановилась.

Она увидела небольшую фигурку в лохмотьях, из-под которых виднелись маленькие красные от холода ноги, покрытые грязью. Из лохмотьев выглядывала копна спутанных волос и грязное личико с большими, запавшими от голода глазами. Девочка пыталась прикрыть ноги своим рваным платьем, но оно было слишком коротко; вид у нее был еще более несчастный и заброшенный, чем у Сары.

Сара сразу поняла, что девочка голодна, — ей стало ее жаль.

«Вот, — подумала она, — одна из многих. Она хочет есть больше, чем я».

Девочка взглянула на Сару и слегка отодвинулась, чтобы дать ей пройти. Она привыкла всем давать дорогу и знала, что, если ее увидит полицейский, он велит ей: «Проходи, не задерживайся!»

Сара зажала в руке монетку и на мгновение замешкалась. Потом спросила:

— Ты голодна?

Девочка в лохмотьях прижалась к стене.

— А то нет? — отвечала она хрипло. — Еще как!

— Разве ты не обедала? — сказала Сара.

— Не обедала. — И она еще теснее прижалась к стене — И не завтракала… и не ужинала. Вообще ничего не ела.

— С каких пор?

— Не знаю. Сегодня не ела ничего… Уж я просила, просила, но никто не подал.

От одного вида этой девочки Саре стало не по себе, она еще острее почувствовала голод. Но хотя на сердце у нее было тяжело, странные мысли проносились в ее голове.

«Если я принцесса, — думала Сара, — если я принцесса… Когда принцесс лишали всего и изгоняли из дворца, они всегда делились… с бедняками… если встречали кого-то, кто был еще беднее и голоднее их. Принцессы всегда делились. Булочка стоит пенс. Если бы я нашла шестипенсовик, я бы съела шесть булочек. Нам обеим не наесться. Но все же лучше так, чем ничего».

-Подожди минутку, — сказала она нищенке.

И вошла в булочную. Там было тепло и вкусно пахло. Хозяйка как раз собиралась выставить в витрину еще один поднос с горячими булочками.

— Простите, — сказала Сара, — не вы ли потеряли четыре пенса? Серебряную монету в четыре пенса?

И она протянула хозяйке эту жалкую монетку.

Хозяйка взглянула на монету, а потом на Сару — на ее сосредоточенное лицо и вымокшую потрепанную одежду, которая, однако, была сшита из хорошей ткани.

— Нет-нет, — сказала она. — Вы ее нашли?

— Да, — ответила Сара. — У тротуара.

— Оставьте ее себе, — сказала хозяйка. — Может, она там уже целую неделю лежала. Бог знает, кто ее потерял. Теперь уж его не найти.

— Я знаю, — согласилась Сара, — но я решила на всякий случай спросить вас…

— Редко кто так бы поступил, — заметила хозяйка, глядя на Сару с недоумением и интересом. — Хотите что-то купить? — прибавила она, увидав, что Сара поглядывает на булочки.

— Да, дайте мне, пожалуйста, четыре булочки, — сказала Сара. — Вон те, что по пенни за штуку.

Хозяйка подошла к витрине и положила булочки в бумажный пакет.

Сара заметила, что она кладет не четыре, а шесть булочек.

— Простите, я просила четыре, — сказала она. — У меня всего четыре пенса.

— А я прибавлю две для ровного веса, — произнесла сердечная хозяйка. — Вы, может, их скушаете как-нибудь. Вы ведь, верно, проголодались?

Перед глазами у Сары поплыл туман.

— Да, — ответила она. — Я очень проголодалась, и я вам очень признательна за вашу доброту. А…

Она собиралась сказать: «А возле булочной сидит девочка, которая проголодалась еще больше, чем я».

Но в эту минуту в булочную вошло несколько покупателей, и все они очень спешили, так что Сара только поблагодарила еще раз хозяйку и вышла.

Девочка все еще сидела, скорчившись в уголке возле входа. В своих мокрых и грязных лохмотьях она выглядела ужасно. Она тупо, страдальчески глядела прямо перед собой, и Сара заметила, что она смахивает загрубевшей черной рукой слезы, внезапно выступившие у нее из глаз. Она что-то бормотала про себя.

Сара открыла пакет и вынула из него горячую булочку. Ее собственные закоченевшие пальцы уже немного согрелись от пакета с булочками, который она держала в руках.

— Смотри-ка, — окликнула девочку Сара и положила булочку ей на колени, — вот булочка, она горячая и вкусная. Съешь, и тебе будет легче.

Бедная нищенка испуганно посмотрела снизу вверх на Сару, словно не веря собственным глазам; потом вдруг схватила булочку и стала жадно запихивать ее себе в рот.

— Господи! Господи! — твердила она хрипло. — Неужели?!

Сара вынула еще три булочки и положила их девочке на колени.

«Она голоднее меня, — сказала она про себя. — Она просто умирает с голоду».

Но рука ее задрожала, когда она клала четвертую булочку.

«Я же не умираю», — сказала себе Сара и положила пятую булочку.

Маленькая лондонская дикарка хватала и жадно жевала; она так изголодалась, что даже не поблагодарила Сару, когда та повернулась, чтобы уйти. Ведь ее не учили манерам. Это был просто бедный маленький зверек.

— Прощай, — молвила Сара.

Перейдя улицу, она оглянулась. Держа в каждой руке по булочке, девочка вдруг перестала жевать и посмотрела на нее. Сара кивнула ей — девочка устремила на нее недоумевающий взгляд, а потом дернула в ответ лохматой головой. Она долго смотрела вслед Саре, пока та не скрылась из виду.

В эту минуту хозяйка подошла к окну булочной.

— Господи, помилуй! — вскричала она. — Да эта девочка отдала булочки нищенке! А ведь сама была так голодна. Хотела бы я знать, почему она это сделала!

Хозяйка в раздумье постояла у окна. Любопытство ее одолело. Она подошла к двери и заговорила с нищенкой.

— Кто тебе дал эти булочки?

Девочка кивнула в сторону уходящей фигурки.

— А что она сказала? — спросила хозяйка.

— Спросила, хочу ли я есть, — отвечала девочка хрипло.

— А ты что ответила?

— «Еще как!»

— Тогда она вошла, купила булочки и дала тебе, да?

Девочка кивнула.

— Сколько ж она тебе дала?

— Пять.

Хозяйка задумалась.

— Себе оставила всего одну, — проговорила она тихо. — А могла бы все шесть съесть — я по глазам видала.

Она поглядела на мелькавшую вдали маленькую фигурку в изношенном мокром платье. Странное беспокойство овладело ею.

— Как жаль, что она так быстро ушла, — сказала хозяйка. — Я бы ей целую дюжину булочек дала, клянусь Богом!

Она повернулась к нищенке.

— Ты еще голодна? — спросила она.

— Я всегда голодна, — ответила та, — только теперь не так сильно.

— Зайди ко мне, — сказала хозяйка и открыла дверь булочной.

Девочка встала и нерешительно вошла. Ее приглашали в теплую лавку, полную хлеба! Нет, это было невероятно. Она не знала, что сейчас будет, но ей было все равно.

— Садись, погрейся, — сказала хозяйка, указав на огонь, пылавший в камине в задней комнате. — Слушай! Когда будешь голодна, ты всегда можешь прийти сюда и попросить ломоть хлеба. Клянусь Богом, я тебе всегда его дам — ради той девочки, что здесь была.

Последняя булочка немного утешила Сару. Все лучше, чем ничего, к тому же булочка была, по крайней мере, горячая. Сара на ходу отламывала от нее по кусочку и медленно жевала, чтобы подольше продлить удовольствие.

«Что, если эта булочка волшебная, — говорила она про себя, — и каждый кусочек это целый обед. Так я, пожалуй, объемся».

Уже совсем стемнело, когда Сара добралась наконец до площади, где находился пансион для благородных девиц. В домах уже горели огни. В окнах комнаты, где ей нередко удавалось увидеть членов Большой семьи, еще не спустили шторы. Обычно в это время дня джентльмен, которого Сара называла про себя мистером Монтморенси, располагался в большом кресле, а вокруг теснились дети — кто сидел у него на коленях, кто мостился на ручках кресла, кто стоял, прислонясь к его плечу, и все они болтали и смеялись. Но на этот раз, хотя все были в комнате, мистер Монтморенси в кресле не сидел. В комнате царила суматоха. Мистер Монтморенси, судя по всему, собирался в дорогу. У подъезда стояла карета с привязанным сзади вместительным чемоданом. Дети теснились вокруг отца, болтали и жались к нему. Мать стояла рядом и что-то говорила, словно задавала мужу последние вопросы. Сара постояла перед окном, наблюдая, как мистер Монтморенси поднимал и целовал малышей, а потом нагнулся и расцеловал старших детей.

«Интересно, надолго ли он едет, — думала Сара. — Чемодан вместительный. Ах, как они будут без него скучать! Мне тоже будет без него скучно — хоть он и не подозревает о моем существовании».

Когда дверь отворилась, Сара, вспомнив о поданной ей монете, отошла в сторону. Ей было видно, что мистер Монтморенси вышел из дверей и остановился со старшими детьми на пороге. Теплый свет, падавший из холла, освещал всю группу.

— А в Москве теперь снег? — спросила девочка по имени Джэнет. — И все заледенело?

— Ты будешь ездить на дрожках? — спросил еще кто-то из детей. — А царя ты увидишь?

— Я буду вам писать обо всем, что увижу, — отвечал мистер Монтморенси со смехом. — Пришлю вам открытки с изображением мужиков и всего прочего. Ну, а теперь бегите в дом. Вечер ужасно сырой. Я бы охотнее остался с вами, чем ехать в Москву. До свиданья! До свиданья, голубчики! Да хранит вас Господь!

И он сбежал по ступенькам и прыгнул в карету.

— Если найдешь девочку, передай ей от нас привет, — закричал Гай Клэренс и запрыгал на коврике у порога.

А потом они вошли в дом и закрыли за собой дверь.

— Нора, ты видела «девочку, которая не нищая»? — спросила Джэнет, когда все вернулись в дом. — Она была такая замерзшая! Я заметила, что она стоит и смотрит на нас. Мама говорит, что платье ей, верно, отдал кто-то богатый, но оно уже совсем износилось. Ее вечно куда-то посылают в такую ужасную погоду! И даже по вечерам!

Сара перешла на другую сторону сквера и, дрожа от холода и усталости, подошла к пансиону.

«О какой это девочке они говорили? — думала она. — Кого он ищет?»

Она спустилась по ступенькам, ведущим в кухню, прижимая к себе корзинку, которая казалась ей такой тяжелой. А мистер Монтморенси спешил в это время к поезду, который должен был отвезти его в Москву, где он собирался искать пропавшую дочку капитана Кру.