Будучи ученым-лингвистом, она отказалась от карьеры, чтобы ухаживать за тяжелобольной мамой. Потом наступили новые времена, появилась возможность издавать православную литературу — и 16 лет назад она стала редактором богословского журнала «Альфа и Омега». Кроме того, она выступает как публицист в разных изданиях, а несколько лет назад написала книгу про… своего кота. Марина Андреевна ЖУРИНСКАЯ рассказала «НС» о своем журнале, о своих увлечениях. Мы беседовали о вере, о православной журналистике и немного о Пушкине и кактусах.
Марина Андреевна ЖУРИНСКАЯ окончила филологический факультет МГУ. Около 20 лет работала в Институте языкознания, там же защитила диссертацию. Кандидат филологических наук, имеет более 100 лингвистических публикаций. Редактор, переводчик и преподаватель немецкого языка. С 1994 года редактор и издатель журнала «Альфа и Омега».
Притча о талантах
— Марина Андреевна, вы издаете журнал, который вряд ли можно просто пробежать глазами, его надо читать. Но сейчас у нас такой темп жизни, что большинству людей просто-напросто некогда читать и думать — что-то где-то увидели, услышали и побежали дальше…
— Да, все так. А между тем евангельское правило «войди в комнату свою и затвори дверь свою» не отменялось. Владыка Антоний Сурожский пишет, что богопознание, молитва начинается с того, что сядешь в тишине, отгородишься от всех текущих мыслей — больше ничего нет. Если и возможно человеку услышать голос Божий, то только в такой тишине.
— То есть «Альфа и Омега» издается для того, чтобы люди учились верить?
— Если хотите, да, но лучше сказать — чтобы у людей был повод подумать. Наш журнал не дает никаких рецептов, он дает материал для размышлений.
— Но людям-то удобнее получить и воспользоваться готовыми ответами…
— И ничего своего не вложить, и по притче о талантах погибнуть. Талант богопознания есть у каждого человека, и каждый должен его умножать. Но в советские времена народ приучили всякое печатное слово воспринимать как истину в последней инстанции. И еще. В свое время приезжал сюда Генрих Белль, замечательный писатель. Его радостно пускали в Советский Союз, потому что знали, что он антифашист, но когда разобрались, что он к тому же антикоммунист и католик, пускать перестали. Так вот, Белль, понаблюдав нашу жизнь, сказал, что советская власть скоро закончится и Церковь, естественно, обретет свободу проповеди. И надо быть чрезвычайно осторожными с идеей смирения, потому что следует много раз подумать, как эту идею внедрять в головы советских людей, вбитых в землю унижением по самую шляпку.
— А как же Божий дар свободы?
— Люди не знают, что это Божий дар. Кто им об этом сказал? Евангелие-то не читают…
Все надо читать внимательно, и слушать в церкви тоже надо внимательно. Потому что верить надо серьезно. И знать, что вера захватывает всю жизнь. Что Христу от нас ничего не надо, кроме нас самих.
Грех Дон Кихота
— Думающий человек интересуется тем, что происходит вокруг, замечает несправедливости, пытается изменить ситуацию. Но надо ли этим заниматься, если Христу от нас ничего не нужно, кроме нас?
— Христос дал заповеди: возлюбить Господа Бога своего превыше себя и ближнего, как самого себя. Вторая заповедь исключает занятия только одним собой. Хотя даже язык отражает, что все параметры времени и пространства сходятся в одной точке, и точка эта — «я» здесь и сейчас; и для человека естественно ощущать себя центром вселенной, иначе можно ложку мимо рта пронести, но останавливаться на этом нельзя. Нужно понимать, что любой другой — точно такой же центр мироздания, мир, микрокосмос. А дальше уже остается подумать: если столько центров мироздания, то должен быть еще какой-то Главный центр. И вот этот Центр, вокруг которого все эти миры вращаются, — Бог. А себя надо любить как чадо Божие и помнить, что Господь не желает, чтобы ты погиб, а значит, надо идти Ему навстречу, со своей стороны принимать какие-то меры, чтобы этого не допустить. Любить себя Божией любовью нужно, потому что из заповедей Христовых следует, что Господь знает: больше, чем себя, мы людей любить не в состоянии. Только меньше.
— А как насчет того, что нужно спасать каждый из этих миров по отдельности и мир в целом, который стремится в пропасть?
— Это очень большой соблазн! Мир спасен. Точка. В свое время Сергей Сергеевич Аверинцев очень интересно говорил о том, в чем же грех Дон Кихота. Вроде бы хороший, благородный человек. Почему же ему, бедолаге, так достается, почему Мигель де Сервантес Сааведра, францисканец-терциарий, высмеивает своего героя, отдает его на поругание? Ведь не только потому, что мир отступает от Бога, что он жесток, а и потому, что Дон Кихот грешит самым сугубым грехом. Его грех — грех против Святой Троицы. Он, как и очень многие люди, считает, что мир создан не очень хорошо, тем самым выступая против Бога Отца; что мир недоспасен и его все время надо спасать, тем самым греша против Господа и Спаса нашего Иисуса Христа. Кроме того, Дон Кихот считает, что он призван утешить всех несчастных и утереть всякую слезу — и это грех против Святого Духа, Утешителя.
А нам надо просто делать то, что Господь велит. Духовный подвиг ветхозаветных патриархов определяется как «хождение перед Господом». Что бы они ни делали — они всегда перед лицом Божиим.
— Ветхозаветные отцы получали прямые указания от Господа: иди туда и будет то…
— А нам Он говорит: сиди и будет это. Занимайся своим делом спокойно. Разница-то в чем? Глаголы духовного делания у нас сейчас вытеснены глаголами физического действия. Что мы делаем? Мы «ходим в церковь» и «отстаиваем Литургию». Ходим и стоим! А надо-то молиться… У Ахматовой — «молюсь за Твоей литургией…». Ведь не «стою за Твоей литургией». Да и дома не молимся, а «правило вычитываем»…
Как говорим, так и живем. Фрейд не зря создал свою теорию оговорок. Он совершенно неверно представлял структуру личности, он ошибочно думал, что стоит всю мерзость вызвать наружу, и от нее освободишься, но сам был человеком, к людям расположенным. И его теория оговорок имеет под собой самую что ни на есть реальную почву. Тем более что тому есть подтверждение в Писании: «…от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься». Мы постоянно в молитве просим прощения за то, что грешим словом. И имеются в виду даже не бранные слова, а слова осуждения, слова, причиняющие людям боль, небрежно данные обещания, которые никто и не думает выполнять, клеветнические слухи, сплетни — и ложь, ложь…
Костер под Сочинителем
— Трудно женщине быть редактором интеллектуального журнала?
— Не такой уж он интеллектуальный, как некоторые считают. Было какое-то собрание деятелей православных СМИ, и там с высокой трибуны кто-то сказал, что «Альфа и Омега» — это «такой ученый журнал, такой ученый, что его не все могут читать». После этого у нас несколько увеличилась подписка, что мне понравилось. То есть люди не согласны добровольно считать себя идиотами. Мой любимый тип подписчика — провинциальный студент или иподиакон, и таких немало. Это люди серьезные.
Что же касается моей роли в журнале, то я вообще считаю себя, так сказать, «кухаркой» — женщине вручили кухню, и она с громадным удовольствием закупает кастрюльки, сковородки, чашки, ложки, поварешки, коробочки для пряностей и сами пряности, наклеивает на эти коробочки надписи: соль, перец, тмин… расставляет, развешивает. Вот она все устроила. После этого — в идеальной ситуации — должен прийти шеф-повар. И это уже читатель. Но и у кухарки большая ответственность, чтобы не сунуть в пряности какую-нибудь ядовитую траву, не задвинуть что-то постоянно нужное на высокую полку в самом углу.
— Слова Писания, которые вы цитировали: «от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься», пожалуй, наиболее актуальны для журналистов, публицистов, редакторов… Что полезно, что вредно для читателя, о чем стоит говорить, о чем нет…
— Это хорошо звучит по-латыни и у западных христиан на слуху и на языке — casus conscientia, то есть вопрос совести. Действительно, далеко не обо всем, что мы видим своими глазами, хорошо трезвонить по всему свету. Хотя бы потому, что наши глаза тоже могут ошибаться, и, прежде чем делать какие-то выводы, надо удостовериться. И еще потому, что оповещение всех о наготе отца называется хамством.
— А если у автора такое видение? Или взгляд затуманился, такое ведь тоже бывает?
— А если твой взгляд затуманился, иди работай продавцом воздушных шариков. Журналист не имеет права на ошибку. У Крылова есть басня «Сочинитель и Разбойник», которую почему-то не очень любят вспоминать. Речь в ней идет о том, что оба они попали в ад, и через какое-то время «под Разбойником давно костер погас: под Сочинителем он злей с часу на час». Мы к Святой Чаше приступаем со страхом Божиим и верою, но и свою деятельность мы тоже должны строить со страхом Божиим и верою. Тот, кто формирует общественное мнение, права на ошибку не имеет. Православный журналист должен быть не то чтобы голосом Церкви, уж очень это амбициозно было бы, но должен говорить как человек церковный. И не бояться унылого однообразия, потому что «в доме Отца Моего обителей много» (Ин.14: 2).
— Ну, основная ответственность по решению, что кому будет полезно, выпадает на редактора…
— В этом есть великий соблазн, когда редактор решает, каким глаголом жечь сердца людей, а каким не жечь. У Исайи сказано, что глаголы должны быть Божии. То есть редактор должен владеть даром духовного разумения, иными словами, даром различения духов. Естественно, недопустима прямая ложь.
— А если это разные подходы, например, к библеистике? Ведь можно разделить библеистику на либеральную школу, которая свободна в своих выводах, и на ортодоксальную, которая старается соответствовать своим представлениям о благочестии…
— Библеистика — это наука, и, равно как всякая наука, она бывает двух сортов: научная и шарлатанская. Рассуждения о том, что данные научные сведения достоверны, но не полезны нашим верующим читателям, — это рассуждения от лукавого. Это ложь. Надо называть вещи своими именами, и, если вы против науки, значит, вы против науки. Значит, оставьте в покое библеистику. Большое предубеждение против западной библеистики проистекает от нежелания учить языки Писания и европейские языки, а без этого никак. Вот и приходится изобретать идеологические обоснования.
— И вы никогда в своем журнале не занимаетесь цензурированием научной мысли?
— Нет, нет, нет! Именно поэтому у нас встречаются противоречивые мнения. И если я что-то печатаю, я отвечаю за то, что печатаю. Я ненавижу, когда пишут, что автор выражает только свое личное мнение, а редакция тут ни при чем. «Я не я, и лошадь не моя» — такого у нас нет. Если же мы что-то сокращаем, то потому, что публиковать без купюр — значит занять полномера. Для тех, кто заинтересовался, мы указываем выходные данные: разыскивайте, читайте, размышляйте.
У нас два главных критерия отбора: насколько то, что написано, написано грамотно и насколько это полезно людям для того, чтобы думать. Потому что ведь бывает неинтересно, просто поток сознания. И если получаем хорошую статью от неизвестного автора — печатаем. Я как-то подсчитала, что у нас за год через журнал проходит около восьмидесяти авторов. При трех номерах в год это очень много.
Человек, какой он есть
— Вы, наверное, много читаете. Как филолог, что бы вы порекомендовали читать?
— Теперь горячо рекомендую читать Чехова. Вот говорят, мы — православные — унаследовали великую русскую культуру. А мы ее знаем? Иногда в разговоре скажешь, в XIX веке было так-то — о некоторых бытовых деталях, а собеседник удивленно смотрит: а вы почем знаете? Но ведь есть воспоминания, мемуары, дневники, переписка — и все это опубликовано. В конце концов, есть художественная литература. Надо просто уметь вчитываться и в то же время знать, что люди иногда врут или добросовестно ошибаются.
Другое дело, если у вас есть уже какой-то опыт общения либо с человеком, либо с его текстами, и вы решили, что ему можно доверять. Но и то — доверяй-доверяй, но свою голову тоже имей. Иногда читаю какого-нибудь автора, допустим, историка литературы, которого очень уважаю, а потом смотрю — ошибочка вышла. Ну, бывает…
Помню, еще студенткой я сидела как-то в РГБ, тогда Ленинской библиотеке, и ко мне подходит мой знакомый студент, который в тот момент работал в отделе рукописей, и говорит: «Слушай, у меня там писарская копия “Истории русской литературы” Погодина, экземпляр принадлежал князю Вяземскому, и там его пометки — старческий почерк, очень непонятный». А я к тому времени прослушала в университете курс дешифровки, и нам захотелось прочесть, что же написано старым князем Вяземским против имени Пушкина. У меня не было допуска в отдел рукописей, и какими-то невероятными коридорами и лестницами мы пробирались туда — это было захватывающее и таинственное приключение, путешествие внутри Пашкова дома. И что же нацарапал старый князь Петр Андреевич против имени Александра Сергеевича? «Грех юности моея» — цитата из псалма. Это не совсем вяжется с распространенным сегодня мнением, что Пушкин был столпом христианства. Да не был он никаким столпом. Он был абсолютно гениальный поэт, но не надо из него делать указатель — вперед к светлым идеалам спасения. И пугало из него тоже нельзя делать. Человека надо уважать таким, какой он есть. Кроме греха. А его у всех хватает, так что можно не тыкать пальцами в кого-то, а углубиться в себя.
— Ваше увлечение кактусами и фиалками — это ваш отдых от серьезных размышлений?
— Если бы вы знали, сколько сил и какого смирения требует уход за кактусами, вы бы так не говорили! Это просто некоторый другой вид деятельности.
— Часто люди, занимаясь каким-то делом, отдаются ему полностью, и им уж точно не до цветов…
— Знаете, я не хочу сказать, что вечное спасение связано с кактусами, но с журналом оно тоже не связано. Господь спасает человека целиком, как он есть — с журналами и с кактусами или без того и другого, и я тешу себя надеждой, что я Ему интересна такая, какой Он меня создал.
Вопросы для Страшного суда
— Марина Андреевна, вы с детства были верующим человеком?
— Нет. Но вот с годами я выяснила, что, когда мне было года четыре, я категорически потребовала, чтобы меня крестили, правда из этого ничего не вышло. Я крестилась уже в зрелом возрасте. И мне сразу показалось, что, наверное, я давно уже человек верующий, а потом стало понятно, что вся эта моя вера немногого стоит… Вообще, путь веры — это путь не очень простой, и большую ошибку делает тот, кто пытается сам расставить все указатели — с такого-то момента я вот это, с такого-то вот то. Кроме того, человек слишком сложное существо, чтобы можно было его запихнуть в какие-то классификации — это я вам говорю как типолог. А вопрос о моей вере — это, наверное, вопрос для Страшного суда.
— Вас крестил отец Александр Мень, расскажите немного про него.
— Вы знаете, он ужасно не любил, когда про него что-то говорили и рассказывали. Иногда, когда его слишком уж доводили вниманием, он повышал голос: «Я простой сельский священник и прошу воспринимать меня именно в таком качестве и оставить в покое!» Поэтому то, что о нем наговорили и продолжают говорить, было бы ему совсем не по душе.
Каждый подметай улицу перед своим домом
— Часто говорят о прекрасных былых временах и о падении культуры и нравов сегодня. Как вы считаете, правда, раньше было лучше, а становится все хуже и хуже?
— Мы живем в апостасийном мире — что есть, то есть. Мир захлестнут садизмом. Садизм, в частности, не обращать внимания на чужие страдания. Сказано же в Писании: «во многих охладеет любовь». Я не хочу вдаваться в подробности, это все-таки не вполне дамский разговор, но с человеческими чувствами в мире дело обстоит очень неблагополучно. По причине апостасии. Христианство дало цивилизации все: понятие личности и понятие права и свободы личности, понятие социальной защищенности и многое другое. Именно благодаря христианству люди живут сытно, долго, с удобствами. И вот — возникла идея (сами можете ее оценить), что теперь все в порядке, а поэтому и Бога больше не нужно. Апостасия — это и есть массовое отступничество. И по-моему, во времена апостасии заниматься возрождением имперского размаха Церкви в общем-то странно. Сейчас Бог обращается к людям один на один, Ему нужны личности, а не народы. А мы можем только молиться, чтобы все это ожесточение обошло нас и наших близких. Старая-престарая поговорка гласит, что Иерусалим исключительно чистый город, потому что в нем каждый подметает улицу перед своим домом. Так и надо.
— А есть ли что-то, что объективно стало лучше сейчас?
— Лучше-хуже — это неопределенный критерий. Хлынула молодежь в духовные школы — это хорошо? Хорошо, замечательно. Но поскольку род человеческий устроен так, что далеко не все в нем светочи разума и веры, то при этом увеличивается и количество «несветочей», которые учатся в духовных школах. А вот в этом уже ничего хорошего. Но так было всегда. Когда снимаются какие-то узы, шоры, препоны — хорошо, хотя в результате может произойти невесть что. Потом как-то все входит в берега. Существует масса всяких изданий: книг, газет, журналов, — которые называют себя православными, и часть из них — просто ужасна! Что делать — запрещать? А как насчет того, чтобы вместе с водой выплеснуть ребенка? Потому что запрещать тоже будут люди, способные ошибаться.
— И какой остается выход?
— Думать, думать и думать! И полагаться на волю Божию.
