В 1990-е годы прошлого века, во времена возрождения Русской Православной Церкви, трудами Андрея Жолондзя воссоздавались памятники русской церковной культуры, порушенные и поруганные в безбожные годы советской власти, осваивались технологии реставрации и строительства, а главное — формировалось богословское осмысление иконы, образа, храма в современной церковной жизни.
Андрей Жолондзь
Во время конференции о жизни и творчестве Андрея Жолондзя вспоминали его друзья и коллеги — протоиерей Александр Салтыков, декан факультета церковных художеств ПСТГУ, искусствовед, один из первых научных сотрудников Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева, настоятель храма Воскресения Господня в Кадашах; протоиерей Николай Чернышев, клирик храма Святителя Николая в Кленниках, иконописец, член Патриаршей искусствоведческой комиссии; профессор ПСТГУ Андрей Борисович Ефимов, заместитель декана миссионерского факультета Православного Свято-Тихоновского университета, заведующий кафедрой миссиологии; диакон Дмитрий Клыков, клирик храма Воскресения Христова в Кадашах, научный сотрудник Музея имени Андрея Рублева; Елена Александровна Чернышева, преподаватель Детского отделения иконописной школы при храме святителя Николая в Клённиках; Дмитрий Несмелов, художник, сотрудник Рублевского музея; архитектор Елена Гурова; реставратор, искусствовед Константин Маслов и другие.
Протоиерей Александр Салтыков: Андрей Георгиевич Жолондзь был человеком достойным, светлым, умным, рассудительным, знающим. И, видимо, успел сделать то, что должен был сделать, потому что, конечно, судя по-человечески Господь взял его слишком рано, но «память праведного с похвалами». Действительно, дело и имя Андрея не забывается. И вот мы снова и снова собираемся, чтобы обсуждать вопросы и проблемы современного церковного искусства.
На глубину
Андрей Борисович Ефимов: Не помню точно, где и как, но мы познакомились с Андреем в начале 70-х годов, еще при жизни отца Тавриона. Я в то время начал преподавать в МИЭМ, институте электронного машиностроения, с которым Андрей был тесно связан.
В начале нашего общения Андрей был увлечен дзен буддизмом. Причем, очень основательно и глубоко. Везде, куда бы он ни окунался, он погружался основательно и глубоко. И в дзен-буддизме он на некоторое время завяз. Но довольно скоро стал вылезать и, конечно, пришел в христианство, в православие, где так раскрылся. Андрей был талантлив во всем, во всех самых разных областях, куда бы он ни погружался.
Однажды мы с ним оказались в Пустыньке у архимандрита Тавриона (Батозского). У него в то время все занимались строительством, потому что огромное количество приезжих требовалось размещения, устройства. И вот, насколько я помню, мы с ним вместе работали: я учился плотничать, а он тоже чему-то учился. Прежде всего, конечно, азам духовной жизни.
На этом строительстве мы встретили одного человека, о котором не могу не рассказать. Это был худенький невзрачный человек, который приехал из Белоруссии, у него был рак пищевода. Ему хотели сделать операцию, но, разрезав, сразу зашили, сказав, что сделать уже ничего нельзя.
Мама его направила в Пустыньку: «Поезжай, перед смертью придешь в себя». Болезнь его была совершенно безнадежна. Приехал, пошел к отцу Тавриону в келью. Тот его принял, побеседовал, а потом говорит: «Иди на трапезу, поешь» — «Я могу только молочка немножко попить, больше не могу ничего есть». — «Бог благословит! Иди на трапезу!».
Он пошел, ему налили пиалочку борща постного, он попробовал, проглотил одну ложку, вторую, третью… Три недели он в Пустыньке прожил и все встало на место, он полностью исцелел. Потом он приехал домой, мама говорит: «Давай я тебе молочка налью» — «Мама, я все ем теперь». И она прямо рухнула к иконе на колени от благодарности. Так и мы с Андреем так жили в Пустыньке…
Как попасть к старцу?
А потом Андрей оказался в Николо-Кузнецком храме. В это время отец Всеволод Шпиллер уже начал болеть, Андрей направлен к отцу Александру Куликову. И вот здесь начался его серьезный духовный путь.
Я не помню, когда он оказался в Псково-Печерском монастыре: то ли отец Таврион, то ли отец Александр его туда направил. Но оказавшись там, он так же целиком погрузился, окунулся в жизнь монастыря, всем своим существом. И там уже он был тоже технологом. Чего технологом? Дело в том, что к отцу Иоанну Крестьянкину попасть было невозможно, а Андрей разрабатывал технологии, как попасть к отцу Иоанну (улыбается). И разработал, и несколько раз был у него, и очень серьезно с ним общался. Но скоро ему пришлось выйти из монастыря по семейным обстоятельствам.
Потом мы, конечно, много раз с ним пересекались, доводилось и дома у него бывать. Помню прекрасно его папу и маму. У Андрея была с ними и война, и споры, но одновременно была и любовь. Крепкие люди были.
Андрей был, действительно, талантливо во всем. И вот постепенно он погружается в технологии церковного строительства. Помню, как мы с ним ездили в Троице-Сергиеву Лавру. Тогда сгорел храм Духовной Академии, надо было провести экспертизу, сказать, что можно сделать. Андрей написал программу максимум, потом пытался ее воплотить. Однако, как всегда, по максимуму сделать не получилось, но, слава Богу, что-то было сделано.
Андрей в каждое дело погружался целиком. Во всем — страстность, горячность, с третьей стороны — глубокое серьезное отношение к тому, что Господь дает. Так же он относился к своим научным трудам, к духовной жизни, и, наконец, изучению технологий.
Когда я видел его в последний раз, он был уже очень болен. Но он всегда был выше своих болезней, выше жизненных обстоятельств, с которыми постоянно приходилось бороться.
Закваска
Протоиерей Николай Чернышев: Для меня знакомство с Андреем началось с моим воцерковлением. Незабываемые годы… Я не могу забыть, как все начиналось.
Отец Александр Куликов познакомил меня с Андреем. Он был, наверное, первым человеком Церкви, которого я узнал близко. Как важны эти первые встречи в Церкви, которые становятся потом закваской для всей остальной жизни и очень многое значат.
Мой рассказ будет перекликаться с воспоминаниями Андрея Борисовича, потому что он — о тех же самых событиях. О них мне сам Андрей рассказывал, о том, как его воцерковление начиналось. Как-то зашел разговор о восточных верованиях, и он сказал тогда: «Близко не приближайся к этим темам. Ты не представляешь, как в этом можно увязнуть и как трудно освободиться. Я христианин, но до сих пор это цепляет и не отпускает эта тема». Он страдал из-за этого увлечения еще долгие годы и умолял не прикасаться.
На острие иглы
Андрей рассказывал о том, что его воцерковление началось с паломничества в Пустыньку к отцу Тавриону, где он был поражен жизнью подвижника — и тем, что он сам делал, и тем, что вокруг него происходило. Как он в те советские годы созидал совершенно иную жизнь, жизнь во Христе. После возвращения он долго не мог этого забыть.
Через какое-то время, уже будучи прихожанином Николо-Кузнецкого храма, он едет к отцу Иоанну (Крестьянкину) в Псково-Печерский монастырь, и видит, что там устроение совсем другое. То, чем он был поражен в Пустыньке у отца Тавриона, это больше нигде — ни тогда, ни сейчас — не практиковалось и не практикуется.
У отца Тавриона паломники, которые к нему приезжали, причащались каждый день. В Печерах, конечно, все было иначе. Он задал вопрос отцу Иоанну: «Почему у отца Тавриона это возможно, а больше нигде, даже здесь, в монастыре, невозможно? Я навсегда запомнил удивительный ответ отца Иоанна Андрею: «Андрей, смотри, мы все по лезвию ножа ходим, а отец Таврион на острие иглы стоит».
Мне кажется, нам всем нужно об этом размышлять. Это слова о свободе и о той цене, которую подвижник платит за свободу. У отца Тавриона было стояние на острие иглы, когда перед тобой только Небеса, и ты можешь исключительно только Богу служить, быть с Ним в непрестанном общении, иначе — падение. Эти слова Андрей запомнил и передал мне: до того устроения, которое смог и в самом себе и вокруг себя создать отец Таврион, надо возрастать.
По послушанию
Помню еще один рассказ о времени его воцерковления. Живет Андрей в Печорах… Проходит неделя, другая, месяц, заканчиваются его школьные каникулы (он тогда еще в школе учился), а он не возвращается в Москву, родители начинают бить тревогу, обращаются к отцу Александру Куликову с просьбой что-то сделать.
И отец Александр едет в Печеры, чтобы возвращать домой Андрея. Так дорог ему был Андрей, так важно было слово родителей. Казалось бы, жизнь в монастыре полезна для большего воцерковления, а тем более, если есть тяга к жизни монастырской, но отец Александр приехал в монастырь и говорит Андрею: «Ты сначала школу закончи. И родителей не смей просто так бросать и без их благословения что-то решать. Все должно быть по послушанию. Нельзя начинать жизнь, как это делаешь ты, сбегая тайно». Андрей категорически не хотел возвращаться, но отец Александр настоял, вернул в Москву и буквально до дома довез. И Андрей послушался, остался с родителями…
Уроки честности
В течение многих лет, что мне доводилось общаться Андреем, он открывал для меня новые миры. Именно потому, что, как верно сказал Андрей Борисович, погружался во все до предельной глубины. Это отличало его многих людей, кто все постигает лишь поверхностно. У Андрея все было иначе. Да, у него был сложный, очень сложный, неуживчивый характер, с ним часто было непросто. Но исходило это из его принципиальности, предельной честности во всем. Это было тяжело и ему самому и тем, кто находился рядом с ним.
Помню мы были на конференции, где то, что говорил Андрей воспринималось, как нечто скандальное. А по окончании конференции мне один человек сказал: «На самом-то деле только один Андрей Жолондзь, несмотря на жесткую и резкую форму, сказал по существу, высказал правду. Иногда правда только в жестких формах и может быть выражена. Но Андрей этого не боялся, в нем не было ложного политеса, что, конечно, мешало его отношениям с людьми. Но всегда быть предельно честным, всегда доходить до конца в стоянии за правду — только так он мог жить. Бывали и ошибки, но он стремился к исправлению с такой же решимостью и строгостью к самому себе. И эта его принципиальность, которая проявлялась во всем, становилась для нас уроком.
Украденные мощи
В 1981-82 году мы с Андреем работали в Ростове Великом, Ростово-Ярославском государственном историко-художественном музее-заповеднике, как он тогда назывался.
Тогда Успенский собор Ростовского кремля был закрыт, на полу храма стояла вода. Настолько были разрушены все системы осушения, что собор превращался в болото, там невозможно было не то, что службы вести, но даже и музейные экспозиции устраивать.
Однажды приходит Андрей и говорит: «Перед приездом какого-то начальника в соборе должна быть генеральная уборка и решили все подчистую убрать, вымести. Я посмотрел: раки, где раньше помещались мощи святителей Ростовских, пустые, а вот в раке святителя Игнатия Ростовского что-то есть! Давай с тобой ночью сходим, посмотрим, если там остались мощи или даже частицы мощей, то надо их спасать, потому что иначе скоро все будет с мусором вынесено».
Мы взяли ключ от Успенского собора, такой большущий древний ключ, ночью с фонарем пришли, открыли раку: сверху — груды мусора, а чуть глубже были фрагменты облачения, человеческие останки. Собрали, а что дальше делать? Андрей говорит: «Давай отвезем в Москву к отцу Александру Салтыкову».
Отец Александр, помните, мы приехали к Вам поздно вечером? Несколько вечеров мы отделяли частицы, которые могли относиться к мощам, остальное сожгли. А дальше что делать? Надо везти мощи к Ярославскому архиерею. Написали рапорт о случившемся, как именно произошло обретение мощей. Я тогда был семинаристом, Андрей — сотрудником Ростовского музея. Отец Александр заверил наше письмо.
Поехали в Ярославль, добились приема у владыки Ярославского. Он внимательно прочитал, внимательно выслушал, а потом говорит: «Братия, вы поставили меня в неловкое положение: получается, вы что сделали-то? Утащили государственную собственность! И как теперь эти мощи обнародовать?».
А Андрей говорит: «Это уже на ваше усмотрение. Наше дело было спасти мощи». Он знал, на что шел, понимал, что это воровство в юридическом смысле, такое изъятие, конечно, более, чем сомнительно, но тем не менее, мощи были спасены.
Через неделю в соборе все было вычищено дотла. Владыка сказал так: «Вместе с вашим рапортом я положу частицы мощей святителя Игнатия под Престол в своем домовом храме. А дальше — на волю Божию. Какое-то время об этом нельзя было рассказывать. Но сейчас, я думаю, уже можно.
Здесь раскрывается одна из черт характера Андрея: когда он видел, что может быть поругана святыня, его не останавливало ничто, он не шел за разрешениями, а была в нем удивительная решимость: прямо сейчас сделать то, что можно сделать. И он шел и спасал…
Протоиерей Александр Салтыков: Я много общался с Андреем, но эпизод с мощами был, конечно, самым потрясающим.
Это было крайне неожиданно! Я был тогда молодым священником. Когда они заявились ко мне домой с мощами, это было потрясением. Ко мне в дом пришел Святитель, и для меня, как для священника, это было совершенно необычайно. Это было словно благословение архиерейское.
Некоторое время мощи святителя Игнатия находились у меня в квартире. Они сидели, разбирали частицы, потом писали рапорт архиерею. Признаюсь публично, что небольшую часть мощей я оставил себе. Частицу мощей передал в Николо-Кузнецкий храм, а еще одну частицу — Патриарху Алексию II. Ко дню памяти святителя Игнатия Ростовского мы написали его икону, вложили нее святые мощи и подарили Патриарху.
Сохранение святыни
С Андреем мы много общались на тему сохранения святынь. Может быть, поэтому он решил привезти святые мощи именно ко мне. В 1995 году мы с ним создали общество «Церковь и культура».
Издали одноименный сборник на эту тему, который, к сожалению, был потом забыт. В его издании принимало участие много интересных авторов, на мой взгляд, неплохие статьи там были. Андрей Жолондзь очень активно участвовал во всех акциях, связанных с сохранением памятников русской православной культуры, очень ратовал за ризничное дело. Им тоже была инструкция составлена, он пытался ввести образование по ризничному делу, отделив его от музейного. Андрей был уверен, что в каждом храме должен быть человек, специально подготовленный как ризничий.
Технология как язык
Дмитрий Несмелов: Какое-то время я занимался Львом Толстым, работал в его музее. А Андрей Жолондзь, был, действительно, очень увлеченным специалистом своего дела, технологом. Он все время искал контакта со мной и говорил: «Мне нужно, чтобы мы с тобой нашли какую-то общую платформу. Мне необходимо тебе многое передать и рассказать» — «Андрей, я Толстым занимаюсь» А он, говорил мне: «Нет, ты будешь заниматься церковным искусством!» Прошли годы, я, действительно, работаю в музее Рублева, вспоминаю его слова, и только теперь начинаю понимать, что он был прав. Как он мог это предвидеть, каким образом ему это приходило в голову? Не понимаю…
Я вспоминаю 90-е годы, когда сам Андрей очень плохо себя чувствовал, кочевал из больницы в больницу, но при этом еще болели и отец, и мама, и он эту ситуацию буквально волок на себе. Будучи больным, он ухаживал за отцом. Это был настоящий монашеский подвиг. Не было формы, но было содержание. И это содержание нас поражало. Мы тогда были совсем молодыми ребятами, приходили к нему — где-то помочь, а когда и просто потусоваться, и он с удовольствием нас принимал у себя, многому учил.
Мы рядом с ним были как котята. Потому что потенциал, конечно, между нами очень рознился — нам по двадцать с небольшим, а он уже достаточно зрелый человек с большим багажом. У него была интеллигентная семья, и сам Андрей был такой яркий представитель русской интеллигенции: глубокий интеллектуал, человек страстный, увлекающийся, и в то же время преданный собственным корням.
Мне Андрей говорил, что технология — это такой же язык, как и иконопись. И этим языком надо овладеть. Андрей пытался на языке технологии говорить о православии. Интересно, что бы он сказал о том, что происходит сейчас в церковном искусстве? Но, к сожалению, он рано ушел, и мы можем только вспоминать о нем…
На лесах
Николай Зверев, бывший староста храма Ильи Обыденного: Я познакомился с Андреем Георгиевичем довольно поздно, в конце 90-х годов.
Я работал в храме Илии Обыденного, мы занимались сначала наружной реставрацией храма, а затем и интерьерной. Там была такая диктатура реставраторов, которые пытались халтурить, делать кое-как, не давали их поправлять. Меня познакомили с Андреем Георгиевичем, чтобы он помог нам с ними как-то бороться, но предупредили, что характер у него тяжелый, что с ним может быть очень трудно.
Но с первой нашей встречи он стал родным человеком. Он очень строго расписывал нам все рецепты работы, говорил: «Если не будете следить и соблюдать, я вообще к вам больше не приеду». Но, тем не менее, рядом с ним было ощущение стены, на которую можно опереться, работая с этими реставраторами.
И с его помощью мы, действительно, более-менее удачно завершили это дело. А через год или два мы проводили внутреннюю реставрацию храма, возникли внутренние сложности. Тогда Андрей Георгиевич сказал: «Давайте я продолжу сам» Он создал бригаду, и заднюю часть придела храма мы расчищали под его руководством. Мы не понимали сначала, как он будет работать на лесах. И он сам сказал сначала: «Я уж не полезу», а потом стал потихоньку подниматься и даже под купол залезал, хватаясь палкой за штанги этих лесов.
При нас он научился управлять машиной, не боялся ездить на автомобиле в другие области. Он ездил один, хотя машина часто ломалась. Но была в нем такая смелость внутренняя. У нас все время было желание как-то помочь ему по дому, но он очень щепетильно все наши предложения отстранял, до своей внутренней, домашней жизни никого не допускал.
В 2002 году окончились у нас реставрационные работы, долгое время я об Андрее не слышал, а потом случайно узнал о его кончине…
Коты для мамы рыцаря
Матушка Елена Чернышева: Я, наверное, немножко с другой стороны расскажу об Андрее Жолондзе. Для отца Николая он был самым близким другом.
Скоро он стал и самым близким другом нашей семьи. Мы приходи к нему в гости, вместе ездили в разные поездки, встречаться приходилось не в рабочей обстановке, а в домашней. Меня поразила одна его черта…
Очень часто многие говорили, и в том числе сам отец Николай, что Андрей в общении достаточно тяжелый человек, что с ним сложно. Понятно, что во многом это было следствием его болезней. С годами понимаешь, как трудно нести болезни, оставаясь человеком добродушным.
Но мы с ним сталкивались с другой стороны. Меня всегда поражало его нежное и рыцарственное отношение к дамам. Для меня он был как старший брат. У него были проблемы со здоровьем, иногда даже передвигаться было сложно, а он старался быть рыцарем по отношению к жене друга своего. Так же меня поражало и его нежное отношение к маме.
Когда он понял, что он целыми днями пропадает на работе, что маме одиноко, грустно, в доме появился кот. Специально для мамы, чтобы мама не скучала. Потом, через некоторое время коту стали искать пару, потому что Андрей сказал, что «кот скучает». Стали искать второго кота. Надо было видеть, как он нежно относится к животным. Когда мы приходили в гости, его коты, довольно наглые животные, залезали на стол и расхаживали между салатиками. Прогонять их было нельзя, только погладить. В моей памяти осталась такая бытовая нежная сторона жизни…
Вокруг него был богатый мир
Диакон Дмитрий Клыков: Мои воспоминания перекликаются с воспоминаниями отца Николая Чернышева.
Конец 80-х — новая волна людей пришла в Церковь. Тогда в Церковь пришел и я, и много моих друзей. Когда мы стали воцерковляться, то получили первое благословение от отца Александра Салтыкова — помогать Андрею Георгиевичу дома, поскольку и сам он болел, и его домашние.
Это вхождение в Церковь через личность Андрея Георгиевича было очень значительно, потому что он обладал большим знанием церковной жизни, был человеком очень начитанным, углубленным. Это общение, конечно, очень обогащало нашу духовную жизнь.
Помогая ему, мы общались, много разговаривали, поднимая темы, которые очень волновали молодых людей: история Церкви, история гонений, новомучеников, история монастырей, где он бывал. В общении с ним возникала связь с праведными людьми, которые жили в тех обителях. Вокруг Андрея Георгиевича был очень большой и богатый мир. И я благодарю Бога, что Он соединил меня и моих друзей с Андреем Георгиевичем!
Тайны памятников
Андрей Георгиевич был сотрудником Музея имени Андрея Рублева. У него был очень большой интерес к древнерусскому искусству, он, действительно, всегда глубоко погружался и изучал любую тему. И работа в Рублевском музее отразилась на его жизни, здесь возникла его связь с творчеством преподобного Андрея. И наш интерес возникал благодаря тому, что Андрей Георгиевич раскрывал тайны Андрея Рублева.
Следующий этап, тоже очень важный — это работа Андрея Георгиевича в Свято-Тихоновском богословском институте на факультете церковных художеств, где он преподавал технологию. Помимо этого он принимал активное участие в работе Общества ревнителей Православной культуры.
В начале 90-х шла массовая передача храмов, как вы помните. И священнослужители часто были не готовы к тому, чтобы принимать памятники, те ценности, великие святыни, исторические и культурные памятники. И надо было срочно создавать инструкцию о том, как принимать и сохранять памятники архитектуры, церковного искусства. Андрей Георгиевич написал первую такую инструкцию, начал этот процесс, который сейчас имеет продолжение.
Мы строили церковь
Елена Гурова: Мы с Андреем строили церковь. Получилось так, что сначала Андрей Георгиевич меня пригласил написать рецензию на проект храма Святых новомучеников и исповедников Российских на расстрельном полигоне в «Коммунарке», а затем меня туда позвали работать в качестве архитектора, и уже я привлекла Андрея к работе — он стал на строительстве технологом.
Работать с ним было хорошо. Но, действительно, он был очень требовательным, иногда даже чересчур. С нами работал замечательный конструктор, ныне тоже покойный Герман Борисович Бессонов, так вот они с Андреем совершенно не находили общего языка.
Андрей хотел, чтобы мы строили по старым технологиям, используя старые материалы, например, известь. Но Герман Борисович понимал, что мы живем в другое время, что сейчас известь плохая, а стены тонкие… Конфликты между ними были очень серьезными, но, несмотря на разногласия, коллектив был единым, и мы построили хорошую церковь.
А еще мы с ним работали в одном отделе в Музее имени Андрея Рублева. Он занимался изучением остатков фресок Андрея Рублева, много работал на натуре, ездил в Звенигород. У нас хранилось много осыпавшихся фресок, но эта работа так и не была доведена до конца, хотя привлекались серьезные силы…
Его любили
Сергей Чалых, выпускник монументального отделения ФХЦ ПСТГУ: Андрей Георгиевич был моим преподавателем.
Мы были из разных поколений, по отношению к нему мы были учениками. Потом мы с ним вместе работали по реставрации церковной живописи, делали с ним два храма. В это время мы с ним много общались. В любом деле хорошо, когда есть человек, у которого можно спросить, человек, который точно знает ответ. Один тебе этот вариант посоветует, другой предложит что-то иное, а Андрей Георгиевич всегда вникал в вопрос, размышлял, какой рецепт какому храму прописать, и всегда делал это очень точно, его ответы были очень надежными. Очень жаль, что его не стало… Такого человека я, пожалуй, пока не встречал…
А как студент, ученик должен сказать, что Андрей Георгиевич был немножко необычным преподавателем. Всех преподавателей мы уважали, кого-то больше, кого-то меньше, а Андрея Георгиевича, пожалуй, единственного студенты любили, потому что он был теплый и открытый ко всем человек. Дай Бог ему Царство небесное!
Феерический ритм труда
Константин Маслов: Мы с Андреем Георгиевичем работали в институте реставрации, но общаться стали только тогда, когда он оттуда ушел.
Тогда, конечно, было совсем другое время. У нас с ним был удивительный ритм жизни, я бы сказал, феерический!
То мы участвуем в организации уникальной конференции «Святыни и культура» общества Ревнителей православной культуры, которое отец Александр Салтыков основал в те годы; то мы проводим первую конференцию по церковному искусству; то мы с ним в рамках ГосНИИРа устраиваем конференцию по реставрации монументальной живописи; потом мы пишем замечательный документ, который получил название «Инструкция для ризничих» (опубликована в I томе книги «Церковное искусство и реставрация памятников истории и культуры» М., 2007, «Новый ключ») — о режимах хранения особо чтимых икон и об обращении с уникальными памятниками настенных росписей.
Одновременно мы начинаем публиковать совместные наши работы по технике живописи, делаем публичные обзоры, публикуем «Наставления для художников». Но это еще не все. Благодаря Андрею я должен был идти, брать интервью у декана католического колледжа, расспрашивать его по многим вопросам, а потом писать статью. Потом мы пишем устав ассоциации реставраторов, в котором не забываем упомянуть о Фонде для престарелых реставраторов — и об этом Андрей тоже помнил и заботился… Это было замечательное время, и, если честно, во многом я профессионально состоялся именно благодаря Андрею… Спасибо ему!
Сохранить крохи
Протоиерей Николай Чернышев: Хоть он был человеком разноплановым, разносторонне образованным, но главное дело, которым занимался Андрей Жолондзь, — это, во-первых, вопросы сохранения церковного наследия: как сохранить все то, что дошло до наших дней — храмы, храмовые росписи, фрески, иконы?
Его волновало, чтобы те, иногда буквально крохи, которые передавались в руки Церкви, не продолжали так же разрушаться, как это было при советской власти. Андрей понимал, что в этом смысле на церкви лежит огромная ответственность.
Он, конечно, был сторонником передачи церковного имущества в руки Русской Православной Церкви, с другой стороны, прекрасно видел, как мало по-настоящему образованных настоятелей, наместников, церковных художников, которые наряду с собственным своим творчеством, а, может быть, и больше, любят и ценят то, что досталось от прежних веков.
Он понимал, что в современной Церкви мало людей, которые адекватно относятся к памятникам церковного искусства, изучают, осваивают эту великую культуру, памятники которой достались церкви в руинированном состоянии. Важно, чтобы нашим поколением, нашими руками, попустительством эти памятники не были окончательно разорены и уничтожены.
Раньше все могли тыкать пальцем, говоря, что безбожная власть уничтожает древние памятники церковного искусства. А сейчас часто бывает, что уже давно нет той власти, памятник давно принадлежит церкви, а проблемы сохранения остаются те же. Это было настоящей болью для Андрея. Именно этим проблемам была посвящена конференция «Святыни и культура», которую он организовал в свое время.
Гнев, боль и слезы
Вспоминается его работа в Троице-Сергиевой Лавре, о которой упоминал Андрей Борисович Ефимов. Когда после пожара в академическом храме проводились восстановительные, реставрационные работы, он ужасался, буквально плакал, когда видел, что за ненужностью смахиваются остатки декора XVIII-XIX веков. Он видел, что для реставрации используются подсобные материалы, время служения которых всего 3-5 лет.
Он хорошо понимал: очень скоро все будет разрушено, такова уж природа этих материалов. Ему объясняли в высоких инстанциях: «А что страшного? Через пять лет наберутся новые деньги, устроим очередные реставрационные работы, новый ремонт». А он отвечал: «Это же народные деньги! Народ несет последние копейки в церковь, думая, что это на что-то более серьезное и долговечное будет потрачено, а вы так спокойно относитесь к их растратам. Кроме того, при таком подходе к реставрации от авторского и подлинного в памятнике остается все меньше и меньше» Для Андрея было болью, что в церковной среде по отношению к памятникам творится то же, что и в нецерковной, — такое же циничное, непрофессиональное отношение. Это заставляло его и гневаться, и плакать…
И, конечно, его волновали вопросы современного иконописания, проблемы каноничности. Он поднимал вопрос о церковном каноне, пытался осознать, что это, сформулировать определение, чтобы открыть современным художникам и иконописцам не формальное, законническое отношение к канону, а живое понимание, он пытался искать ответы на вопрос: что же такое канон по существу. Вопросы современной церковной живописи были для него не менее важными и жизненными, чем сохранение древних памятников…
Материалы конференции войдут в третий том книги «Εικών και τεκνη», посвященной сохранению памятников православной культуры и современному церковному искусству, которому посвятил свою жизнь и творчество Андрей Жолондзь, человек с пламенной верой, принципиальными взглядами, трудным характером и нелегкой судьбой…
