Проповеди
26 января 1992 г.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Один из святых Церкви сказал: Бог так же мал, как я; я так же велик, как Он… Конечно, он этим не старался умалить Бога в своих глазах, а себя по сравнению с Ним возвеличить. Он имел в виду, что в Своем воплощении Бог согласился разделить с нами всеми наше человеческое состояние, в Своей плоти и в Своей человеческой душе испытать тварность; испытать, не будучи Сам жертвой и пленником греха, что значит жить в мире, который стал искаженным, уродливым через человеческий грех и зло, пережить все состояния человека в мире, быть непонятым, отверженным, преданным… Христос разделил с нами все, что заставляет нас содрогнуться в ужасе, когда это случается с нами или с кем-то, кого мы любим, — включая нечто и еще более страшное: самую смерть через потерю Бога, потому что, как апостол Павел учит нас, смерть — это утрата общения с Богом. И на кресте Господь Иисус Христос Сам, в Своем человечестве, разделил с нами так, как никто этого не может испытать, чувство лишения полноводного, глубокого, животворящего общения с Богом Отцом: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил?..
Когда мы думаем о Младенце вифлеемском, мы видим в Нем всю хрупкость Божию, потому что в Боге есть та хрупкость, которая составляет неотъемлемое свойство любви: любви, отдающей себя неограниченно, так чтобы стать способной быть израненной, отвергнутой, обесчещенной. Вот о какой “малости” говорит святой, не о малости, которая унизила бы Бога, но о том, что Его делает больше, чем что-либо, что мы можем себе вообразить.
И если мы спросим себя, как возможно, чтобы Бог, оставаясь тем, что Он есть, неизмеримо великим, святым, может соединиться с хрупкостью, со слабостью, со страданием, со всем, что мы видим в Евангелии, — мы можем вспомнить слова преподобного Максима Исповедника, что только вещи подобные не могут слиться друг с другом, но то, что совершенно несходно, — может слиться. И о Воплощении он говорит, что Божество соединило Себя с человечеством во Христе так, что полнота Божества обитала во плоти, подобно тому, как огонь может пронизать железный меч. Железо остается железом, огонь остается неизменным, и они соединяются друг с другом так, что видимым образом нельзя разделить одно от другого. Употребляя выражение Максима Исповедника, можно резать огнем и жечь железом.
Но с другой стороны, это говорит и о возможном, потенциальном величии человека. Да, человек так глубок, так просторен, так потенциально велик, что может в неповторимом явлении Воплощения стать Богом воплотившимся; и это призвание для всех нас стать участниками Божественной природы (это слово Священного Писания — 2 Пет 1:41). Это говорит о величии человека, о просторе и о глубине человека. И в сегодняшнем апостольском чтении есть фраза, которая есть зов к нам — во имя Божие исполнить наше призвание. Это сказано так ярко, особенно в английском тексте; там говорится, что мы должны достичь человеческой зрелости, которая измеряется ничем меньшим, как мерой полноты Христовой (см. Еф 4:13)… Мы должны вырасти в то человечество, которое есть человечество Христово. А Христово человечество — это не только усовершенствованная версия того, чем мы являемся; подлинное человечество, совершенное человечество, единое с Богом; человечество, в котором полнота Божества живет во плоти; человечество, которое вместе с остальным миром становится славным одеянием Бога, о Котором апостол Павел говорит, что придет день, когда Бог будет все во всем (1 Кор 15:28).
Это ли не призвание, которому стоит следовать? Не стоит ли делать все, что мы можем, чтобы открыться силе и благодати Божией? Мы не можем достичь этого, но Бог может достичь этого в нас: что невозможно человеку, то возможно Богу, но не без нас. И чтобы этого достичь, мы должны предать самих себя и друг друга и всю нашу жизнь Христу Богу нашему. И тогда — и это слова святого Иринея Лионского — соединенное со Христом Духом Святым так, что Он в нас и мы в Нем, в Единородном Сыне все человечество будет единородным сыном Божиим.
Это наше призвание, но путь будет указан нам Христом: Я есмь путь… Если мы хотим достичь этой меры, стать подлинно человечными, то есть подлинно Божественными, мы должны следовать по Его стопам: отвергнуться себя, взять свой крест и последовать за Ним, куда бы Он нас ни повел. Аминь.
О вере / По поводу родословной Христа
3 января 1993 г.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
В это воскресенье и в наступающие дни все говорит нам о вере, как ее определяет Апостол в 11-й главе Послания к Евреям: вера — это уверенность в вещах невидимых, внутренняя уверенность, твердая уверенность, которая позволяет жить согласно с тем, на что надеешься и чего ожидаешь, и жить для того, что грядет.
Родословная Христа говорит именно об этом. Бесчисленные имена, которые сейчас читались, имена тех, которые даже и не вошли в летопись, — это имена тех людей, которые из тысячелетия в тысячелетие, из столетия в столетие ожидали прихода Христа; ожидали в уверенности, что слово Божие, обещание Божие неложно, что оно исполнится и придет время, когда с нами будет Бог, когда Бог Небесный, Таинственный, Непостижимый, Невидимый вдруг, чудом, станет видимым, близким, родным, своим, оставаясь одновременно тем, чем Он изначально был: Богом, Которого нельзя никаким именем назвать, Которого даже познать нельзя иначе, как поклоняясь Ему и открываясь Его Откровению.
Вера — это уверенность в вещах невидимых. Мы это слово употребляем по отношению к Богу, к вещам духовным; но оно относится также ко многому в обычной жизни. Мы говорим о любви, мы говорим о красоте. Когда мы говорим, что любим человека, мы тем самым говорим, что непостижимым, невыразимым образом в нем прозрели нечто, чего другие в нем не видели. И когда мы, охваченные восторгом, восклицаем: “Как это прекрасно!” — мы говорим о чем-то, что до нас дошло, но чего мы не можем просто истолковать; мы только можем сказать: “Приди и виждь”, как Апостолы говорили своим друзьям: приди, взгляни на Христа, и ты узнаешь, что я в Нем увидел…
И вот, наша вера в вещи невидимые, с одной стороны, является личной нашей верой, то есть тем, что мы сами познали, тем, как мы когда-то, хоть один раз в жизни, прикоснулись края ризы Христовой — и почуяли Его Божественную силу; хоть раз взглянули в Его очи — и увидели бесконечное Его милосердие, сострадание, любовь. Это может случиться непосредственно, таинственным путем встречи живой души с Живым Богом; но это бывает тоже посредством других людей. Мой духовный отец мне раз сказал: никто не может отрешиться от земли и обратить весь свой взор на небо, если в глазах хоть одного человека, на лице хоть одного человека не увидит сияние вечной жизни…
В этом отношении мы все ответственны друг за друга, все ответственны за ту веру, которую имеем или по которой тоскуем и которая нам может даться не только чудом непосредственной встречи лицом к лицу с Богом, но и через посредство человека.
Вера поэтому складывается из многих элементов. С одной стороны, это наш личный опыт: вот, я увидел в этих очах, на этом лице сияние вечности, Бог просиял через этот лик… Но бывает: я как-то чую, что есть нечто — но не могу это уловить! Я улавливаю только немногое — и тогда могу обратиться взором, слухом, общением души к другим людям, которые тоже нечто познали, — и то жалкое, может быть, но драгоценное, святое знание веры, которое мне было дано, расширяется опытом, верой, то есть уверенностью, знанием других людей. И тогда моя вера делается шире и шире, глубже и глубже, и тогда я могу провозглашать истины, которыми обладаю не лично, но соборно, вместе с другими людьми. Так мы провозглашаем Символ веры, который нам дан издревле опытом других людей, но который мы постепенно познаем, приобщаясь этому опыту.
И наконец, есть другая вера, о которой говорит Евангелие от Иоанна: что Бога никто не видел, кроме Единородного Его Сына, пришедшего в мир — спасти мир. Есть истины веры, которые мы принимаем от Христа, потому что Он знает все глубины Божественные и всю глубину человека, и может приобщить нас и к человеческой глубине, и к Божественным глубинам.
Слушая сегодняшний перечень имен, подумаем об этих людях. Некоторые из них были святыми, людьми чистой жизни, людьми, через которых сияла вечность, в которых сиял Бог. Но среди этих мужчин и женщин есть и грешники: как же они вошли в эту родословную? — Они вошли, потому что жили ожиданием Христа. Вся их слабость, вся их немощь, вся их греховность не помешали им жить только этой мечтой и этой уверенностью.
Поэтому взирая на себя, когда будем думать о нашей греховности, мы должны поставить вопрос: мешает ли она нам? Не препятствует ли она нам жить этим ожиданием встречи, встречи с Живым Богом, ставшим живым человеком? И если наша греховность стоит между Богом и нами, мы должны с ужасом от нее отвернуться, оторваться, чего бы это нам ни стоило. Но если она нам “не мешает”, мы должны от нее оторваться, мы должны с ней бороться так же сурово, так же страстно, как я только что сказал, но зная, что наша тоска по Боге открывает нам путь веры.
Будем поэтому идти этим путем, но помнить, что вера не заключается только в том, чтобы верить в истину, а в том, чтобы быть верными этой истине, верными той правде, той истине, той чистоте, той святости, которые нам явил Господь и к которым Он нас призывает. Итак — уверенность в вещах невидимых, верность этому Живому Богу жизнью и, если нужно, смертью, как святые это показали и в Ветхом Завете, и после Рождества Христова. Аминь!
Неделя о мытаре и фарисее
7 февраля 1993 г.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Две недели тому назад мы слышали Евангельский рассказ о слепом человеке Вартимее (Мк 10:46–52), а в прошлое воскресенье — рассказ о Закхее (Лк 19:1–10).
Вартимей был слеп, вероятно, в течение всей своей жизни, или, может быть, в какой-то момент утратил видение всей красоты мира, человеческого лица, всего, что через творение Божие связывало его непосредственно с Богом, Который все сотворил. Он был слеп; и однажды мимо него проходила толпа, необычная толпа, не просто шумная толпа прохожих, но какая-то сосредоточенная, и ее средоточием был Господь Иисус Христос. Вартимей уловил необычайность этой толпы и спросил, вокруг кого она сплотилась. И, узнав, начал кричать о помощи, о том, чтобы ему освободиться от слепоты.
Как часто мы жили слепо! Или: сколько лет мы прожили слепыми, — слепыми к откровению Божию, явленному нам тварным миром; слепыми к красоте — не к внешнему качеству красоты, но к сиянию Божественной премудрости и через нее — Божественной красоты. Как часто мы смотрели на лица и никогда не видели, что эти лица — иконы Божии, которые должны относить нас к Богу, а не стоять между Богом и нами как искушение. Как часто Христос проходил так близко от нас, — а мы никогда не замечали Его присутствия, не замечали, что Он проходит мимо…
Задумаемся о себе и спросим себя не только, как часто мы бывали слепы в прошлом, но как мы слепы вот сейчас. Христос находится посреди нас; сознаем ли мы это? Христос встречает нас в каждом человеке; сознаем ли мы это? Один из Отцов пустыни сказал: “Кто видел брата своего, тот видел Бога своего”. Да, каждый человек — образ Божий, подлинный образ; поврежденный, как многие иконы, оскверненный или попорченный, испорченный иногда до неузнаваемости, и все же — образ Божественный.
А затем, на прошлой неделе, мы слышали рассказ о Закхее. Закхей преодолел другое искушение, так нам свойственное, искушение тщеславием. Тщеславие состоит в том, что мы привязываемся к вещам пустым и стараемся через их посредство завоевать восхищение других, тех, кто не имеет права судить, потому что они такие же пленники той же узости ума, той же узости сердца. Тщеславие, как говорит преподобный Иоанн Лествичник, есть дерзость перед Богом и трусость перед людьми: желание не быть судимыми, не быть осужденными, но вызвать похвалу даже за то, что похвалы не заслуживает: лишь бы только похвалили!
И тогда я говорил, что мы должны обратить внимание на этот наш грех и спросить себя: насколько я завишу от суда человеческого, насколько я безразличен к суду моей собственной совести, а через нее и за ее пределом — к суду Самого Бога? В какой мере я ищу одобрения и восхищения за вещи, меня недостойные, не говоря о том, что они недостойны Бога?
Сегодня перед нами встает третий образ: мы стоим перед рассказом о фарисее и о мытаре (Лк 18:10–14). Мытарь знал свое недостоинство, знал, что недостоин предстать перед лицо Божие, но так же недостоин быть допущенным и в общество приличных людей, снискавших одобрение Божие. Он пришел к двери храма и не мог переступить порога, потому что знал, что в этом мире, опороченном, загрязненном, оскверненном человеческим грехом, кровью и злом во всех его видах, храм — это место, которое посвящено одному только Богу. Весь остальной мир, как сказал сатана, искушавший Христа, предательски отдан человеком в его руки. Но храм — это место, которое люди веры, хрупкие, но верующие, посвятили Богу, выделили из этой области ужаса для того, чтобы он был видением Божественной красоты, местом пребывания Того, Кто не имеет где главу приклонить в мире, украденном у Него и преданном в руки вражии.
И вот, стоя у притолоки, мытарь знал, что он принадлежит области зла и не имеет доступа в область Божию; и все же он чуял разницу, испытывал ужас о себе и чувство преклонения, благоговения перед Божественной областью. Он ударял себя в грудь и просил о помиловании, потому что не на что ему было больше надеяться или рассчитывать на другое.
А фарисей — тот стоял посреди храма, он вошел и встал там: он имел на это право. Почему? Не потому что он был человеком чистого сердца, но потому что он был верен каждому из формальных предписаний, установленных синагогой, как и многие из нас верны внешним правилам жизни, не проникающим даже сквозь нашу кожу, не достигающим до наших сердец, не дающим новой структуры, нового смысла нашему мышлению.
И вот, нам предстоят эти два человека, и Христос нас спрашивает: кто ты? Тот ли ты, который так глубоко чует святость Божию, что знает, что если только Сам Бог не сойдет до нас, чтобы исцелить и спасти нас — к Нему доступа нет? Или же мы — как фарисей, который мог бы сказать Богу, бросить Ему в лицо: “Я сделал все, что Ты предписал, Тебе нечего с меня взыскать!”. Мы не так дерзки, потому что у нас нет смелости даже на дерзость фарисея, и нет у нас его постоянства и его мужества быть так всецело верными жизни закона.
И вот, спросим себя: подражаем ли мы фарисею делом, внешней верностью всем принципам нашей христианской веры? А дальше — даем ли мы нашей вере преобразить наши сердца, управить нашу волю, просветить наш ум?
Вот задача, которую ставит перед нами Евангелие на эту неделю; продумаем это; и это будет еще одним шагом к тому, чтобы произнести над собой суд так, чтобы не быть осужденными. Аминь.
Прощеное воскресенье, вечерня
1 марта 1998 г.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Мы сегодня вечером полностью вступаем в Великий пост. Все прошлые недели были временем, когда мы должны были погрузиться в себя, произвести над собой внимательный, строгий, очищающий суд. А теперь мы вступаем во время, когда шаг за шагом должны следовать за Христом, сначала в Страстные дни и на Голгофу, на Распятие, а затем приобщиться, каждый сколько сумеет, каждый сколько кому будет Богом дано, к радости и чуду Воскресения. А затем выйти в мир, как Апостолы вышли для того, чтобы принести миру, в котором мы живем, радость и спасение.
Но сегодня мы вступаем в Великий пост дверью покаяния. Мы молимся о том, чтобы Господь простил нам грехи наши так же, как мы прощаем тем, которых мы считаем своими должниками, и, с другой стороны, чтобы они нас простили.
Когда мы думаем о прощении, мы думаем о том, что виноватый должен признать свою вину и будет прощен, то есть что все будет забыто, что прошлого не будет, что наступит время, где все новое. Но это далеко не так, потому что все мы знаем, что даже когда мы искренне покаялись, когда сердце наше разрывалось от скорби о нашей греховности, — даже тогда эта греховность наша не изжита и грехи наши всё еще на нас тяготеют.
И когда мы просим прощения у другого, мы должны сознавать, что он это знает, и когда кто просит прощения у нас, мы должны знать, что и он не свободен, но что он имеет решимость, а, может быть, только желание, а, может быть, только мечту о том, чтобы стать новым человеком.
Прощение заключается не в том, чтобы всё было изглажено, а в том, что мы человеку говорим и от человека ожидаем тех же слов: “Ты еще не свободен от своего прошлого, но я в тебя верю, я верю, как Бог в тебя верит, до последнего дня твоей жизни я буду верить в возможность для тебя стать новой тварью. Прошу и тебя — взгляни на меня! Я перед тобой виноват, и не только перед тобой, — перед сонмом людей я виноват; и я молю всех: братья, сестры, дети, отцы и матери — не теряйте надежды, не теряйте веры в возможность и мне покаяться и начать новую жизнь”.
Вот о чем мы будем просить сейчас Христа Спасителя, и Божию Матерь, и святых, имена которых мы носим, и святых, которые нам дороги, и ангела нашего хранителя, и друг друга: “Прости!”. Это значит: не теряй надежды! Не теряй веры в возможность моего исправления.
И тут вспоминается слово святого апостола Павла, который говорит: друг друга тяготы носите, и так вы исполните закон Христов (см. Гал 6:2). Будьте готовы нести на своих плечах чужую греховность, чужую слабость, все то, что удручает, ломает, калечит, уродует другого человека; каждому из нас велено это нести вместе с другим и ради другого в надежде, что найдется хоть один человек, который за нас и вместе с нами понесет нашу греховную ношу.
Подумаем об этом; подумаем о всех тех, перед которыми мы так или иначе виноваты. И если это возможно, подойдем к ним и скажем: я перед тобой виноват! я еще не изменился, не изменилась, я всё еще такой, такая, какой был, но я имею волю, желание, мечту стать другим человеком. Понеси со мной эту ношу терпением, верой, надеждой, а если можешь — даже любовью. А любовь — подвиг великий; любовь не заключается в ласковых чувствах; любовь заключается в том, чтобы человек свою душу, свой покой, свою радость отдал другому ради его спасения.
Мы сейчас будем просить прощения у Христа, Матери Божией, будем просить прощения друг у друга: будем именно так, всерьез просить прощения и возьмем вместе тяготу каждого из нас и всех нас вместе взятых.
Я говорил долго, и хочу еще одно прибавить, и говорю это все из глубины моей души. Я перед всеми вами, перед каждым из вас, перед каждой из вас безнадежно виноват; я обманул все надежды, я оказался неверен и Богу, и Церкви, и людям — и я прошу вас: потерпите! Помолитесь о том, чтобы и мне покаяться. Я это говорю не ради проповеди, не ради красного словца, я говорю это из раздирающей душу боли: перед каждым из вас, кто здесь, перед всеми, кого здесь нет, живыми и теперь усопшими я виноват и заслуживаю полного осуждения.
В одном месте Евангелия говорится: от слов своих оправдишься и от слов своих осудишься. То, что я проповедую, то, что я пишу, то, что я говорю, является правдой, и каждое это слово — мое осуждение: так ты знал, и так ты не жил… Помогите мне; понесите молитвенно и мою тяжелую тяготу. И будем друг ко другу относиться именно так: надеяться на всё, верить в возможность всего, поддерживать друг друга. И тогда рано или поздно, может быть, самое каменное сердце треснет, может быть, самая оледенелая душа растает, может быть, самая уродливая жизнь изменится — не молитвами одними, а тем, что другие не отреклись, не отвернулись, не сказали: ты нам чужой, ты нам осквернение, ты оскорбление Христу, ты поругание Евангелия… Друг друга тяготы носите… Станем носить друг друга тяготы, и исполним этим закон Христов. Аминь!
О молитве Господней
8 августа 1993 г.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Со все возрастающим чувством не только благоговения, но и ужаса я произношу слова Молитвы Господней: ужаса, потому что они стоят передо мной судом. Когда ученики просили Господа научить их молиться, Он дал им эту молитву, и первые ее слова, которые подчас так глубоко нас радуют, могли бы и, может быть, должны, кроме благоговения, наполнять наши сердца еще и страхом. Отче наш… Когда мы размышляем об этих словах, то мы думаем о нашем человеческом братстве, наших соседях, наших родных, наших сестрах, братьях, любимых; но когда Христос эти слова произносил, они, верно, звучали совсем по-иному. Потому что Он — Единый, Кто может Небесного Бога называть “Отец”; и потому что после Своего Воскресения Он назвал Своих учеников “братьями” — и, значит, “сестрами”, — эта молитва может вызвать трепет страха.
Христос, Единородный Сын, мог беседовать со Своим Отцом словами молитвы “Отче наш”: “Мой Отец — Который на небесах, там, где Я Сам восседаю в Славе Твоего престола, находясь в то же время и здесь, медленно ступая к Моей страсти — да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле”. Эти слова были словами Сына, Который оставил славу вечности для того, чтобы вступить в сумерки и ужас нашей земной жизни. Он пришел, дабы эти три прошения могли осуществиться, и Он мог произнести эти слова, потому что Он мог сказать их не только всем Своим умом, всем Своим сердцем, всей Своей волей, всей Своей самоотдачей как Бог, но и как Сын, пришедший в мир, чтобы сделать их реальностью, чтобы они были реальностью посреди людей. И когда мы произносим эти слова, мы должны быть, как говорит Священное Писание в Евангелии от Иоанна, “во Христе”. Эти слова мы можем произнести не в осуждение себе, только если мы так глубоко, так неограниченно едины со Христом, что разделяем с Ним Его жертву во спасение мира. Только из глубин Христа мы можем произнести эти слова Божественного Сыновства, иначе они осуждают нас, потому что вся наша жизнь — отрицание того, что мы едины со Христом, Его члены, Его продолжающееся присутствие в мире ради его спасения.
Это измерение мы забываем и думаем просто о другом: об измерении человеческого содружества — Отче наш; но подразумевает ли это, что каждый человек вокруг для нас — брат, сестра? Есть очень страшная фраза у Соловьева; он говорит: «Когда кто-то говорит мне “У нас общий отец”, мой первый вопрос к такому человеку: “А какое тебе имя? Авель или Каин?”». И опять: когда мы, просто на уровне нашего человечества, произносим слова “Отче наш”, когда мы этим провозглашаем, что признаем всякого вокруг нас за брата, за сестру, то кто мы — Авель или Каин?
Вы, может, скажете: но Каин был убийцей, я не убийца!.. Так ли это? Не только проливая кровь человека, лишая его или ее телесной жизни, мы становимся убийцами. Как часто люди были преданы и этим предательством убиты в самой сердцевине своего существа!? Как часто сплетня, злостная или беспечная, ранила человека и разрушила все взаимоотношения вокруг!? А часто ли мы вспоминаем о людях, которые умирают от голода, которые бездомны, которые окружены ненавистью, пожеланием, чтобы их не было?! Не часто ли, если мы только внимательны, мы встречались с людьми, которые хотели бы, чтобы того или другого человека не было?! О, мы не думаем об убийстве, но как мы надеемся, что кто-то может изъять этого человека из нашей жизни, из нашего окружения, чтобы забыть о нем, и он для нас перестал бы существовать. Это — путь Каина: он хотел убрать Авеля, который был его осуждением, обвинением против него. Часто ли мы над этим задумываемся? И когда мы произносим слова “Отче наш” и думаем, что эти слова соединяют нас в братство, в сестричество, отдаем ли мы себе отчет о всей требовательности, всем значении этого?
Во второй половине молитвы мы говорим: “Прости, как я прощаю”. Если мы не прощаем, то эта молитва — богохульство, и она перестает быть нашей молитвой, произносимой вместе со Христом. Понимаем ли мы это? Отдаем ли мы себе отчет, как страшно произнести эти слова, которые Сам Христос мог бы сказать Своему Отцу, и которые мы можем произнести только в Нем, с Ним, но не по самостоятельному праву на это?
Задумаемся над этим. Я делюсь с вами, одна за другой, мыслями и обстоятельствами, которые так для меня важны в жизни, которые являются итогом многих лет жизни. Задумайтесь над ними теперь, пока не поздно; и пусть Христос, Который учил Своих учеников этой молитве, когда они еще не полностью созрели для нее, Который учит нас тоже этой молитве, несмотря на нашу незрелость, — да дарует Он нам хотя бы если не зрелость, которую надо с бою взять (помните, что святые Отцы говорят: пролей кровь и прими Дух), то пусть Он примет хотя бы нашу волю, чтобы оно так было. Отречемся от всякой ненависти, положим конец всякой клевете, прекратим все сплетни, откроем сердце всякой нужде, душевной, духовной или материальной; научимся быть братьями и сестрами в человечестве, и только тогда, как сказано в притче об овцах и козлищах, только тогда, когда мы станем подлинно человечными, мы сможем вырасти в меру Божественную во Христе. Аминь.
Публикация Е. Майданович
1Синод. перевод: причастниками Божеского естества. — Ред.
