Я думаю, первая вещь, о которой стоит подумать в связи с равноапостольными Кириллом и Мефодием, — это мера того, за что мы им благодарны. Они совершили нечто безмерно большее, чем изобретение нового алфавита: они из плазмы устных диалектов вылепили новый язык — и тем открыли путь новой цивилизации, которую филологи называют Slavia Orthodoxa (Православное славянство).
В листах первых славянских кодексов уже дремлет то, что развернется в лирику Пушкина, прозу Льва Толстого… И не только в художественную словесность. У дописьменного народа нет истории в том смысле, к которому мы привыкли. Здесь началась история. Мы можем подумать об этом начале, как Борис Пастернак думал о Рождестве — ввиду всего будущего, которое отсюда происходит:
Все яблоки, все золотые шары…
Ее начало (начало нашей истории) было санкционировано в Риме, в храме св. Климента, где ныне покоится равноапостольный Кирилл. Об этом тоже стоит подумать в праздник славянской письменности. Утверждение славянского языка как литургического произошло в эпоху неразделенной Церкви, в конце этой тысячелетней эпохи.
Полемика о возможности нового литургического языка проходила отнюдь не между «западом» и «востоком». У противников славянской литургии были свои (и часто убедительные) аргументы.
И третья вещь, которую стоит помнить: беспрецедентное утверждение нового церковного языка было актом необычайной смелости.
Вероятно, для многих тогда оно было еще более вызывающим, чем теперь перспектива перевода богослужения на «новый народный», то есть русский, украинский, белорусский язык.
Эти языки — уже давно языки культуры. Южные говоры, с которыми работали Братья, еще не имели культурной истории, у них не было своих философов, писателей и т.п. — и на таких языках нужно было передать сложнейшие смыслы, выработанные библейской и греческой традициями!
Солунские Братья руководились отнюдь не консервативным духом, напротив: они создавали язык для «бескнижной», «простой чади», какими были в это время славянские племена. Прямым наследником их миссионерского подвига был на Руси Стефаний Пермский, создававший письменный литургический язык для пермяков.
В чем, я думаю, должна была бы выразиться наша благодарность святым Кириллу и Мефодию? Я думаю, в исполнении совершенно насущной задачи: изменении традиции преподавания русского языка в школе, прежде всего.
Школьные уроки русского языка сводятся у нас к обучению орфографии и пунктуации. Я твердо убеждена, что с родным языком человека нужно знакомить другим образом. Он должен представлять себе его историю (здесь найдется место и очерку о старославянском и церковнославянском), его место в кругу родственных языков, многообразие его вариантов, исторических и географических (сведения по русской диалектологии). Его нужно знакомить с узусом языка и его стилистикой.
Все эти темы заключают в себе множество интересных возможностей и творческих упражнений.
Например, перевод текста из одной стилистики в другую, типа «Устами младенца глаголет истина» — «Ртом ребенка говорит правда». Или поиски расхождения значений в родственных словах на разных славянских языках, типа польских Uroda – красота или Zapomniec — забыть. Или анализировать различия в ряду синонимов: чем «лютый» отличается от «жестокий»?
Заниматься такими вещами куда интереснее, чем вставлять «Н» — «НН» или пропущенные знаки препинания. Качество языка, на котором говорит наш современник, удручает. Преподавание родного языка в его широте и парадоксальности изменило бы это положение. А оно касается не только лингвистической компетенции. Вместе со словом человек забывает и тот душевный опыт, который это слово именует.
Текст был впервые опубликован 24 мая 2015 г.
