Из истории Церкви мы знаем, что существовала в Византии иконоборческая ересь, восставшая против иконопочитания; победа над этой ересью празднуется Церковью в первое воскресенье Великого поста — в неделю Торжества Православия. Но кроме иконоборцев против почитания икон выступали и выступают представители иудаизма, ислама и отдельных ветвей протестантизма (как правило, это новообразованные секты, отличающиеся некоторым экстремизмом); для последних иконопочитание представляет один из излюбленнейших пунктов в антиправославной полемике.
Когда православных обвиняют в идолопоклонстве, то делают явную ставку на неграмотность. Но если вы вдумчиво читали Священное Писание, то можно ответить сектантам, что они живут в Ветхом Завете, а Бог уже достаточно давно заключил с людьми Новый Завет, вся суть которого в том, что Слово (то есть Сам Бог) стало плотью, что означает, что Бог стал изобразим. Но и в самом Ветхом Завете, который сектанты предвзято истолковывают в свою пользу, говорится о величайшей святыне — о ковчеге, который, будучи вещественным (см. Евр 9:4), олицетворял присутствие Бога (3 Цар 8:6–9). Ковчегу воздавалось поклонение, но почему-то сектанты не почитают этого идолопоклонством.
Само откровение Имени Божиего — ЯГВЕ1 — было величайшим явлением Ветхого Завета. К сожалению, нам это мало о чем говорит. Мы привыкли относиться к именам как к кличкам и не в состоянии понять, что Тетраграмматон, обычно переводимый ‘Я есмь Тот, Который Есмь’, или ‘Сущий’, для ветхозаветного сознания звучал подлинным присутствием Божиим, никем, кроме священников (при особых обстоятельствах) в своем реальном звуковом облике не произносился, в полном виде не писался, а заслышав его, верующие падали ниц в трепете. Напомню, что в Гефсиманский сад вместе со стражниками пришел за Спасителем и народ. Но вникните: Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я <…> È êîãäà ñêàçàë èì: ýòî ß, îíè îòñòóïèëè назад и пали на землю (Ин 18:4–6). Ïî÷åìó? —  åâðåéñêîì ÿçûêå (è ñîîòâåòñòâåííî â àðàìåéñêîì) èìååòñÿ ìíîãî Áîæåñòâåííûõ èìåí: Эль, Эль Шаддай, Эль Элиот, Цебаот (Саваоф), Адонаи, Элогим, и все они именуют Бога. Но здесь вот, сказав Это Я (а ряд библейских экзегетов полагает, что произнесенное соотносилось с именем ЯГВЕ), Христос тем самым утвердил Свое Божество, и все пали на землю, как и следовало поступить при этих звуках.
Фактически весь Ветхий Завет был указанием на грядущего Спасителя, и в этом его главный смысл и значение. Это указание прослеживается на всем протяжении ветхозаветной истории. В самом деле, как по достоинству расценить, положим, переход евреев через Красное море? Да, это исторический факт, да, чрезвычайно значительный, но для кого? Значительным ли был он хотя бы для тех же египтян? Для них это была катастрофа, но ни ее глубинный смысл, ни тем более ее прообразовательное значение до них не дошли. Кроме того, история знает и о других переселениях народов, даже более грандиозных, но почему-то именно на переходе евреев сосредоточено всеобщее внимание, — конечно же, потому что значителен он как символ, как указующий перст, прообразующий не только христианское крещение, но и воскресение из мертвых. В этом его непреходящее значение.
Само обетование спасения в ветхозаветном Откровении выражается обычно словами сострадания, милости, например, Вложу законы Мои в сердца их <…> грехов их и беззаконий их не воспомяну более (Евр 10:16–17); Я буду милостив к неправдам их (Евр 8:12), словами утешения: Превратит <…> печаль в радость (см. Есф 9:22); Изменю печаль их на радость (Иер 31:13); отрет Господь Бог слезы (Ис 25:8) и т. д. Все это вполне понятно и не вызывает недоумений. А вот откровение об осуществлении Божиего обетования вызвало смятение даже у пророка Исаии (см. Ис 53), и неудивительно: ведь при этом Божественные масштабы с неизбежностью должны были столкнуться с человеческими мерками, в то время как известна несоизмеримость Божеских и человеческих путей — Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших (Ис 55:8–9); отсюда трудность в оценке и восприятии Божиих путей. Суть Божиего замысла как раз в том, что согласно пророчествам Бог в целях спасения должен стать Сыном человеческим2. Здесь с неизбежностью встречаются и переживаются в единстве Абсолютное и конечное, Нетварное и тварное; для разума это несовместимые понятия. Но и это еще далеко не все; суть в том, что Бог берет на Себя грех мира, да еще и претерпевает уничижение. В самом деле, как мог пророк совместить такие положения: с одной стороны ему, даже не как пророку, а просто как сыну своего народа, ведомо непререкаемое свидетельство Откровения: Человек не может увидеть Меня и остаться в живых (Исх 33:20), с другой стороны, ему как ветхозаветному евангелисту открывается новозаветная Голгофа: Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши (Ис 53:5). При таком сочетании несовместимостей у пророка Исаии естественно только и мог исторгнуться стон: Господи! кто поверил слышанному от нас (Ис 53:1).
Вся история Ветхого Завета со всеми его пророчествами, прообразами, обетованиями как раз и сводилась к тому, чтобы перед человеческим сознанием постепенно выкристаллизовался образ Бога не только как Абсолюта, Вседержителя, Творца, но и как Искупителя, Жертвы. В самом деле, что такое жертвоприношения, без которых немыслим Ветхий Завет? Уже здесь берега сходятся: согрешил человек, а за него умирает невинное жертвенное животное. Требование жертвоприношений было непререкаемо: без пролития крови не бывает прощения (Евр 9:22). Решение этой проблемы предлагает апостол Павел. Вначале он подвергает сомнению это непререкаемое ветхозаветное положение: Невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожала грехи (Евр 10:4). Но знал Апостол и о том, что в Ветхом Завете все акцентировалось на жертве; чтобы сделать Божий замысел понятным, он сопоставляет ветхозаветного агнца с Агнцем, закланным от сложения мира (Откр 13:8), чем и свидетельствует, что спасительность ветхозаветной жертвы всецело обусловливалась тем, что была прообразом грядущего Мессии. Именно Мессия, совершив Собою очищение грехов наших, воссел одесную престола величия на высоте (Евр 1:3).
Этим же свидетельствуется еще и то, что спасение достигается не праведностью, которую человечество должно соблюдать, но в которой никто не может всецело устоять, а только Божиим снисхождением и милостию, прямо выраженными словами Евангелия: …так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин 3:16). Для наглядности обратимся к образу Воскресения Христова, которое в древнем изводе изображается как сошествие Христа во ад и изведение оттуда праведников. Вместе с Адамом и Евой из шеола изводятся Авраам, Давид, праотцы, пророки и все праведники; потому-то Давид и взывал: Не оставишь души моей в аде (Пс 15:10). По этой же причине и пророчества, и прообразования спасения концентрировались только на Мессии: спасение — только через Мессию, Который пророку Исаии и предстал как закланный Агнец, берущий на Себя грех мира.
Спасение — Божественная Жертва, Божие снисхождение. Оно совершилось, уже явлено миру и даровано человечеству именно так, как прозревал пророк — уничижением и страданиями Сына Божия: Его Воплощением, Крестом, Смертью, Воскресением и Вознесением. Этим даровано все нужное яже к животу и благочестию. Но вот воспринять, усвоить спасение человек может только верой, вольным приятием всего подъятого на Себя Сыном Божиим, и это непререкаемо. Но уверовать-то нам должно не во что-то отвлеченное, даже не просто в Бога, а в неоспоримую конкретность, в воплотившегося Сына Божия. Для веры Апостолов Боговоплощение было незыблемым основанием, и нам они заповедали поверять веру воплотившимся Спасителем: Духа Божия и духа заблуждения узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста (1 Ин 4:2–3).
Вот от такой-то неоспоримости, от такого незыблемого верования нас и хотят увести сектанты; они пытаются вырвать нас из лона Христовой Церкви и возвратить в Ветхий Завет. Таким способом, как известно, из самого Священного Писания можно извлечь свидетельство, согласно которому “Бога нет”, если опустить стоящие перед тем слова: “Рече безумец в сердце своем”. Но должно твердо веровать, что именно Воплощением Христовым, Его учением, страданиями, Воскресением и Вознесением человечеству дарована вечная жизнь. И в определенном смысле она начинается для нас здесь и сейчас.
При Христовом Воплощении материя вместила Божественное и обрела способность быть вместительницей благодати в таинствах, становиться Телом и Кровью Христовыми в Евхаристии; обоженная плоть изображается на иконах. Это всецело Божий дар. В Самом Христе плоть стала обоженной через Боговоплощение (через сочетание в единстве Божества и человечества), а людям дар благодати усвояется также через Христа, но не как нечто предопределенное, а через вольное приобщение к Нему верой и крещением. Подвиг веры — это выражение человеческой устремленности к Богу, жажда, взыскание Его; этим путем совершается прорыв к Сущему — Христу, — и человеку даруется такое, что вообще выходит за грани вещественного мира: даруется обоживающая благодать. Через подвиг веры плоть озаряется благодатью; плоть одуховляется Божиим дарованием, утончаются чувства, да так, что сквозь лицо проступает лик. На этом, собственно, и зиждется возможность выражать Божественное в иконе.
Икона выражает надмирное, изображает плоть, но не падшую, а святую, такую, которая вся уже преображена подвигом, которая всецело принадлежит небу. Выражаясь философским языком, можно сказать: на иконе изображаются реальность и идеальность, переживаемые вместе, в совокупности. Это необходимо чувствовать и понимать, видеть различие между красивостью и красотой. Красота же в конечном счете — это Сам Бог и причастные Ему святые: Дивен Бог во святых Своих (ср. 2 Фес 1:10). По замыслу Божиему тварное устремляется к Нему. И Бог зовет человека: “человече, даждь Ми сердце”. Через приближение к Богу тварное озаряется благодатью, и в плоти уже не остается ничего, что принадлежало бы только земле; это уже святая плоть, приготовленная для неба. Подвижники не воинствуют против плоти; они именно ратоборствуют за собственную плоть и кровь, чтобы сделать ее святой.
Чрезвычайно важно для иконописца-изографа научиться отличать духовную красоту, — озаренность Божиим Духом, — от красивости. И это также достигается стяжанием благодати. В Евангелии свидетельствуется о том, что в некоторых случаях ученики не понимали своего Учителя, и Господь отверзе им ум разумети Писания (Лк 24:45), то есть соделывал их способными к восприятию той реальности, которая обычным зрением и слухом не воспринимается. Распространить это можно и на дар духовного рассуждения вообще, но в особенности этот дар необходим при создании икон. Настоящие изографы — действительно подвижники благочестия. Сошлюсь на преподобного Сергия Радонежского, который фактически и есть первый вдохновитель написания иконы Пресвятой Троицы преподобным Андреем Рублевым. И хотя тип Ветхозаветной Троицы известен издревле и византийской иконе, и русской, но Троица преподобного иконописца Андрея стала великим духовным событием в истории Православия. Но все великое непременно зиждется на фундаменте; только у изгоев нет прошлого, потому нет у них и будущего, которое зиждется на прошлом. Духовные же ценности основаны на Христе как на краеугольном камне. Ученик преподобного Сергия потому смог выразить невыразимое, что продолжил опыт наставника, вжился в идею аввы. Конечно, и сам изограф должен подходить к иконе только через подвиг: молитву, пост и труд, и в этом черпать вдохновение.
Теперь о самом написании иконы. Изограф призван изображать не посюстороннее, хотя бы и редкостное и исключительное, а горнее, надмирное, Божественное. Вот для того, чтобы он мог изобразить нечто принадлежащее Божиему Царству, он и должен духовным подвигом развить в себе умное зрение, которое обретает способность прорезать небеса, проникать в надмирное, созерцать то, что обычно смертному видеть не дано.
Способствует этому и сам метод написания иконы. Создание иконы в некоторой степени можно уподобить дням творения. Напомню: сначала земля была безвидна и пуста (Быт 1:2), то есть царил хаос, — неоформленность, аморфность. Для античного грека это — небытие, бытие для него — оформленная материя, но по сути и аморфность уже не ничто, это среда, которую, если читать в еврейском подлиннике, Руах Элогим мэрахэфэт, что означает ‘согревал, засевал Божий Дух’. По-славянски это звучит так: Божий Дух ношашеся верху воды. Разумеется, и этот смысл наличествует в еврейском тексте, но как усилен он здесь значением внедрения в вещество зиждительных потенций! В дальнейшем именно к потенциально жизненосной среде и будет обращен Божий глагол: да будет твердь… да соберется вода… да явится суша… да произрастит земля… (см. Быт 1). На этот-то Божий глагол первозданное вещество и отвечало выявлением, утверждением, упорядочиванием себя, раскрытием заложенных сил… Такими вот красочными мазками Бытописатель начертал нам образ происхождения мира. Образ этот более, чем что-либо иное, соответствует деятельности иконописца. В полном соответствии с описанным, материалом для иконы не может служить что-либо зыбкое, неустойчивое; основа должна быть достаточно твердой3. Если берется доска, она должна быть тщательно высушена. После этого на нее накладывают паволоку, наносят левкас, вновь тщательно просушивают, зашкуривают, делают поверхность гладкой. Масляная краска для написания иконы не употребляется, с древности обычно применялась темпера, которая приготавливается на яичном желтке. Красителями служат камни-самоцветы, которые изографы сами подбирают, растирают и смешивают4. Первый слой краски наносится с учетом того, чтобы при наложении следующего слоя получить нужную подсветку, а этот следующий слой также будет служить подсветкой последующему. Такими приемами создается вся икона, — как при творении мира, все выявляется постепенно и нежно. Слой за слоем является все большая и большая конкретизация образа, пока через окончательное нанесение штрихов не высветится образ, который задуман изографом. В конце художник делает “разделку” одежд (первые два слоя пробелов), тщательно прорабатывает лик, прорисовывает “пробела” (белильные просветления цвета), наносит “ассист” (золотую штриховку), покрывает олифой, — и икона сияет.
В иконографии обязателен канон, то есть законы написания иконы, радикально отличные от обычных художественных приемов. Канон — это правило, мера, норма, закон, которым должен следовать изограф. Следование канону не есть стеснение или ограничение свободы творчества; канон — это вехи, с помощью которых только и может осуществляться иконографическое творчество. Конечно, каноном можно пренебречь, но из этого редко когда выйдет доброе5. Например, существует канонический запрет на изображение Бога Отца. Некоторые иконографические школы России этим каноном подчас пренебрегали, потому и встречаются изображения Бога Отца в виде “Ветхого деньми”. Но вот, на иконе Вознесения6 Христос восходит к Богу Отцу и уже вознесся над землей. Канонически это изображается сферами, концентрическими кругами, причем третья сфера выражает Божественный мрак7. Но сам момент восхождения Христа к Престолу Бога Отца на иконе выражен еще одной сферой, уже беспредельно абсолютной. Такое каноническое решение, на наш взгляд, вызывает умиление и благоговение в гораздо большей мере, нежели, положим, изображение Христа на Престоле с Богом Отцом в виде “Ветхого деньми”.
В диапазоне канона можно наблюдать размах от посредственности до гениальности, и канон этому ни в коей мере не мешает. Не стесняется каноном и свобода творчества. При неукоснительном следовании канону преподобный Андрей Рублев не сводим же, положим, к Дионисию, Дионисия нельзя смешать с Феофаном Греком, а последнего с Андреем Черным и т. д. Никто не станет отрицать того, что для освоения высшей математики необходимы знания хотя бы в рамках средней школы, и, конечно, нельзя доказать бином Ньютона, зная только арифметику. Точно так же изографу нужно знать анатомию, законы и виды перспективы, — но так же неукоснительно он должен следовать канону.
Сюжет иконы нельзя подсмотреть; правда, его можно осмыслить умным взором, поскольку оригиналы икон либо написаны по откровению, либо явлены, — но это уже Божий дар, а не дар мира сего. Впрочем, и копирование икон не должно сводиться к одному освоению приемов иконописания, потому что и здесь непременно наличествует творчество, а поэтому для иконописца абсолютно необходима духовная работа, обычно через пост и усиленную молитву. Без молитвенного подвига будет не иконописание, а только ремесло.
В иконе недопустимы светотени, ибо в горнем мире свет исходит не от солнца, а от Бога Троицы, от Солнца Правды — Христа. Для человека, пребывающего вне Церкви, икона — это только доска и краски, в лучшем случае в иконе ими усматривается только художество. Для верующего человека икона — это нечто неизмеримо большее, нежели просто изображение; отец Павел Флоренский, например, видит в ней окно, открывающее нам запредельный мир8. В самом деле, глядя в окно, мы не рассматриваем стекло или раму, не останавливаемся на них, — мы их просто не замечаем, мы смотрим через окно на то, что открывается нам за ним. Так точно и в иконе. Для верующего через искусство написания, через сам образ, наконец, открывается Первообраз, иными словами, через икону просматривается горний мир. Правда, постигается это только просветленным умным оком, у которого свои особые законы восприятия. Ознакомившись с работами отца Павла Флоренского, вы поймете, как через лики святых открывается умный мир.
При написании иконы допускаются нарушения анатомии; делается это для того, чтобы что-то особым образом оттенить. Я могу сослаться на наш храм преподобных Зосимы и Савватия Соловецких в Гольянове, где в четверике на куполе изображен Пантократор9. Рука Спасителя вроде бы неестественно вывернута, но если всмотреться, то этим передается невероятная, потрясающая мощь. Передана она, разумеется, всем обликом, но беспредельно усилена разворотом руки. Изографы прекрасно знали анатомию, но пользовались ею не рабски, а так, чтобы, пусть даже через нарушение пропорций, выразить открывшееся им: Божественное всемогущество или жертвенность, или Божественную Любовь. Так иконописцы земными средствами достигают невероятного, выражают невыразимое, то есть изображают Божественное.
Плоть, передаваемая на иконе, — это плоть святая, плоть эта уже принадлежит небу, она вся высветлена, вся духоносна. Такой ее задумал Бог, но она, как и весь вещественный мир, изуродована грехопадением. Однако Боговоплощение ее не просто восстановило, а радикально изменило: Бог воплотился — и в зраке раба стала обитать вся полнота Божества (см. Кол 2:9). Это совершилось во Христе, но через веру и крещение каждый может войти в единение со Христом, стать народом святым, людьми, взятыми в удел Господу (см. 1 Пет 2:9). Преображение Господне показывает, что всякий, кто следует за Христом, будет иметь духоносную плоть, но только если у него еще при жизни были те же чувствования, какие и во Христе Иисусе (Флп 2:5).
Благодать — это благой Божий дар. Самому его добиться нельзя, а вот выразить Христу свою к Нему устремленность — можно, раскрыться Ему в своей любви — можно, засвидетельствовать Ему свою верность — можно. Но все это будет только выражением того, что мы взыскуем Его милости, уповаем на Его благодать, выражаем Ему свою любовь… а спасение же всегда — Божий дар. И чем интенсивнее подвиг, чем выше духовный опыт, тем больше смирения у подвижника. Настоящий монах, какого бы духовного совершенства он ни достиг, непременно скажет, что спасаться он еще и не начинал. И в этом он будет абсолютно искренен, потому что чем ближе человек к Богу, тем яснее он видит и сознает свою тварную далекость от Него. Приведу аналогию: если окно озарит яркий солнечный луч, то и в чистой комнате в этом луче мы увидим мириады летающих пылинок. Это всего лишь образ, но он может помочь нам постичь мистическую реальность, с которой опытно имеет дело подвижник.
Все дело именно в опыте. Обычно люди не плачут о грехах, считая, что у них с совестью вроде бы все обстоит благополучно. А вот подвижники о грехах плачут, потому что в Божественной лучезарности видят и свою тварность, и свои недостатки, и свою далекость от Бога. Правда, слезы их радостотворны, — в них переживаются сокрушение и умиление. За такие слезы Господь попаляет скверну, слезы эти приближают к Богу… Но нет момента, когда подвижник мог бы сказать, что он уже стяжал Божие Царство. На фресках Страшного суда бывает изображен человек, находящийся уже у врат Царства, но и там бесы достают его батогами. Правда, у подвижников соблазны бывают иного порядка, чем у людей, далеких от духовной жизни; эти грехи ими преодолены, но соблазны не прекращаются, меняются только формы искушений, опасность же падения при этом не только не уменьшается, но наоборот, возрастает. Искушения становятся изощреннее, соблазны коварнее, потому что повод для падения подвижников кроется в достигнутом ими. Для них, например, часто звучит искусительная похвала (ср. Пс 34:21 благоже, благоже), и ублажение это всякий раз бывает именно по поводу действительно достигнутого; прямой лжи в этом нет, есть только демонское коварство. Заслушайся подвижник ублажения — и тут же возомнит, что он уже спасен. Здесь-то и таится погибель, но уже от духовной прелести!
Итак, нет момента, когда бы человек мог сказать, что он достиг совершенства; спасение приходит к тому, кто постоянно устремлен ко Христу. В житии преподобного Макария Великого говорится, что восходя после кончины в Царство Небесное, Преподобный продолжал быть искушаем: вокруг вились бесы и вели соблазнительные речи. Когда он стоял уже у райских врат, они закричали: “Ты победил нас, Макарий!”. И тут он впервые ответил им и сказал: “Еще нет”, — и распахнулись райские врата, и приняли святого.
* * *
Итак, Откровением свидетельствуется, что Слово стало плотью; свидетельствуется и о том, что во Христе обитала вся полнота Божества. Боговоплощение открыло и имя Божие, Отца, Сына и Святого Духа, и Божий Образ, что для иконографии чрезвычайно важно: этим дарована возможность изображать и Самого Воплотившегося, и святых как причастных к Его Обоженной Плоти. На этом и зиждется возможность изображения святой плоти как вместилища благодати.
Все сказанное можно связать со словами апостола Павла, повторившего и продолжившего пророчество Давида о воцарении Христа: …все покорил под ноги Его. Когда же сказано, что Ему все покорено, то ясно, что кроме Того, Который покорил Ему все. Когда же все покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем (1 Кор 15:27–28).
Вглядитесь теперь в замысел Божий о мире и человечестве, он головокружителен! Материя — не зло, не темница духа, как говорят об этом мистические учения Востока; материя — вещество, которое призвано очищаться, просветляться, совершенствоваться, чтобы в нем мог обитать Блаженный Бог. Таким замыслен мир. Начало этому замыслу положено творением, и хотя îí è íàðóøåí ãðåõîïàäåíèåì, íî îíî èñïðàâëåíî Áîãîÿâëåíèåì. Áëàãîäàðÿ Áîãîâîïëîùåíèþ âåùåñòâî ìîæåò ñòàíîâèòüñÿ Ïëотью и Кровью Христовыми в таинстве Евхаристии. Распространить этот принцип должно и на икону, — и в ней проявляется то, что через Боговоплощение материя получила способность вмещать Божественное. И в силу этого сама икона — уже не просто изображение, а святыня, и почитание, воздаваемое ей, переходит в поклонение Первообразу. Имеются свидетельства, что святой, перед образом которого молились, являлся молящемуся, сама же икона при этом бывала пуста. Это не значит, что слой красок на иконе сам по себе обладает какой-то святостью, — нет, икона потому именно свята, что выражает Божественную реальность, изображает потустороннее, которое в сущности вне благодати неизобразимо, несет в себе прямое соответствие с Первообразом.
Список использованной литературы10:
1. Священник Павел Флоренский. Иконостас.
2. Священник Павел Флоренский. Обратная перспектива.
3. Л. Успенский. Богословие образа.
4. Князь Е. Трубецкой. Умозрение в красках.
1В библеистике принято ради соблюдения традиции (почти) неназывания этого имени обозначать его как Тетраграмматон (греч. ‘Четырехбуквенник’). — Ред.
2Вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится (Дан 7:13–14).
3Это не относится к современной практике копирования икон; среди копий самые распространенные — бумажные. — Ред.
4Не следует смущаться тем, что теперь стало возможным пользоваться готовыми пигментами, поскольку они изготавливаются должным способом. — Ред.
5В теории иконописи различают произведения канонические и святыни; последние создаются хотя и с нарушением канонов, но с должным благоговением. Канонические иконы не нуждаются в освящении, святыни нуждаются и могут употребляться в молитвенном обиходе именно при условии освящения, которое означает, что служитель алтаря видит высшее предназначение данного изображения и свидетельствует о нем. “Неканонические” священные изображения, которым люди молятся и получают просимое, в своем дальнейшем бытии обретают статус иконы наряду с изображениями каноническими. Изображение Спасителя, хранимое в храме Илии Обыденного и написанное священномучеником святителем Серафимом (Чичаговым), вряд ли можно отнести к числу канонических, но оно неоспоримо благодатно и к нему припадают с молитвой тысячи верующих. Столь же “неканонична” чудотворная икона Богородицы “Трех радостей” в храме Троицы на Грязех, подающая благодатную помощь молящимся. Но такие случаи редки, а в нынешнем обиходе, к сожалению, чрезвычайно распространилась “самодеятельная” икона крайне низкого художественного качества и сомнительных духовных свойств. — Ред.
6Находится в храме преподобных Зосимы и Савватия Соловецких в Гольянове.
7Этим в богословии иконы выражается не отсутствие света, а его преизбыток, в котором ничего нельзя различить; об этом прекрасно сказано у святителя Григория Богослова.
8См. об этом в его “Иконостасе”.
9Пантократор (греч. pantokrЈtwr ‘всевластный’) —один из основных типов изображения Христа, представляющий Его в виде Небесного Царя и Судии: Христос восседает на троне, благословляя правой рукой, а левой держит свиток или книгу, на листах которой обычно записываются евангельские изречения Иисуса.
10Перечисленные ниже произведения существуют во множестве изданий, так что указывать выходные данные какого-либо одного из них не имеет смысла. — Ред.
