Когда я учился на отделении структурной лингвистики филфака МГУ, мы твердо знали, что язык — живой организм и его носитель всегда прав просто потому, что язык ему родной. Если же статистически заметная часть людей, для которых русский язык родной, начинает говорить «одно кофе», а родителей называет «шнурками», дело словарных кодификаторов маленькое — вписать все это в словари.
Так и поступили редакционные коллегии нашумевших новых словарей, которые этой осенью утвердило Министерство по науке. Раз очень многие (даже у нас в буфете на телевидении) говорят «черное кофе», «дОговор» и «брачащиеся» — так тому и быть.
Проблемы тут две. Русский язык конституционно закреплен в качестве государственного. Его «живость» во внимание не принята, и эксперты комитетов Госдумы правомерно восстают против «брачащихся» в законопроектах. Но это, в конечном счете, их проблемы. Вольно ж было принимать такой закон о языке, что парламенту страны приходится всерьез дебатировать, как же правильно написать в Законе о ВДВ: «парашют» или «парашут».
Но настоящая беда вот где: если включить в нормативные словари все то, «как говорят люди», — надо убрать из них все, чего люди, как правило, НЕ говорят. Но вот лично я на это пойти не могу. Мне безумно жалко слов, которых современный человек не употребляет, употребляет неправильно или вообще не знает. Мне бесконечно жалко неупотребительных слов «откУпорить», «лущить», «пАмятуя» и «буза». И — я грудью стану на защиту «властей предержащих», хотя все вокруг (почти поголовно!) говорят и пишут исключительно «власть придержащие» (то есть такие злыдни, которые на власть уселись, «придерживают» и не дают развиваться демократии).
Экстремизм узких специалистов — авторов словарей не учитывает, что языком мы не только разговариваем, читаем на нем книжки и пишем им законы о языке. Язык сохраняет культуру. «Кофе» мужского рода хранит память о слове «кофий». К которому, как известно из Салтыкова-Щедрина, «булки подают». «Черное кофе» о Щедрине уже ничем не напоминает. Плохо ли это? Думаю, да, потому что жалко языку терять свою историческую глубину, которая и есть культура.
Кофе для "умного животного"
Не все студентки православного медицинского училища, которым я преподаю церковнославянский язык, понимают смысл молитвы «Царю Небесный». Некоторые считают, что речь в этой молитве идет о «душе истинной», которая «все, что ни попросишь, исполняет». Наверное, если перевести молитву на русский, они четко уяснят, что на самом деле мы обращаемся к Вездесущему Духу Истины. Только вот исчезнет из «Царя Небесного» причастие настоящего времени «сый», которое связывает эту молитву с греческой надписью на иконописном нимбе Спасителя и со словами, которые сказал Господь Моисею на Синае «Азъ есмь сый» — Сущий. Ведь даже в русском Синодальном переводе в этом месте сохранен славянизм! Без церковнославянского исчезнет из русского православия аромат долгого-долгого неподдельного времени. Исчезнут непонятности и тайны, которые так влекут верующее сердце. И никому уже не будет интересно, что «умные животные», поминаемые в некоторых славянских текстах, — это не собаки, а ангелы («умный» значит «духовный», а «животное» — «существо»).
Впрочем, я могу быть и не прав. Болгарская Церковь, от которой мы когда-то получили церковнославянские книги, служит по-болгарски. Правда, молодежь от этого в храмы не бежит, а храмовые бабушки причащаются в большинстве своем раз в год.
Культура — сложная вещь. Почти такая же сложная, как умение сварить хороший черный кофе.
