В Киеве праздновали годовщину “революции достоинства”. Годовщины революций можно праздновать спустя десятилетия, лучше — столетия, после того, как они произошли, когда все их мерзости, бедствия и ужасы уже почти неразличимы сквозь толщу лет, и только въедливые историки бросают тень на уже утвержденный каноничный образ происшедшего. Как-то неудобно отмечать годовщину революции, когда принесенные ей бедствия еще в самом разгаре, и вопрос о том от чьих именно пуль пали ее сакральные жертвы, висит в воздухе.
В Москве устроили шествие против Майдана — что вызвало довольно сдержанные отзывы даже у тех комментаторов, которых трудно заподозрить в промайданных симпатиях. Собственно, какие-то симпатии к Майдану сохраняет только чрезвычайно узкий круг людей, картина мира которых совершенно неуязвима для любой поступающей извне информации — ну, и, может быть, еще более узкий круг друзей друга индейцев сен. Дж.Маккейна. Результаты “Революции достоинства” слишком очевидны, и даже западная пресса пишет о них достаточно безжалостно.
Вообще прозападные “смены режимов” — в Ираке, в Ливии, и на Украине — приводят к тому, что люди начинают вспоминать даже очень дурной режим как потерянный рай. “АТО”, которое западные лидеры всячески воодушевляли начать и продолжать, все более очевидно оборачивается тяжелым поражением, жизнь резко ухудшилась, и непохоже, чтобы Запад так уж бросался на помощь. Нет ничего хорошего в том, чтобы находиться в напряженных отношениях с Западом, но находиться под его покровительством — намного хуже.
В России это почти всем понятно и никаких толп народа, готовых выйти на площадь ради “европейской мечты” нет и не предвидится. Слишком очевидно, что Европа сурова к мечтателям; впрочем, к мечтателям сурова и реальность вообще.
Это не значит, что общественному миру вообще ничего не угрожает. Прозападной смуты не будет, и Запад полностью проиграл битву за умы и сердца россиян. Смута может быть какой-то другой — и нам стоит подумать, откуда она приходит.
Есть известная “теория разбитых окон” — видя какие-то мелкие проявления аморальности и неуважения к закону, все больше людей решает, что теперь — можно, и совершают все более серьезные правонарушения. Поэтому для предотвращения серьезных преступлений важно вовремя стеклить окна, смывать надписи со стен, и пресекать мелкие безобразия.
Этот вывод — “теперь — можно” люди делают независимо от того, кто именно бьет стекла и по каким идеологическим мотивам. Ходить толпами по улицам с флагами и изъявлять негодование на врагов — это художественная форма, хорошо знакомая нам по Украине, и в эту форму можно налить разное содержание. Пропаганда озлобленности как раз перед Прощенным Воскресеньем — “не забудем не простим” — может легко обернуться против пропагандистов.
Публичное и коллективное изъявление ненависти снимает некоторые жизненно важные социальные табу — собственно, на Украине мы именно это и видели. Сосед оказывается уже не соседом, с которым тебя связывают отношения доверия и общественной солидарности, а какой-то нелюдью — ватником, укропом, колорадом, майдауном… Кстати, последнее ругательство уничижает людей, страдающих синдромом Дауна, и их близких. Это грубо, неприлично и жестоко — но подобного рода публичные изъявления враждебности как раз и приводят к тому, что становится “теперь — можно”.
Любое проявление ненависти — особенно публичное и коллективное, будь то к колорадскому ватнику, пятоколонному либералу или еще какой гадюке семибатюшной — легализует, делает приемлемой в общественном восприятии гражданскую ненависть как таковую, и говорить тут «а мы зато ненавидим правильных врагов» бессмысленно, дьявола одинаково устраивают как фашисты, так и антифашисты, так и любые другие бессмысленные ярлыки, лишь бы легализовать эту публичную ненависть. А потом это озлобление может использовать кто угодно. Как говорится в классическом романе Оруэлла,
«При этом ярость была абстрактной и ненацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как пламя паяльной лампы. И вдруг оказывалось, что ненависть Уинстона обращена вовсе не на Голдстейна, а наоборот, на Старшего Брата, на партию, на полицию мыслей; в такие мгновения сердцем он был с этим одиноким осмеянным еретиком, единственным хранителем здравомыслия и правды в мире лжи. А через секунду он был уже заодно с остальными, и правдой ему казалось все, что говорят о Голдстейне»
Ненависть первична, конкретный враг — опционален. Майдан проще всего сделать из антимайдана. Можно вызывать демонов в надежде оседлать их. Но невозможно предвидеть, кто их оседлает в итоге. Хождение по улицам толпами с изъявлениями коллективной враждебности — это то, к чему людей лучше не приучать.
