Церковь парадоксальна и антиномична: она не только Тело Христово, но и организация, и потому всегда есть опасность привнесения в нее стихий мира. Какие опасности подстерегают Церковь, заявившую о своем активном присутствии в обществе? Как христианам не перепутать неотмирность с озлоблением на «не наших» и гордостью мытаря, который не таков, как все?

Размышляет игумен ПЕТР (Мещеринов), настоятель Подворья московского Данилова монастыря в Подмосковье, сотрудник Патриаршего центра духовного развития детей и молодежи при Даниловом монастыре, церковный публицист.

Игумен ПЕТР (Мещеринов)

Игумен ПЕТР (Мещеринов)

— Что значит — «не от мира сего»? Христос говорит эти слова о Царствии Божием («Царство Мое не от мира сего»; Ин. 18: 36), но как это касается Церкви как земной общины?

Неотмирность Христова Царства в контексте Церкви можно описать следующим образом. Всякое явление мира сего чревато смертью. Все природное рождается, развивается до некоей полноты и умирает. Имеет свой конец жизнь человека и общества; перестают существовать империи, отмирают социально-общественные формы; разрушаются произведения искусства и т. д. Все, что коренится в мире сем, подвержено страданиям, болезни и смерти. Церковь — единственное явление на земле, вектор которого ровно обратен: не от рождения к расцвету, а затем к угасанию и к смерти, а через умирание и смерть (и смерть крестную) — к рождению в вечную жизнь. Благодатью Христовой Церковь изымает человека из-под детерминированной власти стихий мира и уже в земной жизни поставляет пред Христом, переводит его существование из земного модуса в небесный, так что христианин уже здесь, на земле вкушает, точнее «предвкушает», «как сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор. 13: 12), но вместе с тем совершенно реально — «Царство Божие, пришедшее в силе» (Мк. 9: 1).

Под «миром сим» понимается, конечно, вовсе не прекрасно созданная Богом природа или человеческое естество; речь идет о повреждении человека, вызванного грехопадением. Преподобный Исаак Сирин пишет: «…слово мир есть имя собирательное, обнимающее собою то, что называется страстями… Миром называется и состав собирательного имени, объемлющего собою отдельно взятые страсти. И когда в совокупности хотим наименовать страсти, называем их миром; а когда хотим различать их по различию наименований их, называем их

страстями… И страсти суть следующие: приверженность к богатству; телесное наслаждение; желание чести, от которого истекает зависть; желание распоряжаться начальственно; надмение благолепием власти; желание наряжаться и нравиться; искание человеческой славы, которая бывает причиною злопамятства…» и прочие (Слово 2). Жизнь отдельного христианина, как и жизнь церковной общины, по аскетическому учению святых отцов, и должна представлять собой подвиг борьбы со страстями.

Помощь для этого подвига также дает Церковь, возвещая миру благовествование Христово. Те, кто на него откликаются и входят в Церковь, получают благодатные силы идти путем Истины и Жизни. Поэтому отношения Церкви с миром должны строиться, исходя из, скажем так, максимальной возможности проповеди жизни во Христе — и проповеди не только словом, но и делом.

«Методологии» же благовествования Евангелие уделяет большое внимание. «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10: 16), — говорит Господь. Апостолы Христовы тщательно хранили себя от духа мира, и обратили они ко Христу человечество методами вовсе не мирскими. «…Мы могли явиться с важностью, как Апостолы Христовы, но были тихи среди вас, подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими» (1 Фес. 2: 7). «Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2 Кор. 6: 3-10).

Мир противится и этому благовествованию, и самой жизни христиан: «в мире будете иметь скорбь» (Ин. 16, 33); «все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3, 12). Но такой внешней вражды Церковь никак не должна бояться — «мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16: 33), говорит нам Христос. А бояться нужно того, чтобы мирские начала не проникали в Церковь — «да не вкрадывается под видом священнодействия надменность власти мирския; и да не утратим постепенно и неприметно той свободы, которую даровал нам Своею кровию Господь наш Иисус Христос» (8 правило III Вселенского собора).

Сегодня Церковь после многих полуподпольных лет существования в России взяла курс на диалог с обществом, на свое активное присутствие в жизни общества. Грозит ли это ее «неотмирности»? В чем будет ее «неотмирность»?

— Сам по себе диалог с обществом Церкви нисколько грозить не может. Дело в характеристиках этого диалога. Если Церковь, следуя вполне естественному импульсу «распрямиться» после гонений, восстановить свое значение и престиж, увлечется этим и перейдет некую черту, то диалог с обществом превращается в монолог; и вот это как раз очень грозит сущностной неотмирности Церкви. Немало «внешних» людей воспринимают многие церковно-общественные действия как стремление навязать себя, «влезть в печенку». Пусть эти люди неправы; но тут-то и необходим диалог — а он порой подменяется действиями вполне мирскими: заставить, принудить через государство и т. п. Невозможно представить себе, чтобы ап. Павел обращался к тогдашним властям для содействия в успехе евангельской проповеди… Необходимо также учитывать, что сегодня слова в очень сильной степени девальвированы. Лучший аргумент в диалоге Церкви и общества — пример чистой, нравственной евангельской жизни не только отдельных православных христиан, но и всей российской церковной общины; в этом и будет выявляться неотмирность Церкви.

— Часто говорят «не от мира сего» про чудака, выражаясь языком Достоевского — «идиота». Насколько это близко евангельскому смыслу выражения «не от мира сего»? Церковь — это «церковь чудаков»? А как же деятельные батюшки, которые восстанавливают храмы-монастыри (машину бетона туда, две машины песка сюда, бригаду строителей из Молдовы, а дорогу обещал заасфальтировать депутат из облсовета и т. п.).

— Мало ли что говорят. Христианство «для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, — сила Божия» (1 Кор. 1: 18). На самом деле тот континуум неотмирности, в котором должен пребывать всякий православных христианин, — дело благодати Божией. Если христианин в состоянии эту благодать воспринять — он обогащается и прочими Божиими дарами, и становится мудрым. И мудрость эта «сходящая свыше», она «чиста, мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна» (Иак. 3: 17). Людям внешним это действительно может порой казаться «чудачеством»; но христианин, будучи именно мудр, поведет себя так, что люди нормальные это чудачество в конце концов не смогут не зауважать… А деятельности батюшек такая неотмирная мудрость не только не мешает, но и очень даже помогает.

«Неотмирность» — это значит жизнь по другим законам, нежели мир? Если у нас просто другие законы (как писал Тертуллиан: «другой чин подчинения», не кесарю, а Богу) — то чем эти законы принципиально отличаются? Ведь в Церкви все как у всех: есть каноны (законы-правила); кто их нарушает, того наказывают (ну не в тюрьму, а епитимья); есть и субординация и т. п. Евангельский закон — только для внутренней жизни христианина? В чем он выражается в Церкви как организации?

— Здесь нужно определить понятие «закон». Если говорить о законе как о неписаных стихиях жизни, то, безусловно, Церковь должна жить по совершенно иным законам, нежели мир. Законы мира сего — «право сильного», власть, деньги, ложь, похоть, тщеславие, гордыня… Законы христианства — «перевернутая пирамида», по выражению архимандрита Софрония (Сахарова), когда «по тому узнают все», что мы — Христовы «ученики, если будем иметь любовь между собою» (Ин. 13: 35). «…Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий» (Лк. 22: 25-26) — это полная противоположность отношениям, господствующим в мире.

Если же закон понимать как право, то здесь понятия Церкви и общества сходятся. В обществе право регулирует, по выражению Владимира Соловьева, низший уровень нравственности, как раз ограничивая наиболее грубые и злые проявления стихий мира сего. В европейской христианской цивилизации, к которой принадлежит и Россия, право зиждется, помимо древнеримской традиции, на евангельской нравственности, почти две тысячи лет оплодотворявшей жизнь Европы (поэтому очень странно, когда православные пренебрежительно относятся к праву). В Церкви право также регулирует внешние отношения членов Церкви, от которых (так же как и от субординации) никуда не деться, пока мы живем в этом падшем мире.

Что же касается соотношения Церкви как Тела Христова и Церкви как организации — то тут все зависит от цели. Если цель церковной организации — дать людям в данных исторических, культурных, социальных и прочих условиях максимальную возможность жизни во Христе — то неотмирность прекрасно будет сочетаться с правом. Если же видение церковной цели искажается — то этим открывается дверь для господствования в церковной жизни стихий мира сего.

Иногда «неотмирность» воспринимается как озлобленное противостояние миру: это чувствуется не только в борьбе с ИНН, экуменизмом и т. п., но и в таком подходе, что-де мы православные и будем потому ходить в кушаках, сарафанах, сюртуках, платках, все слова произносить на «церковный манер» и прочее. А тех, кто, скажем, красит волосы, любит современную литературу, живопись, музыку и т. п., — мы будем осуждать, потому что они «обмирщают» нашу «неотмирную» Церковь. Что можно сказать по этому поводу?

— Тут наличествует путаница, характерная для нашего времени. Большинство церковных людей под церковностью понимают сложившуюся сегодняшнюю православную субкультуру. «Субкультурность» церковного мировоззрения — одна из важнейших нынешних проблем. Церковь — вселенская; она обнимает собою не только пространство и время, но и все явления человеческой жизни без исключения. В духовно-аскетическом плане вселенская церковность изгоняет из всех этих сторон жизни грех и страсти, привносит в них благодать Божию и благородство неотмирности, которая освобождает человека от связанности миром сим и делает его мудрым и искусным во всех своих действованиях. Субкультурность же до чрезвычайности сужает этот вселенский горизонт и полагает, что христианская духовная и нравственная жизнь зависит от одежды, еды, тех или иных эстетических вкусов, национальных интересов или общественно-политических расположений. Именно поэтому субкультурность на самом деле есть прямое порождение стихий мира сего, явление по существу языческое и на сто процентов посюстороннее. Где есть неотмирность, а следовательно, и подлинная церковность, там нет места столь выразительно описанной в данном вопросе субкультурности.

Христианство, как известно, «для иудеев соблазн, для эллинов безумие» (1 Кор. 1: 23). Современная западная культура — эллинская. Когда мы поступаем, руководствуясь религиозными мотивами (подаем милостыню или мяса не едим почти два месяца) — для «эллинов» это безумие. Но ведь есть и обратная сторона — хочется иногда почувствовать себя особенным… Если я весь такой православный, веду себя девиантно, как бы стараюсь подчеркнуть свою неотмирность — это та неотмирность, о которой говорил Христос?

— Современная западная (точнее — глобалистская) культура уже не эллинская. Эллинская культура — это святые отцы: Василий Великий, Иоанн Дамаскин, аскетические писатели. (Кстати, то восприятие поста, какое мы имеем в нашей церковной жизни сейчас, вполне себе эллинское.) Современная культура скорее «просвещенческая», упрощенная сравнительно с культурой древности, а тем более с великой культурной традицией Церкви.

А девиантное поведение — это практическое выявление субкультурности Церкви и прямо противоположно неотмирности; их мотивации совершенно мирские. Неотмирность вся — внутри, в сердце, в мотивациях, ценностях человека. Кроме того, неотмирность благодатна и знает, как себя вести, чтобы не смущать и не «грузить» окружающих. Неотмирность, повторю, мудра; а девиантность глупа (и в библейском, и в обыденном смысле этого слова), и выставляет эту свою глупость на всеобщее обозрение, добиваясь того, что из-за нас «имя Божие хулится у язычников» (Рим. 2: 24).

— Инаковость христианина миру часто понимается как то, что христианин всем должен, «как дурак»: прощать, как дурак, уступать, как дурак, всем служить, как дурак, тогда как весь свободный мир давно признал, что никто никому ничего не должен.

Мир на словах-то, может, и это признал, а на деле человек опутан долженствованиями мира с ног до головы. Он должен мыслить, чувствовать, смотреть, читать, слушать, потреблять только так, а не иначе, выглядеть, иметь престижную работу, машину, квартиру и т. д. И это не писаные законы, а именно бесчеловечные и жестокие, как объятия дракона, стихии мира сего. А христианин как раз, вооружаясь неотмирностью, разрывает эти цепи, он свободен и мудр. И он, по большому счету, даже и не заставляет себя «не позволить» все то, что общепринято, а разумно и свободно не желает принимать участия в стадном безумии, потому что вкусил лучшего.

— Не превращает ли неотмирность христианство в некий вид оппозиции? Не дает ли она повод считать других людей непросвещенными? И, с другой стороны, не выглядит ли в глазах «внешних», что у христиан «все не как у людей»?

— Христианство — не оппозиция в политическом смысле. Но оно всегда — критично: в отношении самого себя, мира и проявлений его падшести с евангельской, нравственной и духовной точки зрения. Критика эта — не просто брюзжание по поводу и без повода, но видение в свете благодати Божией правды жизни, и личной, и общественной. И это видение действительно делает восприятие христианина не таким, «как у людей». Но так как это восприятие возможно только «вместе с Богом», по благодати, то оно исключает презрение, превозношение и осуждение какого бы то ни было человека.

У христианина и не должно быть «все, как у людей» — только не в субкультурной, а в нравственной и духовной области. Христиане должны быть «светом мира» и «солью земли» и жить так, чтобы у людей становилось так, как у христиан; «чтобы все видели наши добрые дела и прославляли Отца нашего Небесного» (см. Мф. 5, 13-16).

Вся беда как раз и заключается в том, что в церковной нашей повседневности у нас по большей части вот именно что «все, как у людей»…

Дмитрий РЕБРОВ, Ирина ЛУХМАНОВА

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.