В последние дни голова трещит от напора со всех сторон. Неверующие клеймят верующих в духе журнала «Безбожник у станка», верующие поливают неверующих, только успевай уворачиваться от летающих в воздухе взаимных проклятий. Но самое паршивое – то значение, которое обе стороны вкладывают в слово «православный». В нем стало подозрительно мало желания славить Бога и все больше – самодовольного осознания собственной правоты. Впору уже спрашивать единоверцев, прежде чем неосторожно разговаривать дальше: а ты какой православный?
Влюбленные в абстракцию
Так ведь не определишь, какой. Нет у нас внутри церкви никаких самоназваний, и слава Богу: только раскола нам и не хватало. Однако два разных понимания Православия в рамках одной церкви существуют давно, как их ни назови. Лучше всего смысл обозначил о. Андрей Кураев: богословие любви и богословие ненависти.
Православная самоидентификация – очень темное дело. Согласно данным, которые недавно привел Борис Дубин из Левада-центра, из 70% россиян, называющих себя православными, 30% считает, что Бога нет. 80% вообще не причащается, 55% не ходит в храм, православными же себя считает по этнической и государственной принадлежности. Для того, чтобы выделить реально верующих христиан из этой размытой массы «русских-значит-православных», социологам приходится вводить категорию «активных православных» — хотя бы регулярно причащающихся. Таковых разные социологические компании насчитывают от 4 до 10 процентов от 70% называющих себя православными – то есть в целом их не более 7% населения. Во что верят оставшиеся 63% условно православных — догадаться невозможно; единственное, что прослеживается последовательно – это русскость и государственность безо всякого Христа. Впрочем, «активные православные» уделяют национальному величию внимания не меньше, чем Христу – да как бы и не больше.
Сектоведам уже впору выделять русское великодержавие в качестве отдельного культа, да выделять будет трудно: на просторах Отечества он слился с Православием до полного смешения.
Публичное лицо Православия определяют широкие народные массы русских-значит-православных, и лицо это очень своеобразное. В глаза бросаются архаичные этические представления (око за око, зуб за зуб), упрощенные и консервативные эстетические взгляды (это предмет отдельного разговора); невежество в вопросах вероучения, нетерпимость к оппонентам – вплоть до ненормативной лексики и физической агрессии по отношению к ним; непоколебимая уверенность в своей правоте (иногда ее подкрепляют одной-двумя выдернутыми из контекста цитатами из святых отцов, но чаще нет); бесконечные рассуждения об общественной нравственности и готовность навязывать свою позицию всему обществу.
Ключевые характеристики тут – косность и ригидность, ветхозаветная жестоковыйность, которые никогда не входили в число христианских добродетелей, зато хорошо известны каждому, кто хоть немного изучал историю массовой культуры. Это – обычные черты обывательской массы, полуобразованной, полуграмотной, полукультурной; это – кафр и готтентот Герцена, его победивший мещанин, трусливый и свирепый лавочник Вилль-Адана, торжествующий хам Мережковского. История уже много раз показывала, что именно эта среда – лучший питательный бульон для появления фашизма, и даже тогда, когда эта среда прикидывается православием, фашизм в ней неуклонно пухнет и разрастается.
Собственно, религия тут вообще ни при чем. Обыватель может называть себя кем угодно – позитивистом, язычником, коммунистом, христианином; смысл для него не важен – он всегда на стороне силы. Это он Пастернака не читал, но осуждает, это он радостно подкидывает вязанки хвороста в костры, на которых кого-нибудь жгут, валяет в пуху девушек, не сохранивших девственности до свадьбы, и побивает каменьями согрешивших жен.
До недавнего времени казалось, что уж в нашей-то церкви, пережившей весь ужас ХХ века, это не более чем крайность, что это только маргиналы ходят с опереточными шашками и нагайками, рисуют иконки Ивана Грозного, мечтают о канонизации Сталина и постоянно предлагают что-нибудь запретить. Это был крайний фланг, и его даже иногда одергивали церковные власти. А сейчас культ великодержавия стал мейнстримом. А вчерашние умеренные оказались крайними либералами, опасными маргиналами и врагами веры.
Сначала-то эта перемена произошла в глазах людей внешних, которые вдруг увидели православие, грозящее персонально им принудительной катехизацией, дресс-кодом и прочей плановой регламентацией личной жизни. И когда неверующие друзья нам указывали пальцем на очередную дикую несообразность: посмотрите, мол, что у вас делается, обскурантизм и мракобесие! — мы дружно кидались им возражать: ну да, да, знаем, есть отдельные недостатки, но это маргиналы, а на самом деле у нас благолепие и духовность. А когда кто-нибудь из батюшек произносил что-нибудь этакое, совсем непостижное уму и никак не помещающееся в рамки традиционных представлений о христианстве, воцерковленные и сведущие окружающие тут же говорили, добродушно пожимая плечами: вы что – отца такого-то не знаете? Да он всегда это говорит, а так-то он добрейшей души человек и окормляет сирых и убогих.
Видели мы все это? Видели. И молчали. Ну да, кто мы такие, чтобы критиковать священников? Кто нас благословил выступать с критикой? Нет благословения – нет и обсуждения; иерархическое устройство Церкви и внутренняя установка на смирение и послушание исключают всякий диалог о вопросах жизни Церкви в обществе. Ну да, да, полемизировать с экстремистами – себе дороже. И публично обсуждать и осуждать своих братьев-сестер своих по вере – совсем нехорошо. Ведь все это не главное в Православии. И пока мы ходим в одни и те же храмы, исповедуемся, причащаемся и славим Господа – мы сестры и братья, а все остальное неважно.
Так что имеем то, что имеем. И отвечаем теперь на вопросы друзей, «Вы разве еще в клубе», где тон задает доморощенная полиция нравов. И пытаемся понять, как теперь жить среди культа силы, национализма и государственности, который занял место того, что было религией кротости, равенства, смирения и небесного отечества.
За воротами храма братья и сестры во Христе очень часто оказываются более далекими, чем инославные, иноверцы и атеисты. Потому что роднит людей — зачастую даже больше, чем вера и национальность, чем кровное родство и культура, — роднит людей этика, просто этика, безо всяких приставок вроде «светская» или «православная»: кушать людей нехорошо. Этика построена на базовых, древних общечеловеческих принципах: терпении, уважении и любви. В первую очередь – к человеку. Вот этому, ближнему – гадкому, глупому и во всем неправому.
И вот те, кто живет по любви – они всегда роднее, чем те, кто живет по суровой справедливости, традициям или букве закона. Те, кто любит людей, — они всегда симпатичнее, чем те, кто любит свою правоту, кто почитает только Традицию, или Державную Россию, или Великую Русскую Культуру, или Свои Представления о Справедливом Мироустройстве, или еще какую-нибудь абстракцию в абсолюте.
Наша вера – она и есть вера любви. Так не бывает, чтобы Бога любить, а людей ненавидеть. Когда православный обкладывает неправославного матом или нападает с кулаками, с его православием что-то не так, и не надо ссылаться на святых отцов: покуда мы не святые, нам нельзя.
Кто нас обидит – дня не проживет
Пламенная, праведная ненависть куда ближе православным ревнителям духовно-нравственности, чем любовь. Можно целый алфавитный каталог составить того, что они ненавидят, от о. Андрея Кураева и Барака Обамы до ювенальной юстиции и Явлинского. Но что они любят – нипочем не догадаешься, их любовь скрыта за трескучей и общей болтовней о Руси Державной и Вере Православной. Единственное, что они любят, пожалуй, — это идею величия.
Это удивительно считывается в православной публицистике — вот хоть на излюбленную поборниками нравственности темы гомосексуализма, абортов, секса вне брака. Редко кто всерьез хочет понять, отчего мальчики ощущают себя гомосексуалистами, почему девочки начинают половую жизнь в раннем подростковом возрасте, почему женщины делают аборты, редко кто возьмет на себя труд хоть разговаривать с ними — хотя кажется, если ты хочешь спасать души, самое логичное же начать с понимания этой души? Нет, их походя заклеймят убийцами, развратницами и извращенцами, пообещают ад, устроят пикет, кого-то поколотят, — а нам в очередной раз расскажут, что в России самое большое в мире число абортов, что проблемы с рождаемостью угрожают ее величию, а западная зараза либерализма и толерантности хочет погубить великую русскую духовно-нравственность.
Это жестоковыйное православие не собирается понимать, воспитывать, прощать и миловать, оно готово обличать и жечь – и ладно бы только глаголом, а то и буквально жечь. Пока жгут книги – кто «Гарри Поттера», кто богослова Осипова, но пожелание сжечь «Pussy Riot» православные уже высказывали массово.
Какой тут Христос, помилуйте, какое человеколюбие. Тут везде речь о том, чтобы нас было много, чтобы мы были самые сильные, самые крутые и самые правые, а кто нас обидит, тот дня не проживет, как сказал вождь этого культа. Иногда мне кажется, что у доброй половины людей, называющих себя православными, если бы они вообще серьезно относились к вере, должны были бы случаться страшные ломки в Вербное Воскресенье. Ну как это — Господь, вместо того, чтобы явиться во славе, на белом коне, с мечом, в короне, с сонмом ангелов за спиной, и показать всем кузькину мать — взял и притащился, как лох, на осле, а потом еще и сдался без боя?
Требуем молнии с небес
Как показывает история с Pussy Riot, условно православные вообще испытывают сложности с таким образом Господа – кроткого, милосердного, безропотно сносящего побои и унижения, исцеляющего отрубленное ухо рабу Малху; молнии с небес и испепеление на месте их бы устроили больше.
Возмущенная православная общественность вообще повела себя не очень по-христиански не только в смысле непрощения своих нравственных страданий, но и в смысле поразительного нецеломудрия. Старые фотографии с акции в Тимирязевском музее (о которой некогда общество услышало, пожало плечами, поморщилось, да и думать забыло) борцы за нравственность растиражировали по всему интернету, — видимо, чтобы ни один ребенок, о которых больше всего пеклись, мимо не прошел. От их матерных эпитетов, от трактовок названия «Pussy Riot» — как будто соревновались, кто придумает гаже, — от их мороженых куриц и «дерьма на столе», от мечтаний о том, как девок казаки выпороли бы на площади, — этим летом тошнило гораздо больше, чем от всей деятельности самих осужденных панков. Главным образом — от сочетания слюнявого сладострастия, с которым постится «неприличное», и фарисейских обличений. Ведь не поленились — специально искать фотографии, бегать по чужим блогам и их там вешать, ходить на youtube смотреть ролик, чтобы как следует оскорбиться, а потом еще подать в суд, чтобы слупить с людей, почти полгода сидящих в тюрьме, компенсацию за свои страдания. Поистине торжествующий хам – со своим Хамсудом.
Часть глубоко оскорбленных православных вообще оказались атеистами, лично таких знаю. Тут разделение вообще проходит не по линии веры в Бога или православной самоидентификации. Так же, как в деле Бахминой, например, – одни милость к падшим призывают, другие требуют жестко покарать, чтоб другим неповадно было. Человеческое и нечеловеческое.
Православное метание ножей
В современной России – заметно каждому, кто выезжал за ее пределы, — удивительно мало не только человеколюбия, но и обычной бытовой доброжелательности, и элементарной вежливости. Всю свою ежедневную мизантропию и агрессию люди естественным образом тащат в церковь, но вместо того, чтобы учиться в ней кротости, терпению и любви – ищут в ней оправдания своей гордости, нетерпимости и ненависти. Этак у нас скоро св. Иоанн Златоуст и св. Николай станут покровителями рукоприкладства.
Культ Великой России требует внешнего врага, идеологии осажденной крепости, поисков заговора и разоблачения врагов внутренних. Все это мы не раз проходили в русской истории, хоть при царях, хоть при коммунистах; здравствуйте, те же грабли. Патриотическое воспитание понимается исключительно как военно-патриотическое, процветают «православные клубы единоборств» и православные детские лагеря, где малюток учат – чему бы вы думали – «управлению поведением окружающих («базовым манипуляциям»)» и «метанию ножа» (прямая цитата с сайта одного лагеря). И освящаются часовни царя-мученика Иоанна Грозного; трепещи, враг внутренний!
Это все дальше и дальше от Православия. Оно не позволяет убить идеологического противника? — так в ход идет натуральное шаманство. Вон хоругвеносцы из года в год занимаются какой-то практической магией: то жгут чьи-то портреты, то книги, то протыкают постер Мадонны колом, изгоняя беса… но о. Всеволод Чаплин спокойно ходит на молитвенные стояния с этими прекрасными людьми и – будучи в лоб спрошен об отношении к этой организации – дипломатично выражает надежду, что люди разных политических взглядов «будут едины в главном – в вере и в братском духе, будут действовать вместе перед лицом тех вызовов, с которыми сталкивается Церковь».
Мне очень страшно это писать, но мне кажется, что один из самых тяжелых вызовов, с которым сегодня сталкивается Церковь – это ее внутренняя готовность терпеть самые нехристианские поступки и самую нехристианскую проповедь своих членов и служителей – и полагать, что пока они прямым текстом, публично не отрекаются от Христа, «единство в главном» соблюдено.
И пока это молча терпят и никак не комментируют (а ведь отреагировала же Кубанская и Екатеринодарская епархия на плевок о. Алексия Касатикова в лицо галеристу Гельману), люди нецерковные неизбежно будут спрашивать, является ли молчаливое принятие Церковью всех этих сожжений, избиений, оскорблений, плевков и приставаний «сними майку» ее официальным одобрением такой борьбы за великую русскую духовно-нравственность.
Многим людям воцерковленным невмоготу существовать в рамках богословия ненависти. И я даже не о публичных заявлениях о разрыве с Церковью, хотя уже замучилась объяснять друзьям, почему я из нее не выхожу. Я не собираюсь выходить из Церкви и не хочу уезжать из России. Я ее люблю и безо всякого величия, хотя любить ее тяжко и больно, можете называть это русофобией. Но веру я выбирала в Христа, а не в кесаря, империю и мировое господство Великой России.
И дальше что?
Потому и страшат так новые инициативы единоверцев, что не знаешь, а кто они, во что верят – во Христа или в силу? Ну вот объявили, допустим, что скоро появится ассоциация православной молодежи, а я уже боюсь — и что она будет делать? Пойдет, как это сейчас водится, куда-нибудь стоять с плакатами «За нравственность»? отправится лупить гей-парад? Потребует запретить какой-нибудь концерт, выставку, фильм, мультик? Сожжет книгу? Подаст в суд? Будет на улице раздевать не так одетых и приставать к прохожим, как прославившиеся на днях молодые миссионеры, с вопросами, сохранили ли они девственность до брака? Что вам за дело до чужой девственности, с какой стати это вообще обсуждать на улице, а не на исповеди?
Все эти неумные, ненужные, неуместные инициативы вызывают у общества закономерную аллергию, а пар уходит в свисток – хотя кругом непочатый край, непаханое поле нормальной, кропотливой, трудной и остро необходимой социальной и миссионерской работы, которую всегда тихо и без помпы делали христиане. Если фантазии хватает только на пикеты, побои и судебные иски – ну давайте устраивать коллективные мозговые штурмы и обсуждать социальное служение и миссионерскую работу: какими они должны быть, чтобы людей не тошнило? Опыт христианского миссионерства во всем мире насчитывает две тысячи лет, почему из него востребована только тактика «огнем и мечом»?
Как будто православных начисто покинули творческие способности и здравый смысл. Как будто забыто всеми, что не вытаптывать чужое надо, а сажать свое. Что не чужие книги, выставки и фильмы следует жечь и запрещать, а свои создавать. Что на слово отвечают словом, а не кулаком. Что нравственность насаждают не побоями и тюремными сроками, а личным примером. Что любовь к Богу, стране, семье и системе ценностей выращивают, а не выколачивают палкой.
Хорошо бы, в общем, уже прекращать побоище, хотя бы в одностороннем порядке (нам с сестрой мама в детстве говорила: кто умнее – первый замолчит), и заняться чем-нибудь созидательным.
Но для созидания — ненависти мало. И мечты о величии, и желания мести мало. Для этого надо любить Бога, людей и свое дело, и делать его хорошо и со смыслом.
А величие, если Господу угодно, из этого само складывается.
Читайте также:
