Что такое церковная архитектура — застывший набор канонов или пространство для творчества? Как рождается храм? Какие храмы нужны сегодня? Размышляет священник Константин Камышанов. Храмы, построенные по его проектам, можно увидеть в разных городах России и Украины.
Н.С. Гумилев: «У нас каждый век железный»
Всем знакома поговорка: «Гражданскому архитектору нужен талант, а реставратору — совесть». Архитектору же, проектирующему новые храмы, нужны и талант, и совесть, и хорошее образование — и кое-что еще, самое главное. А так как это сочетание редкое, то мы можем видеть в России сотни невообразимых храмов. Такого упадка профессии не было в России за всю ее более чем тысячелетнюю историю.
Застой и кризис — очевидный диагноз современной русской храмовой архитектуры.
Среди прочих видов православного искусства храмовая архитектура всегда отличалась творческой новизной. Икона статична, а архитектура храма была всегда динамична. При том, что в веках оставались и повторялись уже найденные и привычные модели церквей, все время, каждый новый век появлялись новые концепты храма.
Каждый век появлялась новая модель храма!
Причем любому думающему архитектору очевидно, что новизна продиктована реальными проблемами. Так, например, недостаток Успенского собора в Киеве — охваченность сакрального объема галереями, в которых могли проходить вип-встречи киевского князя, — постепенно преодолевался в Новгороде, Полоцке, Рязани и на Красной Руси, до тех пор, пока пластическое и функциональное решение не приняло некоторый законченный и совершенный вид.
Выделю четыре основных проблемы. Одна — личностная, связанная с природой творчества. А три других — социальные, имеющие отношение к контакту личности и общества и собственно к обществу.
О личности и творчестве. Господь, вручая Адаму Рай, напутствовал его «возделывать и хранить. То есть наряду с охранением от человека требуется и сотворчество с Богом. В этом, в частности, заключается одна из граней подобия Богу, заложенная Самим Творцом — быть со-творцом. Одно охранение подобно зарытому таланту, а это — преступление.
Бог заключает Завет не только со Своим народом, но и каждым человеком в отдельности. Так сказать, «личный договор». Бог кладет на сердце каждому некий талант, а человек обязуется (хотя это даже не обязательство, а приятное право и даже счастье) талант преумножить. В этом и состоит смысл земной жизни — выполнить некое домашнее задание, исполнение которого преобразует душу. Преобразует трудами и встречной помощью Бога-Отца.
Но если талант не используется или применяется не по назначению, то на душе становится плохо. Неиспользуемый талант давит и требует выхода.
Талант архитектора состоит в создании из «воздуха» новых форм организации среды. А для церковного архитектора — в создании более совершенного, красивого и удобного храма. Ведь нет предела совершенству)))
Архитектор — это такой человек, который не может не создавать нечто такое, чего раньше никогда не было. Если у архитектора нет потребности в креативе, это, возможно, хороший человек, мастер, энциклопедист, но не архитектор. Архитектором становятся в раннем детстве, когда ребенок рисует первые кривульки, и заканчивается тогда, когда карандаш падает из руки. В промежутке между этими событиями человек, одаренный Богом, прекрасно чувствует свой дар создания нового и то, что Господу это угодно. Это глубинное личностное профессиональное ощущение настоящего архитектора пребывает с ними всю жизнь. Настоящий архитектор дорожит этим даром более всего.
Развитие храмов происходит по двух связанным между собой причинам — функциональной необходимостью и самостоятельным развитием форм, которое осуществляется через человека.
На последнем очень важно остановиться. В последнее время появился ряд пропагандистках статей, в которых утверждается, что православная архитектура благополучно скончалась. Как ни странно, эти фальшивки подкрепляются самими православными архитекторами, которые утверждают, что творчество в храмоздательстве — вещь вредная. Говорят о золотом веке русской архитектуры. Иные думают, что это был домоногольский период, иные — семнадцатый век, иным кажется совершенством век 19. Потому что кому-то кажется, что Святая Русь была когда-то, а и мы лучше ничего не выдумаем, у нас наступил полный застой.
Так происходит, потому что большая часть архитекторов, принимающихся за проектирование, часто или неверующие, или полу-верующие, или верующие не понятно во что. Природа же творчества христианами понимается как своеобразный акт богообщения, когда человек стремится умом вверх, а Бог помогает ему выбрать образ церкви. Творчество в Церкви понимается как синергия —со-творчество Бога и человека.
Проблема, говоря другими словами, в том, что человек часто утрачивает реальное ощущения жизни вместе с Богом. То есть утрачивает веру, которая в том и состоит, что человек не только признает существование своего настоящего Небесного Отца, но и ощущает Его присутствие рядом с собой во всякую секунду своей жизни.
Сын в доме Отца своего свободен. Что нужно возьмет, что нужно сделает, как сын Хозяина. А человек наемник пришел не в свой дом. Он не знает, что можно, а что нельзя. Он делает только то, что вызубрил. Он повторяет уже выученные решения. Он боится. Боязнь — есть недостаток не только в любви, по слову апостола Иоанна, но и в архитектуре, так тесно связанной с со-творчеством.
Могу сказать по себе. Когда задумываешь новый образ, он появляется в голове вначале как некая сырая модель, с плохо различимыми деталями. Потом ты прилагаешь труды. Рисуешь, читаешь, молишься и чувствуешь движение Неба к тебе. Постепенно храм в голове обрастает деталями, заканчивается балансировка объемов, приходит цвет. Так что ты в итоге понимаешь, что, несмотря на твои усилия, храм тебе ДАН.
А когда он уже построен, возникает следующее чувство, что он построен не тобой. Ты узнаешь на фасаде нарисованные тобой детали, форму главки, однако, он кажется выросшим из земли сам собой, словно он тут и был всегда, а это ты только что подошел. Настоящий автор — Господь, а ты соавтор. Это очень важно для души — согласная работа с Небесным Отцом. В этом весь смысл жизни. А если нет творчества, то что-то не в порядке в душе, утратившей в себе глас Божий.
Напрасно думают, что творчество есть каприз. Есенин писал о себе: «Я Дудка Божия». А я — карандаш. Если я не желаю умножать талант и закапываю его, пользуясь чужими проектами, идеями и дизайном — я вор, а не работник Божий. А если я всю жизнь «сижу» на белокаменном зодчестве, то я… тот, кому потом предложат продолжить свое творчество во тьме внешней. А этого не хочу и боюсь.
Источник творчества — не каприз, а Дух Святой. Он всегда Один и тот же. Что в 12 веке, что сейчас. Многие православные искусствоведы, архитекторы и иконописцы считают, что все доброе было уже создано до нас, а наша задача — постараться быть в теме, борясь с рутиной и самодурством профанов. Слова о Золотом веке пустые: не было Золотого, Железного или Глиняного века, а есть твои отношения с Богом и архитектурой. Поэтому православное искусство, коренящееся в Боге, не может умереть в принципе.
Проблема только в нашем непрофессионализме, достигшем критического уровня.
Архитектура, как и любой вид искусства, подобна саду. Если за ним не ухаживать, он дичает. Храмоздательство было запущенно как дикий сад почти на 90 лет. Эта область одичала. Жуткий храм в Новомосковске, похожий на вязаную варежку, ящики с крестами и окнами, груды облицовочного кирпича, выдаваемые за церкви, заполнили всю Россию.
Проблемы социальные можно разделить на три огромных блока.
Первый — градостроительство. В храмовую архитектуру пришли реставраторы. Понятно их священное и трепетное отношение к размеру кирпича, обмазочным растворам, хлопушкам в окнах. Хочется вместе с ними помечтать о плинфе и мраморе. Но часто их появление на Градостроительном совете вызывает очень горькие чувства. Когда выходит реставратор, и ему задают вопрос о зонировании, магистральных связях, расчете территории, видовых точках, силуэтном решении, он не то что плохо выглядит, а представляется среди профессионалов дикарем.
Где-то смеются, где-то выгоняют. Где-то советуют заказчику найти адекватного профессионала. Часто даже такая несложная вещь как генплан выполняется так, что не сразу поймешь, что это: детский рисунок карандашами или коллаж пэтэушника. А ведь храм — это мощнейший градостроительный узел. Он часто формирует облик города — так, что ставится его символом.
Другая нестандартная задача градостроительства состоит в интеграции православной эстетики в среду современного города. На Западе архитекторы мучительно, долго и часто с ошибками находили ответ на вопрос: как войти современной архитектуре в тело старого города, чтобы сохранить гармонию. И вот в результате появились прекрасные решения в Сиене от архитектора Джанкарло ди Карло. Архитекторы-реставраторы, читайте Джанкарло ди Карло и других мастеров работы со средой. Или хотя бы Виолле-ле-Дюка, Эжена Эммануэля.
Наша задача, как и все в России, необычна и неожиданна: войти в современный город старой средой. Во-первых, это не безупречно как с философской, так и с эстетической точек зрения. Во-вторых, если мы все-таки решились на это, то должны не устраивать войну парадигм и диссонанс, а найти гармонию. Потому что нарышкинское барокко среди панельных домов смотрится не лучше, чем актер, играющий шляхтича, гуляющего в современном в аэропорту.
Опять же, в исторических городах, таких как Рязань, Новгород, Томск, Киев регенерация утраченной исторической среды хоть как-то оправдана, хотя сопряжена с угрозой создания макетов и этнографического Дисней-ленда. Архитектура сродни музыке, и в этом неестественном комбинировании слышится глубинный диссонанс.
Одно дело — монастырь на Севере, где кругом тайга и озера, а другое — современный жилой микрорайон. Что касается совершенно новых городов, то создание симулянтов кажется чем-то абсурдным. В лучшем случае — символом, столбящим знаком. На фоне сталинских или авангардных домов вдруг появляется музейный артефакт. Христианство ни в коем случае не может быть частью этнографии и сундуком древностей, которые надо пропагандировать.
Этнографический подход к вере — это смерть. Христианство и его идеалы не могут быть наглядными музейными экспонатами. Музеефикация — это отчуждение, выход из живой традиции, позиционирование себя во внешней среде по отношению к Церкви. Наоборот, мы, владея полнотой истины, должны явить миру образцы более совершенные и перспективные, чем те, которые создает отпавший человек.
Неправильно также думать, что храм — это некий магический кристалл или пин-код, построив который по «правильному» алгоритму мы получим возможность совершения правильной Литургии и таинств. Это совершенное непонимание природы внутренней жизни церкви. Поэтому оправдания копирования или бесконечного цитирования ранее воздвигнутых образцов совершенно ущербны.
Второй блок — функционал. Известна классика: алтарь, четверик, большая трапезная и притвор. В 18 веке с этим было все просто. Летом народ в поле. Службы ведутся в высоком прохладном тесном четверике. Зимой народ весь в селе и стоит в низкой широкой трапезной, которую легко протопить или даже немного протопить — стоят все равно одетые. Современный приход требует совершенно других функциональных зон: исповедальни, раздевалки, трапезной, кухни, зала собраний, офисов. А при недостатке площадей земельного участка выделенного под храм, все это нужно скомпоновать в одном объеме.
Становится ясно, что ни один из ранее существовавших типов храмов не годится для этих целей. Разве что церковь двенадцати апостолов на Карповке в Петербурге. Старые модели просто чрезвычайно неудобны для современного прихода. А развитие площадей, при котором бы сохранялись пропорции, скажем, домонгольских храмов, повлечет строительство безумно высоких сооружений. Кроме того, встает вопрос о функционировании систем вентиляции и кондиционирования, отопления. Для всего этого требуются комнаты, каналы, решения в интерьере.
Третий блок — это пластика.
В первую очередь — это проблемы архитектурного языка. Семантическая проблема. Для примера: в иконе найдены три способа передачи духовной сущности предметов. Византийские пробела и перспектива. Джотто заставил светиться уже не отдельные фигуры, а всю сцену. Боттичелли выключил гравитацию. Драма поиска сакрального языка прошла через все творчество Андрея Тарковского. Он ушел так далеко от современников, что сегодня его проблемы языка не то что не развиваются, а даже не осознаются.
Для примера, Андреем Оболенским была написана работа про свет как составляющее архитектурного объема и образа. Очень интересное направление — свет в храме.
Возможно, направление по логике создания системы пробелов в архитектурном выражении, когда объем храма мог бы засиять подобием внутреннего света, как некий светоносный кристалл, продолжит эстетическую находку о. Павла Флоренского, так много написавшего о белом камне на стенах храма.
Нужен и возможен анализ того, что мы могли бы использовать из современных наработок в области архитектурных объемов, материалов и технологий, которые нам были прикладны при разработке нового языка пластики храма. При этом надо давать себе отчет в том, что этот язык должен быть понятен Церкви, народу. Такие примеры внедрения новых идей есть. Работы Флоренского были именно такими теоретическими наработками, которые, в конце концов, были приняты Церковью и народом как некий стандарт.
И еще один болезненный вопрос: Сколько можно копировать ордер? Пилястры, капители, пояски, антаблементы, абаки, дентикулы, эхины с архитравами. Ордер — это рафинированная эстетическая модель древнегреческого храма. На колонах лежали балки, на балках карниз, на карнизе кровля. Уже более тысячи лет в холодной Европе нет несущих колоннад и перестиля, нет отражения реальной тектоники и работы элементов здания в фасаде. Кубики наших современных зданий, совершенно отличных от Парфенона, сегодня по инерции украшаются татуировкой ордера. Как обоями, как накатом валика.
Это имитация пустоты. Зачем она, эта фальшь? Наконец-то нужно открыть реальные отношения работы масс в современном здании. Пора уже выйти из круга мыслей, рожденных древним греком на просторах Эллады три тысячи лет тому назад. Объемы и их новые сочетания — все это не только новая тема для творчества, но принятие тех подсказок, которые Творец щедро предлагает опытному глазу. Не надо быть более стильным и каноничным дизайнером, чем Тот, Кто все это создал.
Вопросы, собственно, пластические. Полуцилиндр алтаря, квадрат четверика, призма трапезной и пирамида колокольни — стандарт сельской архитектуры — не самое лучшее из того, что могла бы предложить архитектура, богатая формами. Очень сложное и неблагодарное сочетание, практически не решаемое в гармонической композиции.
Есть еще один момент, обобщающий все три ветви — соборность. И вы, и я, и архитектор двенадцатого века интегрированы в единый организм — Церковь — тело Христово. Сама Церковь как животворящая влага раньше находилась во внешней оболочке, сосуде,- государстве. И все части были связаны в единое целое — идеей реализации на земле правды Божией. Все члены организма государства, в конечном итоге, работали на одно общее дело. Симфония была идеальной моделью.
Сегодня Церковь и государство разъединены. Сосуд разбит. Государству и его институтам, гражданскому обществу, только что вырвавшемуся на свободу, не жиру, а быть бы живу. Оно не в состоянии создать креативную идею даже своего собственного существования. Если короче, то России сегодня нечего сказать миру. Увы. А это неизбежно сказывается на способности к творчеству. И поэтому, сегодня творчество наших соотечественников часто вторично и потому ущербно.
Дезинтеграция составных частей государства, как единого тела народа ставит церковного художника в очень трудное положение, когда он силой таланта (если таковой имеется) должен решать мега-задачи, которые в норме решаются сообща здоровым обществом. Однако понимая тяжесть этих задач, мы можем решить их, объединив усилия богословов, художников, архитекторов, медийного блока и организаторов. Объединиться не для искусства в искусстве, а для реализации Богом заложенных в нас талантов, для создания удобных и прекрасных храмов.
Идеи, наработанные в начале века такими великими людьми, как Флоренский, Трубецкой, Уваров легли в основу богословия формы православного искусства. Сегодня пришла пора нам положить свой кирпич в здание Вечности. Как мы справимся?
Читайте также:
Умерло ли церковное искусство?
Храм каменный, купола фарфоровые
