Прочитав статью Ирины Лукьяновой «Валяться в сале продавленной кровати» и обдумывая то, что возникло у меня в голове в связи с прочитанным, хочу сразу предупредить: оценивать явление гомосексуализма я здесь не стану, при том, что свое мнение на сей счет имею, и это мнение совпадает с христианским. Просто про всё это и так много сказано и написано.
И первое, в чем я соглашусь с Ириной Лукьяновой — написано и сказано, по-моему, неоправданно много. Даже в свете всего кипения страстей вокруг общественно-политических событий, связанных с выступлениями гей-сообщества, с вопросами семьи и так далее. И не «даже» — а именно в виду кипения страстей…. Снова и снова — автор прав — мы наступаем на те же грабли: на «вызовы времени» отвечаем совсем не по-христиански. И такое ощущение, что наступаем потому, что грабли прочно привязаны у нас к ноге.
Все факты погромных настроений, явленных от лица православия и изложенные автором, суть факты. Враг словно бы провоцирует нас, берет на понт, подначивает… И мы распаляемся и деремся за вещи сами по себе хорошие — добродетель, чистота, семейные ценности — но его же ржавым оружием, и в кипении тех самых страстей — уподобляемся врагу, а он радуется, что и нас запачкал в своей грязи…
Недавно, редактируя книгу о периоде гонений на Церковь 20-х годов в Минусинске, я наткнулся на такое место в ней: «Первого ноября 1924 года вокруг храма собралась толпа до 500 человек, второго ноября 200 тихоновцев, подвезя для избиения обновленцев две телеги с камнями, ворвались в церковь. Женщины сбили с ног Иннокентия Орфеева и изорвали на нем рясу, но были вытеснены из церкви».
Иннокентий Орфеев — обновленческий епископ. Избивавшие его — правоверные тихоновцы. Маркировка — понятна: обновленец, пришедший с санкции ОГПУ захватить власть в храме, и гонимые православные (кстати, к слову: когда позднее обновленцы окончательно стали неинтересны ОГПУ, они тоже наполнили собой лагеря, да и в самом движении не было все так уж однозначно, почитайте хотя бы замечательную книгу А. Левитина-Краснова и В. Шаврова «Очерки истории русской церковной смуты»…).
Но как вы думаете, что сделал бы Христос, если бы эта сцена происходила у Него на глазах? Всё верно, защитил бы побиваемого епископа. Не оправдал бы движение и идеологию живцов, нет. Вполне возможно, что в спокойной обстановке обличил бы его убеждения, призвал бы сложить с себя знаки епископства. Но защитил бы — человека, на данный момент — гонимого.
Так что война за правое дело, но с неправыми чувствами и методами — превращается в свою противоположность. Красные ли придут грабят, белые ли придут грабят — крестьянину не легче…. Григорий Померанц говорил, что стиль спора куда важнее, чем предмет спора. И зло часто начинается с пены гнева на устах ангела…
И вот в этом плане мне статья активно не понравилась. Написана она в том же стиле, в каком пишут те, кого автор обличает, в стиле «письмо в редакцию на тему «накипело». Когда вокруг тебя не лица, а разгневанно орущие, плюющиеся слюной рожи и потрясаемые кулаки — какая разница, кто кого бьет — гомофобы гомофилов или наоборот… Только и хочется сказать, как Волошин в известном стихотворении: «Молюсь за тех и за других».
Собственно, это все, что я хотел бы сказать по поводу статьи.
Но есть еще проблема. Проблема праведного фарисейства и изгоя в Церкви. Не такого, как все. Молящегося не как все, имеющего мнение, отличное от других, выглядящего не как все… На примере православного гомосексуалиста эта проблема просто наиболее ярко видна.
Что вы сказали? Нет таких — православных гомосексуалистов? Есть, уверяю вас. Я говорю не о тех, кто предается этому пороку тайно, внешне сохраняя благочестивый вид — таковым Бог судья. Я о тех, кто, осознав свою гомосексуальность, открыто признается в ней, будучи членом Церкви и христианином. И всё понимает. И страшно мучается.
Например, как-то один парнишка, лет двадцати, который читал мои стихи и знает, что я священник, попросился со мной встретиться. Он — из воцерковленной (по крайней мере, внешне) семьи, сам с младенчества в Церкви, любит и Христа, и Церковь, читает святых отцов, осознает важность причастия. И очень мучается, что не может причащаться уже несколько лет, поскольку осознал себя геем.
Он понимает, что просто скрывать, что он гей, и подходить к Чаше тайно, нельзя, совесть у парня живая. А посоветоваться ему не с кем. Не то что посоветоваться — просто поговорить…
Родители от него отвернулись. Гей-окружение смотрит на него как на чокнутого: «Ты что, православный?!!» — и так далее, там никто его вообще не понимает. А придя в храм и пытаясь говорить со священником, он либо слышит все те же знакомые обличения: гомосексуализм — страшный грех, Содом и Гоморра, и так далее, либо видит, что батюшка смотрит на него брезгливо и старается просто поскорее от него отделаться…
Мы разговаривали с ним часа два. И не только о его проблеме — о Христе и о Церкви, о стихах и о жизни… Что я ему говорил как священник — не столь важно, разговор у нас не шел в привычных многим категориях «запретить — разрешить», парень давно осознал, что коли уж он вступил в самостоятельную жизнь и сам принимает решения, то он должен и нести за них по жизни ответственность. Но более важно было то, что он увидел: его готовы выслушать, не пытаясь с ходу начать поучать, о его проблеме можно говорить, Церковь не накладывает табу на острые вопросы.
Так что проблема — есть, я таких, как этот парень, встречаю не впервые. Изгоев в православном обществе.
Совсем недавно в издательстве Библейско-богословского института им. Апостола Андрея вышла книга известного католического богослова Джеймса Алисона «Вера над обидами и возмущением: фрагменты о христианстве и гомосексуализме», основная тема книги — изгои в Церкви.
Размышляя над различными отрывками из Священного Писания, Алисон, гей, который сам прошел через мучительный опыт такого изгойства, пишет, рассматривая покаяние грешника, метанойю, как часть процесса Божьего сотворения человека через его преображение: «Для Бога не составляет ни малейшего труда завершить процесс творения человека, который в той или иной степени неполноценен и признает это. Трудности возникают с теми, которые считают себя совершенными, которые думают, что творение, по крайней мере в их случае, полностью завершено».
У нас, в России, фарисейство и чувство собственной праведности имеет свои нюансы. Как часто для нас (уточню: разумеется, говорю «нас» очень условно, я не имею в виду прямо-таки поголовно всех, люди в Церкви все разные) изгоем становится кто-то, кто не соответствует неким канонам и традициям — религиозным, национальным, общественным — только потому, что каноны и традиции для нас важнее живого человека.
У нас многое важнее, чем просто человек, за которого Христос и пошел на крест. Важнее его, например — идеология православия… Присягая на верность этой идеологии, мы облегченно вздыхаем: теперь кто-то решает за нас, теперь наша совесть отдыхает, мы отдали ее туда, где что-то спасает нас помимо нас, без нас, от нас требуется только правильно совершать правильные обряды и выучить правильные слова.
Сопровождается это острым, сладостным чувством, с которым утопающий, взобравшийся в лодку, смотрит на других утопающих: я то, я-то спасен!… А ты — не можешь выплыть? Значит, ты не просто грешник — на тебя Бог прогневался, ты Ему неугоден. А как же с любовью к ближнему, это ведь заповедано нам? Да все в порядке, я ж его, ближнего, как раз и спасаю тем, что обличаю и говорю: покайся и не греши! Его же жалея и любя.
Пусть только кается где-нибудь подальше, не оскверняет своими грехами воздух нашего уютного заповедничка, а то ненароком вдруг иконку уронит или лампадку погасит… А будет лезть к нам — мы его в лоб Типиконом. Нечего ему тут. С его болячками возиться — сам можешь испачкаться.
Будешь гея защищать от побивания камнями да возиться с ним — чего доброго, еще сам геем прослывешь, среди своих же прихожан. Закон зоны, противоположный закону Христову: сел за стол с опущенными — самого запетушат… В России законы зоны хорошо усвоены, сколько народу через лагеря прошло.
Так и сидит изгой вне общения церковного, вне стен Церкви… Одна надежда: может, его там хоть Христос подберет. Он многих вот так-то подбирает.
