Старшеклассник пришел в московскую школу с отцовским ружьем и кинжалом. Застрелил учителя географии, отстреливался от полиции, убил полицейского, захватил в заложники целый класс, а после был обезврежен спецназом.
О том, почему школьник это сделал, никто не знает точно. Мало что известно о нём самом, кроме одного.
Когда в фильмах возникает персонаж «школьный стрелок», он, как правило, изображается в виде презираемого окружающими девиантного неудачника. В кино он обычно двоечник, его семья бедна, его не любят девушки, им пренебрегают школьные лидеры, не поддерживают учителя. Он постепенно звереет и в какой-то момент срывается, выпуская на своих обидчиков всё, что накипело в страдающей детской душе.
И это логичная картина. Однако жизнь оказалась не такой, как фантазии сценаристов.
Стрелявший старшеклассник был отличником. Ездил на олимпиады, шел на золотую медаль, близких отношений ни с кем не имел, даже «не переписывался вконтакте». Учился на круглые пятерки — по некоторым данным, и учителя-то застрелил за четверку.
Повторюсь, никто не знает, почему так произошло. Но ежедневно приводя в школу свою дочь, вспоминая собственную учебу, я могу сделать одно предположение.
Главный путь к отличной учебе — это насилие. «Учи уроки», «есть такое слово — надо», «не ленись», «а голову ты дома не забыл», «сиди ровно», «надо себя заставить», «а ты через не могу» — кто всего этого не слышал? Почти всякий ребенок с момента поступления в школу живет в постоянном стрессе — на него беспрерывно давят со всех сторон, заставляя получать нужные оценки.
«Ненавидя подниматься затемно, в душный класс по холоду скользя», — эти слова поэта описывают мои воспоминания от средней школы почти в полном объёме. Школу я помню как одно сплошное насилие. Нет, меня никто не бил. Но любой огрех, послабление, неспособность вписаться с правильным лицом в правильный момент оплачивались публичным унижением.
Нет, учителя не были садистами, родители не были садистами, одноклассники тоже были совершенно нормальными детьми. Просто система такова, что надо или скакать наравне с окружающими, или тебя будут топтать — не со зла, а в силу ритма движения. И тот, кто неспособен в этом участвовать (причины неважны), но всё же стремится вписаться в процесс, вынужден или жёстко муштровать себя, чтобы не отставать в учебе и пользоваться поддержкой учителей, либо честно на всё плюнуть и влиться в ряды двоечников, дабы найти себя в противопоставлении старшим.
И если второй путь закрыт родительским доглядом, то насилие — это всё, что остаётся у человека. Загнать себя, заставить, вышколить. И получить жизнь в постоянной боли.
Потому что ребёнок, а тем более подросток — это не машинка для получения и демонстрации знаний. Это не менеджер среднего звена, мечтающий попасть в высшее и сидящий на работе ночами. Не спортсмен-рекордсмен, неспособный прожить без звания лучшего. Подросток обязан интересоваться не учебой, а жизнью. Не золотой медалью, а девочками. Не пятерками, а общением.
И вложенное в душу насилие может накапливаться и прорываться — в интересах, во внешкольных увлечениях, в трудных отношениях с самим собой. Если помножить всё это на сумасшедший современный ритм жизни, культ непременного успеха, постоянную гонку за недостижимыми лидерами и кумирами, всеобщую невротизацию, нездоровую экологию и прочие прелести жизни в мегаполисе — ничего удивительного во вспышках насилия нет.
В Писании сказано, что необходимо быть как дети. Дети — цельные. Они всему отдаются целиком и полностью. И если в них закачивать ненависть (а ненависть — это нормальная реакция на бесконечное насилие), то оно, несомненно, вернётся. И оно захватит начинающего человека полностью.
А также в Писании сказано — родители, не раздражайте детей. Не доставайте их. Не требуйте победы в постоянной гонке за успехом. Не превращайте в карьерные автоматы раньше времени — это они ещё успеют сделать и сами.
Дайте им побыть детьми. Иначе от кого вы научитесь, что такое «быть как дети»?
