Он оказался не десантником, а обыкновенным шалопаем
Денис Ахалашвили
Когда я переступил порог Пафнутьева Боровского монастыря, то первым увидел крепко сложенного высокого молодого человека в камуфляже, черных кожаных перчатках и серой кепке, из-под которой он внимательно рассматривал только что прибывших паломников, и подумал: «За порядок в монастыре можно не беспокоиться, когда его такие бравые десантники охраняют». Уже через три дня десантник зашел к нам в келью и попросил помочь ему вымыться в душе: у него не было рук, а вместо ступней были короткие культи.
Собрат по келье, который помогал ему мыться, уехал куда-то по делам, а с остальными он не общался. Я как раз собирался в душ и согласился ему помочь. Так мы и познакомились.
Мой новый товарищ Серега оказался никаким не десантником, а обыкновенным шалопаем, потерявшим руки и ноги где-то на Крайнем Севере во время странствий по бескрайним просторам матушки России. Однажды жизнь занесла его на ненецкое стойбище на берегу Ледовитого океана, где он собирался жениться на дочери местного шамана, у которого было стадо оленей в четыре тысячи голов.
Перспектива стать местным олигархом сначала показалась ему очень заманчивой, но как представил, что всю жизнь будет гонять оленей по тундре и спать в юрте, в самый последний момент передумал и под покровом ночи бежал, основательно подпоив хозяина и угнав у него упряжку лучших оленей. Такое по местным обычаям полагалось смыть кровью, и за беглецом началась погоня. Его настигли через двести километров в глухой тайге, но убивать не стали, а избили до полусмерти и бросили умирать на морозе. Он полз на руках два дня, пока его чудом не нашли проходившие геологи и привезли в больницу. Жизнь ему спасли, но обмороженные и перебитые конечности пришлось отрезать. Он год пролежал в больнице, а когда заново научился ходить и пользоваться ручными протезами, снова отправился странствовать.
Уже через полгода Серега оказался в роскошном номере «люкс» в Санкт-Петербурге в гостинице на Невском с компанией профессиональных попрошаек. На вопрос, как он к ним попал, Серега смеялся и говорил, что это потому, что у него глаза честные. Попрошайки нашли его где-то на вокзале голодного и грязного и сразу предложили работать с ними. Мало того, что настоящий инвалид, так еще и глаза такие, что глянешь, и рука сама к кошельку тянется, чтобы помочь! Новая жизнь Сереге понравилась: с утра они ездили к Исаакию, Казанскому или Александро-Невской лавре, куда народ шел с утра до вечера и, не скупясь, подавал молодому инвалиду с добрыми честными глазами большие деньги.
Полицейские, которым они аккуратно платили, их не трогали и другим жуликам в обиду не давали. Когда денег были полные карманы, они ехали в знаменитую «Тройку», где вкусно кормят и девушки пляшут, а к ночи возвращались в «Октябрьскую». Новая жизнь рисовала Сереге заманчивые перспективы, как все неожиданно закончилось.
Сгубила их жадность. Когда про удачливых попрошаек прознали местные бандиты, им срочно пришлось покинуть город на Неве, иначе запросто могли оказаться на дне Фонтанки.
В Москве его подельники прельстились чемоданом на вокзале и были пойманы с поличным, а он, промотав все сбережения, решил податься в Пафнутьев Боровский монастырь к батюшке Власию, про которого, сидя на паперти, слышал много хорошего от сердобольных старушек. Он был уверен, что после того, как расскажет старцу свою историю, тот растрогается и купит ему дом. На вопрос, почему? – Серега мечтательно вздыхал и говорил, что, во-первых, он инвалид, а во-вторых, монахи в кельях живут и дом им ни к чему. А будь у него дом, он нашел бы какую-нибудь сердобольную православную женщину, хозяйство завел, и по стране мотаться бы перестал. Разве ради этого не стоит ему помочь?
Я смотрел в его светло-голубые глаза без тени сомнения, улыбался и наливал чаю с четырьмя ложками сахара. После самых тяжелых послушаний пять минут разговоров с ним поднимали настроение лучше всех петросянов на свете.
Наша келья считалась образцовой
Когда после ужина мы усаживались пить чай, Серега приносил печенье и хорошую заварку и просился взять его к нам. Среди трудников наша келья считалась образцовой, и жить в ней было почетно. Здесь жил мой ровесник Василий, который провел в монастыре много лет, завел в фейсбуке аккаунт с ником «Василий-монах» и пользовался у трудников непререкаемым авторитетом. За любовь к порядку и предприимчивый нрав отцы его любили, а эконом монастыря отец Аникита доверял самые ответственные поручения на монастырских стройках. Он первым узнавал обо всех монастырских новостях и нововведениях, всегда знал, как батюшка Власий принимает, и имел множество друзей среди трудников и братии в Москве и близлежащих монастырях.
По большим праздникам он приносил в келью настоящий крымский кагор, который продавался в монастырской лавке по 500 рублей за пол-литра, слабосоленую форель и швейцарский шоколад. А мне подарил ладанку с частичкой тапочек святителя Спиридона и предлагал поехать в Покровский к матушке Матроне, «где все наши, все покажут и проведут к мощам без очереди и нервотрепки». И будьте уверены, что так оно и будет.
Угол над его кроватью был завешен дорогими афонскими иконами, там висела казачья шапка с алым верхом и распятие из травы, сплетенное руками его поклонниц. С поклонницами Василий был на короткой ноге, но влюблен был в Лену из пекарни, девушку своенравную и насмешливую, рядом с которыми женщинам интересно, а мужчинам приятно. Несмотря на то, что Василий был видным женихом, Лена была непреклонной и все знаки внимания нашего друга игнорировала. Даже когда он пошел к батюшке и выпросил благословения на женитьбу, а потом купил ей кольцо с бриллиантом, она только посмеялась. Тогда он женился на другой и переехал к ней в Киров, подальше от ее насмешливых глаз и искушений.
В келье справа от меня спал Юра, которого все называли не иначе как «Юра Ростовский», а я из-за армейских наколок, похожих на тюремные, стрижки под ноль и бесконечных шуточек поначалу принял за бывшего уголовника. Он же оказался потомственным строителем с тридцатилетним стажем, золотыми руками и добрым сердцем, который приезжал в монастырь каждый год и трудился по три месяца во славу Божию. Юра читал нам свои стихи наизусть, толстую тетрадь с которыми, поссорившись с женой, по горячке сжег, и это были красивые, глубокие и пронзительные стихи, после которых смех в келье смолкал и начинались серьезные разговоры за жизнь. Когда я увидел его жену, хрупкую маленькую женщину с добрыми глазами, приехавшую за ним из Ростова, то понял, откуда в нем столько теплоты и заботы.
Слева от меня спал Женька из Петропавловска, которого отправили в монастырь лечиться от запоев. Это был простосердечный парень с добрыми глазами и перебитым носом, который уже на второй день в монастыре лазил по лесам в главном монастырском храме Рождества Пресвятой Богородицы и помогал приглашенному специалисту вешать новые паникадила. Когда-то Женька занимался профессиональным альпинизмом и даже несколько лет проработал гидом где-то в горах Памира, куда водил не только наших соотечественников, но и иностранных туристов. Несмотря на свои профессиональные навыки, на третий день он свалился с четырехметровой высоты, но не только жив остался, но даже в медпункт идти не пришлось.
Видевший все это послушник Алексей только головой покачал и сказал, что это по молитвам преподобного Пафнутия, который, как известно, простецов с чистым сердцем любил и всегда привечал. Уже через полчаса Женька, как ни в чем не бывало, лазил под потолком. Ко всяким неожиданным обстоятельствам он относился по-житейски просто, о плохом забывал сразу и навсегда, и смотрел вокруг с тихой спокойной улыбкой. Людям с тонкой психической конституцией этого не понять, они готовы каждое пятнышко в своей жизни анализировать в свете старика Юнга или святых отцов, а когда жизнь у тебя, как у Женьки, большей частью из одних темных пятен, начинаешь радоваться маленькому солнечному зайчику на своем окне и просто жить.
Димка и Лешка жили за перегородками, и это почти как отдельная келья, где у тебя есть и полки, и тумбочка, и право на свою личную уединенную жизнь, о чем в общей келье, где каждый у всех на виду, можно только мечтать. Когда-то Димка был героиновым наркоманом, у которого вены на руках запали и начались язвы по всему телу, после чего обычно начиналось заражение крови и смерть где-нибудь на детской площадке во дворе или темном подъезде. Но у него была жена и дочь, и умирать он не захотел, а поехал лечиться в реабилитационный центр, оказавшийся филиалом какой-то баптистской секты.
Там он потом целый год с утра до вечера раздавал листовки на улицах, а по вечерам прыгал на собраниях под музыку и кричал: «Аллилуйя!» Он не знал, зачем надо кричать, что Христос ему друг и зачем надо прыгать и трясти руками, но все вокруг прыгали, радовались и кричали, и он тоже прыгал и кричал. А потом ему надоело скакать, и он поехал в Пафнутьев Боровский монастырь. Здесь он больше года послушался в трапезной и пекарне, после длинных монастырских служб потихоньку пришел в себя и ждал удобного случая уехать в Москву и устроиться на нормальную работу. Когда удавалось заработать немного денег, он покупал игрушки и сладости и отправлял их своей маленькой дочке.
Лешка был тихим молчаливым парнем с большими глазами, которому нравилось называть всех словом «брат» и просить у каждого встречного батюшки благословения. Он послушался в трапезной, и если кто не знает, это одно из самых тяжелых послушаний в монастыре. Трапезники вставали затемно, шли на кухню готовить на всю братию, и возвращались тоже затемно, пока не приберутся и не перемоют всю посуду. Летом в трапезной жарко, зимой холодно, паломники и трудники идут с утра до вечера, и пока всех не накормишь, не присядешь. Он стойко нес свое послушание, и когда я уезжал по делам редакции из монастыря или просто не мог прийти на обед, вечером он всегда приносил мне бережно упакованный обед в келью и говорил: «Покушай, брат!» Когда какой-то залетный наркоман украл у него телефон, он только вздохнул, перекрестился и сказал: «Слава Богу за все!» Он любил говорить со мной о молитве и всем сердцем жаждал духовных подвигов.
Однажды мы проснулись от страшного крика
Если бы мы только знали, к чему это приведет! Но после братского молебна и завтрака все расходились по послушаниям и возвращались вечером, когда порой так устанешь, что ни до кого дела нет, а вечером еще на службу идти. Простодушный Лешка насмотрелся на монахов, начитался духовных книг из монастырской библиотеки и возжелал жить, как отцы-пустынники. Начал морить себя голодом, предпочитая обычной еде просфоры со святой водой, стал причащаться чуть ли не каждый день, а еще без совета и благословения непрестанно читать Иисусову молитву.
Такие вещи и в миру не проходят даром, люди потом могут телевизорами из окна швыряться и на работу не ходят, потому что «спасаются», а в монастыре, где бесы воюют против воинов Христовых с особой ненавистью и злобой, человек легко может стать пациентом психиатрической клиники. Когда Лешка по секрету рассказал мне, что стал видеть на литургии, кому можно причащаться, а кому нет, кто добрый христианин, а у кого ноги козлиные, я всполошился не на шутку. А потом повел его к добрейшему игумену Силуану, который таких горячих не по разуму жалел, вразумлял и в разум приводил.
Отец Силуан с ним долго беседовал, но тот увещевания опытного монаха принял за дьявольские козни на пути к небу и стал молиться еще усердней. А однажды мы проснулись от страшного крика: с дикими глазами Лешка стоял посреди кельи с иконой и кричал, чтобы мы прятались у него за спиной, пока он будет биться за нас с сатаной. Его увезли санитары в психиатрическую больницу, где врачи поставили диагноз: сильное душевное расстройство. Через три месяца он вернулся тихий и молчаливый с пустыми глазами. Мы заботились о нем, как могли, и старались о прошлом не вспоминать, но он людей сторонился, все больше молчал. Отцы его жалели, молились о нем как о болящем и не прогоняли из монастыря. Но он потом сам ушел – странствовать по святым местам.
У многих новая жизнь начинается в монастыре
Вообще, кто думает, что в труднической келье современного монастыря его ждут молитвенники и святые, глубоко ошибается. Это раньше, в девяностых, когда монастыри только открывались, с тобой в келье могли жить трое будущих священников, один монах и два писателя, которые до утра спорили о IV Вселенском соборе, а потом шли на братский молебен. Сейчас по монастырям большей частью ездит другой народ: побитые, исковерканные и пережеванные современной безжалостной к слабым и оступившимся жизнью люди. Общество старается их не замечать, как мусор возле подъезда или плохую погоду, делая вид, что этих людей не существует.
Но люди, у которых ничего не осталось, кроме перспективы умереть в канаве, непонятно почему вылезают из гробов коммуналок и трущоб и едут в монастырь искать помощи у Бога. И положив к ногам Христа свои болячки, свои грехи и свое окаянство, часто находят благодатную помощь и исправляют свою жизнь. Это великое чудо нашей веры, которое почти никто не замечает, такое оно негромкое и простое, подтверждающее простую истину, что наша Церковь – это не собрание святых, а собрание больных, сирых и убогих, ищущих исцеления у ног Спасителя-Христа.
Сколько я знаю бывших алкоголиков, наркоманов и бандитов, ставших замечательными мужьями, отцами и ответственными надежными работниками! И эти новые христиане, не совершающие чудеса, не ходящие по воде и не воскрешающие мертвых, чья единственная добродетель заключается в исповедании веры Христовой, как говорил преподобный Антоний Великий, будут выше великих и прославленных отцов древности. Потому что наша современная жизнь существует по законам, где человек человеку – волк, а счастье в деньгах и бесконечных удовольствиях. Зарабатывай любыми средствами, бери сколько можешь, делай что хочешь, ибо сегодня живы, а завтра умрем! И если кто-то посреди царящего кругом содома начинает жить по заповедям Божьим, это уже вызов и светопреставление для неверующих домочадцев и соседей.
У многих эта новая жизнь начинается в монастыре, рядом со святыми и их благодатной молитвой. Получается это не всегда и не сразу. Об этом может рассказать отец Максим. Он почти двенадцать лет подвизался в Оптиной пустыни, а потом перебрался в Пафнутьев монастырь, где поет в братском хоре, пишет статьи на духовно-нравственные темы для монастырской газеты и занимается реабилитацией наркоманов. Он возится с ними, как с малыми детьми, и порой селит у себя в келье. Непутевые постояльцы трижды грабили его келью, вынося все подчистую, но он не ропщет и ночами кладет поклоны за обидчиков.
Зато те, кто остается, излечиваются. Раньше он собирал добровольцев и ходил с ними чистить берег Протвы от бутылок и хлама, которого отдыхающие оставляют целые горы, потому что уверен, что исцеление начинается с чистоты вокруг. Грязь из души обязательно вылезет наружу, а верующая душа естественно будет желать сохранить красоту Божьего мира вокруг себя. Это только поначалу кажется сложным, а уже через полгода монастырских служб и послушаний становится нормой.
Когда я стал работать в издательстве Пафнутьева Боровского монастыря, куда меня поставили ответственным редактором, мои товарищи приготовили для меня сюрприз. Как-то раз приходят в редакцию и говорят, что у них срочное ко мне дело. Прихожу в келью, а на плечиках над моей кроватью три новых рубашки, две пары джинсов и замечательный строгий пиджак. «Это, Денис, тебе подарок от нас – носи с Богом! Ты у нас сейчас в редакции работаешь, с разными хорошими людьми встречаешься, в командировки ездишь, а ходишь все время в одном и том же! Надо, чтобы ты хорошо выглядел!» Ради этого они на всем экономили, в Москву ездили, через знакомых все это доставали. Женька, у которого телосложение как у меня, специально ездил, примерял.
Я смотрел на улыбки взрослых бывалых мужиков, радующихся как дети, которые, чтобы брата утешить, столько тягот понесли, и в горле ком встал, чуть не расплакался. Одно слово – братья. Братья во Христе.
Денис Ахалашвили
