Главная Культура Литература, история, кинематограф Литература Проза

Отлучение Льва Толстого – лекция протоиерея Георгия Ореханова (+Видео)

Почему отлучили Толстого? Для чего перед смертью великий писатель отправился в Оптину? Что означает анафема для посмертной участи человека?
20 октября в лектории «Правмира» состоялась очередная лекция историка Церкви протоиерея Георгия Ореханова на тему «Отлучение Льва Толстого». Предлагаем нашим читателям текст этой лекции, а также её видеозапись.

Протоиерей Георгий Ореханов: Кандидат богословия (1998), диссертация на тему «Эволюция идеи собора и генезис представлений церковных реформаторов о структуре, месте и роли этого органа в церковной жизни» Кандидат исторических наук (2005), диссертация на тему «Исторический контекст подготовки Поместного Собора Русской Православной Церкви и генезис церковно-реформаторского движения (1905-1906 гг.)» Доктор церковной истории (2010), диссертация на тему «Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой: причины конфликта и его восприятие современниками».

Еще раз хочу поблагодарить всех, кто сегодня пришел. Начинается такая московская погода: сыро, холодно. В общем-то, не до лекций. Поэтому тех, кто приходит на такие мероприятия, обязательно надо чем-то вознаградить. Я постараюсь это сделать.

В прошлый раз после моей лекции прозвучали замечательные вопросы. Вообще, это далеко не всегда так бывает, что задаются такие интересные вопросы. Я на какие-то вопросы пытался ответить, но потом дома я подумал, что это прозвучало не очень убедительно. Если позволите, я начну сегодняшнюю лекцию с ответов на некоторые вопросы, которые прозвучали в прошлый раз.

Итак, первый вопрос — о сочувствии Толстому. Уже по дороге домой, после первой лекции, меня отругали за мой ответ на этот вопрос. Когда меня спросили, сочувствую ли я Толстому, я категорично сказал, что не сочувствую. И, значит, получил обратную связь. Я хочу пояснить свой ответ.

Конечно, я сочувствую Толстому как человеку. То, что с ним произошло, – это настоящая трагедия. Я еще раз хочу акцентировать ваше внимание на том обстоятельстве, что человеку не дали перед смертью проститься с женой, с которой он прожил сорок восемь лет. Трудно себе представить, что это может значить в жизни человека.

Я как раз вспомнил замечательную проповедь, которая была сказана в 1979 году, когда в Соединенных Штатах Америки скончалась младшая дочь Толстого Александра Львовна. Она была глубоко верующим человеком. Может, я о ней два слова еще скажу. Когда она скончалась, ее отпевали, конечно, и отпевание совершал предстоятель Зарубежной Церкви митрополит Филарет (Вознесенский), и он говорил очень хорошие слова. И в финале он сказал, что Русская Православная Церковь вместе с членами семьи Толстого скорбит о Льве Николаевиче.

Мне кажется, это очень адекватное определение того, что мы все переживаем. Конечно, мы скорбим о том, что произошло с этим человеком. Но как мыслителю я ему совершенно не сочувствую. Я должен это еще раз подчеркнуть, чтобы не было никаких здесь недоразумений, потому что та критика Церкви, которая содержалась в его трудах, с моей точки зрения, крайне неубедительна. Она не может, конечно же, у церковного человека, а тем более у священника вызвать сочувствие. Поэтому, если можно, я так конкретизирую свой ответ и, может быть, кого-то этим успокою.

Теперь второй вопрос. Замечательный вопрос, который прозвучал уже в кулуарах. Я не знаю, присутствует ли здесь человек, который его задал. Вопрос звучит следующим образом. Я в своей лекции сказал, что, с моей точки зрения, любое творчество имеет христианский характер. И девушка, которая потом подошла, спросила: «А как же быть с творчеством, например, поэтов, которые себя позиционировали как антихристиане или даже были люди, которые откровенно боролись с Церковью?»

Очень яркий пример – это талантливейший английский поэт Джон Китс. Вы, наверное, о нем слышали. У него были очень трудные отношения с Церковью. Я тоже сейчас свой ответ конкретизирую. Я имею в виду, что, с моей точки зрения, творчество человека в какой-то момент начинает самостоятельную жизнь, которая как бы со взглядами самого человека прямо не связана. То есть другими словами я могу сказать следующее. Человек может себя позиционировать как враг Церкви и антихристианин, но при этом он делает очень полезное дело для веры и религии. Это такой вот парадоксальный факт.

Почему это так? Я сегодня принес замечательную книгу. Я бы очень хотел, чтобы вы обратили на нее внимание. Это издание нашего университета «Слово крестное» протоиерея Всеволода Шпиллера, человека, который долгое время был нашим настоятелем и произносил пассии Великим постом. К сожалению, так складывается ситуация, что богословское наследие отца Всеволода пока не востребовано. А на самом деле можно твердо заявить, что это был один из самых выдающихся православных богословов двадцатого века, учитывая еще и ту ситуацию, в которой он вынужден был служить и вообще жить. И в одной из своих пассий отец Всеволод объясняет этот тезис.

Я прочитаю небольшую цитату из этой пассии. Пассия — это, кто не знает, специальная служба, которая совершается Великим постом в воскресение вечером перед Крестом. Отец Всеволод в этой пассии говорит о том, что такое религиозное чувство. Он пишет следующее:

«А разве хоть что-нибудь можете вы узнать о красоте, разве можете понять, что такое красота, если совершенно особым образом не почувствуете ее? Вы ничего не узнаете о ней из самых ученых трактатов, составленных из великолепно логически отточенных объяснений и доказательств ее существования, и научнейших рассуждений о том, какою она должна быть и где ее следует искать. Вы узнаете красоту иначе, когда вдруг увидите ее какими-то внутренними глазами, когда залюбуетесь ею и отдадитесь безотчетному наслаждению ее всем своим внутренним существом, всем сердцем. Тем самым сердцем, о котором древний христианский мудрец святой Евагрий как-то сказал, что мысли родятся в голове, но разум пребывает в сердце.

Чем прекрасны поэзия и музыка? Как раз тем, что преодолевают ограниченный рациональный смысл слова и звука, высоко вознося нас над этим смыслом. Поэзия и музыка, так же как высокое искусство живописи, выражают то, что невыразимо в отвлеченно-логической форме мышления. То, что всегда и глубже и больше и шире мысли. То, что открывается поэту, музыканту и художнику не в рациональном, а в сверхрациональном духовном опыте. Ведь действительность сама открывает себя и присутствует не частично, но в полноте, в которой природное или естественное встречается, да, встречается со сверхприродным и сверхъестественным».

Вот, собственно, это я и имел в виду. Любое настоящее творчество (может быть, здесь можно уточнить) всегда носит религиозный характер, и об этом отец Всеволод и пишет. В разговоре о Толстом этот тезис имеет особое значение. Я немножко об этом рассказывал в прошлый раз.

В 1912 году вышла замечательная книга о Толстом, написанная (фактически) веховскими авторами. Она называется «О религии Толстого». В этой книге есть статья русского философа Эрна. В этой статье Эрн пишет, что в Толстом жили два человека, которые фактически всю жизнь в нем боролись за Толстого. Это Ерошка – герой «Казаков» и Нехлюдов – герой «Воскресения». Нехлюдов – рационалист, Ерошка – символ творческой сверхприродной стихии. Эрн пишет о том, что Нехлюдов в конце концов «убивает» Ерошку, «душит» его. То есть то художественное творчество, которому Толстой служил всю свою жизнь, и было в нем реализацией этого религиозного чувства, и оно было «убито» этим самым Нехлюдовым.

Теперь я еще хочу остановиться на двух очень важных и очень сложных вопросах. Я очень кратко на них отвечу. Первый вопрос: «Чем процесс секуляризации в Европе отличался от аналогичного процесса в России?» Второй вопрос: «Чем эпоха Гоголя отличалась от эпохи Толстого?»

Конечно, я сразу скажу, что это невероятно сложные вопросы и на эту тему нужно специально собираться. Говорить об этом сложно по той простой причине, что секуляризация – категория, которой занимается в большей степени современная социология, нежели история. И существует очень мало специальных произведений, в которых этот вопрос научно рассматривается: как секуляризационный механизм в конкретном историческом процессе реализуется. Но, тем не менее, кое-что на эту тему я хочу сказать, потому что я считаю это очень важным вопросом.

Во-первых, два слова о том, что такое секуляризация. На этот счет есть две в общем-то взаимоисключающие точки зрения, и обе эти точки зрения нужно обозначить. Одна точка зрения такова: это некий необратимый эволюционный процесс снижения влияния религии на жизнь общества. То есть это прогрессирующий упадок и исчезновение религии из общественной и государственной жизни. Типичными проявлениями секуляризации являются, например отделение Церкви от государства, экспроприация церковных земель, эмансипация образования какая-то трансформация религиозных аспектов культуры, литературы, музыки и так далее, автономизация науки, которая произошла в девятнадцатом веке, появление светской этики. Вот это все – секуляризация в первом смысле.

Но есть другое понимание секуляризации, присутствующее в протестантском богословии, которое рассматривает секуляризацию как позитивный процесс. С этой точки зрения, это не вытеснение религии из жизни общества, а изменение роли религии в жизни общества. То есть религия продолжает существовать, но формы ее меняются. Каким образом меняются формы? Религия уходит из общественной жизни, из публичной сферы, но по-другому утверждается в сфере личной, причем очень плюралистично. Понятие «церковная религия» вытесняется из общественного сознания. И церковно ориентированные формы религии становятся невостребованными. Именно такой процесс и происходил, скажем, в Европе, трудно сказать, когда он начинается, но он проявляется очень ярко уже в девятнадцатом веке.

Наряду с этим появляется какой-то новый тип религиозности. Сейчас американские социологи объявили специальный термин «пэчворк процесс». Что такое пэчворк, наверное, все женщины знают: это когда делаются лоскутные одеяла. «Пэчворк религия» – это такая религия, в которой индивид сам конструирует, выбирая из религиозной сферы то, что ему интересно, то, что ему кажется соответствующим тому, что есть религия.

Здесь могут быть очень интересные результаты. У нас однажды немецкие коллеги познакомились с результатами опросов немецких студентов, какие ассоциации у них возникают, когда речь идет о религиозности. И оказалось, что христианство и Бог – это ассоциации, которые стоят на одиннадцатом месте, на четырнадцатом месте, а на первом месте, конечно, стоит любовь, на втором месте может стоять самореализация и так далее. То есть здесь присутствуют такие понятия, которые вообще прямо не коррелируют с христианством. Современные студенты (то же самое и в Америке происходит) религиозность себе представляют очень своеобразно. Вот так если отвечать на вопрос, в чем здесь разница между Европой и Россией, то очень кратко. Можно будет просто об этом поговорить более подробно.

Здесь какие принципиальные вещи? В Европе в шестнадцатом веке имела место религиозная реформация, последствиями которой было не только рождение второй, так сказать, альтернативной, очень мощной ветви христианства, но и рождение нескольких парадигмальных, духовных принципов, например, принципа рациональности и индивидуализации. Эти принципы, начиная с шестнадцатого века, оказывают мощное влияние на европейскую культуру. Причем проводниками этих идей, начиная тоже с шестнадцатого века, являются европейские университеты нового типа.

Например, если вы вспомните, как начинается драма Шекспира «Гамлет», вы узнаете, что Гамлет возвращается в Данию из Виттенберга, и это не случайно, потому что в шестнадцатом веке, благодаря присутствию там доктора Лютера, Виттенберг становится мощнейшим центром проповеди протестантских идей. Вторым таким центром несколько позже под влиянием деятельности Кальвина стал университет в Женеве. Это уникальное явление в европейской жизни, потому что в России до середины восемнадцатого века университетов не было. Как известно, первый университет у нас в Москве возник в 1755 году.

Второй очень важный момент – это роль Католической Церкви в европейской истории. Она была совершенно особой. И нет никаких аналогий с ролью Русской Православной Церкви. Вот сейчас становятся снова очень популярными, востребованными термины «клерикализм» и «антиклерикализм». Кстати, эти термины впервые появляются в середине девятнадцатого века в английской печати. Каково историческое происхождение этих терминов? Ведь «антиклерикализм» – это на самом деле борьба с Католической Церковью в тех странах, которые традиционно были католическими.

Это борьба мощная и продолжительная. Она начинается фактически еще в эпоху Реформации, но уже более решительно в эпоху Просвещения в восемнадцатом веке. Апогеем этой войны является повсеместный запрет ордена иезуитов. Потому что европейские государи (правители Португалии, Франции и Испании, которые все принадлежали к старшей ветви семьи Бурбонов) очень не любили иезуитов. И в середине восемнадцатого века имел место исторический заговор против них и освобождение от их влияния.

И вот, между прочим, нынешний римский папа Франциск является первым иезуитом на этом престоле, я сейчас об этом две лекции большие читал. Вообще за сохранение ордена иезуитов Европа обязана России. Единственным государством, в котором орден легально существовал в течение сорока лет, была Российская империя. А почему? Это очень интересная история. Зачем Екатерине II это понадобилось?

Я хочу подчеркнуть, что эти процессы в России и Европе все-таки происходили по разным сценариям еще и потому, что в России в девятнадцатом веке, да и несколько раньше, был осуществлен особый способ взаимодействия Церкви и государства, когда Православие фактически стало государственным ведомством, а при Николае Первом российское законодательство было кодифицировано, и в законодательстве появилась такая довольно странная формулировка: «ведомство православного исповедания». То есть Церковь превращается в государственное ведомство и государство берет Церковь под охрану и покровительствует ей, с одной стороны, но, с другой стороны, лишает каких-либо признаков свободы. Церковь не может принимать никаких решений без санкций государства. В Европе и в России были разные секуляризационные сценарии.

Ну, и буквально два слова по поводу эпохи Гоголя и эпохи Толстого. Эпоха Гоголя – это тридцатые, сороковые, начало пятидесятых годов девятнадцатого века. Про эпоху Толстого мы подробно говорили в прошлый раз, разобраться, что здесь к чему относится и что для чего характерно, — это, конечно, очень сложная задача. Когда мы пытаемся разобраться с такими вопросами, мы должны смотреть, какие ключевые исторические события важны для этой эпохи.

Конечно, для эпохи Гоголя принципиальное значение имеет, во-первых, восстание декабристов 1825 года, которое оказало очень заметное влияние на николаевскую эпоху. Второй момент – это появление знаменитой триады Уварова «православие, самодержавие, народность». Это тот духовный и политический стержень, вокруг которого и строится вся жизнь в николаевскую эпоху.

Затем, и это очень важно упомянуть, — это первое философическое письмо Чаадаева, вообще деятельность Чаадаева. Это письмо вышло в 1836 году, и фактически это был первый идеологический манифест или идейный манифест русского автора. С ним получилось так. Печатные экземпляры журнала «Телескоп», в котором это письмо было опубликовано, были изъяты из обращения, но влияние Чаадаева на всех современников, особенно в Москве, было очень мощным. Чаадаев впервые в этом письме ставит вопрос об этом концепте – «Запад – Восток» или «Россия – Запад» или «Россия – Европа». Это все очень значимые для тридцатых – сороковых годов события.

Исторические доминанты эпохи Толстого, конечно, совсем другие, и здесь я должен отметить два момента – эпоху великих реформ, которые просто переделывают русскую культуру, и, конечно, смерть императора Александра II в 1881 году. Если обратить на это внимание, то можно дальше говорить о том, какие особенности, религиозные процессы имели место в эти разные исторические эпохи. Но за подробностями я вас отсылаю к замечательной, до сих пор не потерявшей актуальности монографии протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия», где он много об этом пишет. Я хотел кратко ответить на оставшиеся вопросы и теперь, если позволите, я перейду к новой лекции.

Как было заявлено в прошлый раз, сегодня у нас речь пойдет исключительно о синодальном акте 20 – 22 февраля 1901 года о Толстом. Меня попросили говорить четко, ясно и просто. Поэтому, если можно, я буду все излагать по пунктам.

В основе сегодняшней лекции лежат четыре вопроса, на которые я попытаюсь ответить.

Первое. Почему эскалация противостояния Толстого и Церкви приходится на эпоху уже после смерти императора Александра III?

Второй вопрос. Какую роль в отлучении Толстого играл обер-прокурор синода Победоносцев?

Третий вопрос. Какую роль в отлучении Толстого играл синод и конкретно первенствующий член синода? Первенствующий член синода – митрополит Антоний (Вадковский), еще одна очень интересная, можно сказать – ключевая фигура эпохи.

Четвертый вопрос, конечно же, самый интересный для всех. Является ли синодальный акт действительно церковным отлучением в строго каноническом смысле слова или мы этот документ должны воспринимать как-то по-другому?

Понятны вопросы? Тогда я позволю себе дать на них ответы. Но, конечно, оставлю время для дополнительных вопросов.

Итак, Толстой и Александр III, первая тема. Я предполагаю, что вопрос об отлучении Толстого мог быть поставлен только после смерти Александра III, потому что существует достаточно много свидетельств того, что Александр III с большой любовью относился к Толстому как к художнику, называл его «мой Толстой», постоянно просил его не трогать, постоянно просил не делать из него мученика.

Кроме того, надо иметь в виду, что супруга Александра III императрица Мария Федоровна была, можно так сказать, близкой подругой матери Черткова и вообще всей семьи Чертковых. А Чертков в это время уже становится главным помощником Толстого в разных делах. Почему Александр III был противником репрессий в ситуации, когда уже в восьмидесятые, в начале девяностых годов девятнадцатого века и в письмах, и в каких-то других документах личного происхождения постоянно звучит мысль о том, что Толстого надо отлучить за его деятельность? То есть другие люди этот вопрос обсуждают, а Александр III почему-то против. Вот почему он против? Какие здесь есть гипотезы?

Во-первых, понятно было, что никто не хотел громкого скандала, а во-вторых, близким лицом к Александру III была двоюродная тетка Толстого графиня Александра Андреевна Толстая. Я очень советую вам обратить внимание на эту прекрасную женщину, которая оставила очень интересные воспоминания (они называются «Записки фрейлины»).

В этих воспоминаниях очень подробно воспроизводится трагическая история создания Александром II второй семьи с княгиней Долгорукой. Я думаю, это известный сюжет. Но, кроме того, московский Музей Толстого три года назад издал прекрасную книгу – это переписка Льва Николаевича Толстого с Александрой Андреевной, и я вас уверяю, что вы получите огромное удовольствие от этих писем, которые и многое объясняют в Толстом, и показывают, какие удивительные были русские женщины в девятнадцатом веке.

Александра Андреевна Толстая совершенно на равных беседует с Толстым и обосновывает, почему она является православной христианкой, что совершенно замечательно. Она была близким лицом к Александру III и, видимо, тоже как-то влияла на то, чтобы никаких репрессий не было. К тому же есть множество свидетельств, что Александр III восхищался талантом писателя, об этом пишет, например, в своих воспоминаниях граф Сергей Дмитриевич Шереметьев.

С другой стороны, мы можем отметить, что эскалация некоторой агрессии Толстого против Православной Церкви тоже уже приходится на период после смерти Александра III. Здесь важны два момента. Первый – история с духоборами 1895 года. Дело в том, что духоборы в 1895 году организовали на Кавказе показательную акцию. Они публично сожгли оружие, тем самым демонстрируя свое нежелание служить в армии и кого-то убивать.

Это вызвало скандал, против них начались репрессии. Правда, в конечном итоге русское правительство решило поступить достаточно мягко, и духоборам было дано разрешение выехать из России и выбрать себе для места жительства какое-нибудь другое место, и, как известно, они выбрали Канаду. Но для этого путешествия нужны были большие деньги. И вот второй момент, который с этим связан, я о нем тоже упоминал в прошлый раз, Толстой после 1881 года не брал гонорары, но так как в этом случае надо было заработать достаточно большую сумму денег, то он принял решение написать новый роман.

Так появился роман «Воскресение». И он за этот роман решил гонорары брать. Весь гонорар он потратил на то, чтобы переселить духоборов в Канаду. И в то же самое время в переписке с Чертковым, то есть уже во второй половине девяностых годов, у Толстого начинают звучать довольно агрессивные нотки.

Например, в письме, написанном в феврале 1897 года, Толстой указывает, что то, что случилось, то есть история духоборов (я дальше цитирую), «требует от меня того, чтобы высказать до смерти все, что я имею сказать. А я имею сказать очень определенное и, если жив буду, скажу, тем более что меня не трогают». В другом письме Толстой пишет Черткову о представителях Церкви, что они враги не наши, а истины и они доживают последние дни. Понятно, что здесь присутствует какое-то ожесточение. Ну, и к тому же еще один важный момент. Толстой был лично очень оскорблен высылкой Черткова. Правда, эта высылка довольно интересная.

Примерно в это же самое время был выслан из столицы Владимир Ильич Ленин, и получилось, как в замечательной комсомольской песне: «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону», потому что Владимир Ильич Ленин отправился в Сибирь, а Чертков в Англию, в ссылку, где у него был большой дом и весьма комфортная жизнь. В Англии он стал заниматься деятельностью по борьбе с ненавистным режимом.

Теперь я хочу перейти непосредственно к предыстории отлучения. Это я подхожу ко второму вопросу. В разных источниках можно найти довольно странные документы. Например, в харьковском журнале «Вера и Церковь» в 1899 году был опубликован проект постановления об отлучении Толстого, автором которого был известный харьковский архиерей архиепископ Амвросий (Ключарев).

Совершенно непонятно происхождение этого документа: получил ли владыка Амвросий задание написать такой проект или что-то еще? Но вот такой документ был. Причем проект этот составлен в очень жестком стиле. В преамбуле проекта сказано, что Господь заранее предупредил Своих учеников о появлении различных еретиков, лжеучителей и совратителей. Обратите внимание на эти формулировки. Одной из главных задач пастырей и учителей Церкви является извержение из Церкви ожесточенных и нераскаянных распространителей лжи и разврата, лжеучителей и врагов Церкви Христовой и так далее. Этот вот проект изобилует такими жесткими формулировками.

Почему я обращаю на это внимание? Потому что если все документы, которые предшествуют синодальному акту, выстроить в определенную цепь, то мы вдруг обнаруживаем замечательную закономерность: с каждым шагом эти формулировки становятся все мягче. То, что я сейчас читаю, – это самый жесткий документ. Потом происходит смягчение, потом появляется уже синодальный проект отлучения, потом – сам синодальный акт, и из всех этих документов это самый мягкий документ.

Мы можем предполагать, что приблизительно два года происходило какое-то осмысление того, что имеет место с Толстым, и члены синода (а кто – я сейчас скажу, потому что в составлении синодального акта принимали участие совершенно определенные люди) пытались найти наиболее адекватную форму для этого документа. Каким является первый документ, где говорится, что синод будет, что-то издавать о Толстом? Первый документ такого рода – это письмо митрополита Антония (Вадковского), первенствующего члена синода, обер-прокурору синода Победоносцеву. Оно датируется 11 февраля 1901 года.

Я хочу сказать, кто такой митрополит Антоний (Вадковский). Митрополит Антоний (Вадковский) – это человек, который стал первенствующим членом синода. Я напомню, что в Русской Церкви до поместного собора семнадцатого – восемнадцатого годов не было патриархов. Патриаршество было восстановлено уже в новую историческую эпоху, после того как Российская империя перестала существовать и после того, как к власти пришли большевики в результате Октябрьского переворота. А до этого патриарха не было. Был синод, и в синоде был первенствующий член, который на самом деле никакими особыми дополнительными правами не обладал.

И вот с 1900-го года этим первенствующим членом стал бывший профессор Казанской духовной академии митрополит Антоний (Вадковский), конечно, выдающийся русский иерарх конца 19-го – начала 20-го века, блестящий профессор, человек очень образованный (между прочим, он был почетным доктором Оксфордского университета и других европейских университетов).

Но для нас важно что? То, что митрополит Антоний (Вадковский) уже в этот момент, как сейчас принято говорить, имел свою команду, и в эту команду входили будущие выдающиеся иерархи Русской Православной Церкви. Это в первую очередь будущий предстоятель Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий), это будущий патриарх Сергий (Страгородский) – автор знаменитой декларации 1927-го года –и некоторые другие люди.

Другими словами, в конце 19- го и в начале 20-го века произошло вот что. Я не могу сказать «к власти в Церкви», потому что эти люди власти не имели, но могу сказать, что к высшему церковному правлению в Русской Церкви пришла новая плеяда молодых архиереев, которые поставили перед собой довольно серьезные задачи. И одна из таких задач была составить какой-то документ, чтобы было понятно, что Церковь думает о Толстом. После выхода романа «Воскресение» необходимость такого документа (я еще раз скажу об этом) была совершенно очевидна в силу того, что полный текст романа в России не издавался до определенного момента, а полный текст содержал в себе откровенные кощунства в адрес Церкви.

Интересно, между прочим, такое обстоятельство, что ни в Германии, ни во Франции в первый момент после появления романа «Воскресение» этот полный текст тоже не был опубликован, то есть настолько и католиков и протестантов возмутило то, что написал Толстой о православии, что они в первый момент не решились публиковать полный текст.

Я думаю, вы, наверное, читали то, что написал Толстой. Это такое глумление над литургией и вообще над церковной службой. Но у русских читателей имелась возможность ознакомиться с этим бесцензурным изданием благодаря европейским изданиям романа, в первую очередь благодаря тому, что этот роман в полном варианте был издан в типографии Черткова в Англии. Какое-то количество экземпляров в России уже появилось. И Церковь каким-то образом должна была на это отреагировать, она должна была это как-то объяснить. Толстого все считают ревностным христианином. Как ревностный христианин может это писать?

Вот здесь я сделаю небольшое отступление, очень важное. И расскажу одну личную историю, связанную с Толстым. Для меня это очень важно. Когда я писал эту книгу, а это было в 2008 году, я испытал тяжелый кризис, потому что я набрал большое количество материалов о Толстом, но совершенно не понимал, что мне с ними делать.

В это время я находился в Берлине на стажировке. А в Берлине до сих пор, слава Богу, живет очень пожилой человек – выдающийся «толстовед» профессор Эберхард  Дикман. Я с ним познакомился, пришел к нему в гости и рассказал об этом кризисе и о трудностях. И вот что значит выдающийся ученый! Дикман сказал только одну фразу, но эта фраза в моем сознании все выстроила. Он сказал: «Имейте в виду, что Толстой проповедовал тот тип христианства, который был очень популярен в Европе». Очень простая фраза, и я думаю, что присутствующим очевидно, что это именно так и есть. Оказалось, что это действительно всё объединяет.

Для Толстого в том, что он написал в романе «Воскресение», никакого кощунства не было, потому что он вообще по-другому представлял себе, что такое христианство. Я сегодня упомянул уже этот термин в связи с разговором о секуляризации – «пэчворк». Толстой для себя тоже соткал определенное «христианское» одеяло. Причем он этого совершенно не скрывает. Когда он пишет о Евангелии, а вы все прекрасно знаете это, то он рекомендует, как Евангелие читать.

Давайте возьмем двухцветный карандаш, и вы из Евангелия будете вычеркивать то, что вам не нравится, в первую очередь – чудеса, конечно. Как европеец, живущий во второй половине 19-го века, может верить в чудеса и как он может верить в воскресение Христово? Это же совершенно невозможно. Значит, синим вычеркиваем, а красным будем подчеркивать то, что, с нашей точки зрения, христианству соответствует.

Это типичный такой «пэчворк». И с этой точки зрения в том, что Толстой написал в романе «Воскресение», ничего страшного нет. Он так себе представляет христианство. В христианстве Толстого нет места Церкви. Просто нет. И нет места священству как некоей институции. Потому что это все человеку не нужно. Толстой и его последователи думают, что имеют возможность непосредственно к Богу обращаться, им не нужны посредники.

Но Церковь должна была каким-то образом на это отреагировать, потому что читатели Толстого не знали всех этих сложных размышлений. Во всяком случае, большинство читателей не знали, для них Толстой был автором «Анны Карениной» и «Войны и мира», глубоко христианских произведений. Поэтому здесь возникают некоторые проблемы. Эта группа молодых архиереев, в которой первенствующая роль принадлежала двум Антониям – Антонию (Храповицкому) и Антонию (Вадковскому), взяла на себя всю ответственность за создание церковного акта, в котором бы четко и ясно была изложена позиция Церкви по поводу Толстого.

И я повторяю еще раз: 11 февраля 1901 года, то есть за десять дней до издания официального церковного определения, митрополит Антоний (Вадковский) пишет Победоносцеву, что мы, вот, в синоде обсуждали этот вопрос и что было бы очень важно издать документ о Толстом. За этой историей стоит очень серьезная научная проблема. Я, кстати, если вам это все еще не надоело, вас приглашаю еще на одну свою лекцию, она состоится 6 ноября, на этот раз уже в музее Толстого на Пречистенке, и там эта лекция будет посвящена специальному научному вопросу – в частности, какую роль Победоносцев сыграл в отлучении Толстого.

Я сегодня стараюсь все такие сугубо научные формулировки обходить. Это серьезный вопрос: был или не был Победоносцев инициатором этого акта? А кто тогда был инициатором? А кто является главным редактором синодального определения? Это очень специальные вопросы.

Почему это важно? Потому что советская историография, советские авторы настолько ненавидели Константина Петровича Победоносцева, что все грехи и все вины против Толстого они приписали ему. Если посмотреть книги, которые выходили по этой теме в 1960-е годы (тогда вышло как минимум две монографии об отлучении Толстого), то там во всем виноват Победоносцев. А виноват ли на самом деле во всем Победоносцев – это очень специальный вопрос. Существует ряд документов и в частности вот это письмо, про которое я рассказываю. И оно, с моей точки зрения, свидетельствует о следующем.

Я отвечаю на второй вопрос, заданный в начале лекции. Какова была роль Победоносцева в истории? То, что Победоносцев не мог терпеть Толстого, это очевидно. То, что Толстой не мог терпеть Победоносцева, это тоже очевидно. То есть они были непримиримыми врагами.

Я рассказывал в прошлый раз о проекте письма, которое не было отправлено, это письмо Толстого к императору Николаю Второму, где он пишет: «Выгоните от себя этого сумасшедшего старика, который доведет вас до большой беды», говоря о Победоносцеве. Письмо не было отправлено, но примерно так же Победоносцев писал о Толстом. Я рассказываю об этом, чтобы вы представляли себе их отношения. Но любая ситуация должна всегда рассматриваться конкретно исторически, потому что то, что Победоносцев думал о Толстом в восьмидесятые, девяностые годы 19-го века, и то, что он думал в начале 20-го века, могли быть совершенно разные вещи.

Очень не любя Толстого, Победоносцев уже в этот момент был уверен, что издание о нем церковного документа принесет только вред. Вред Церкви. И это доказывается многими документами, многими письмами и даже официальными документами. Я не буду их приводить, но, безусловно, это так. Есть даже одно письмо (его автора мне не удалось восстановить, это женщина, которая пишет Победоносцеву): «Знаете, я с изумлением прочитала синодальный акт, потому что я всегда твердо была уверена, что вы являетесь его противником».

На самом деле так и было. Но, с другой стороны, у Константина Петровича Победоносцева была одна очень важная черта. Он мог принимать участие в мероприятиях, которым внутренне не сочувствовал. Не сочувствуя отлучению Толстого и созданию такого синодального акта, он, тем не менее, в этом мероприятии принимает участие. Тем более что в начале февраля 1901 года произошло очень важное событие, которое в значительной степени послужило катализатором процесса отлучения.

А что произошло 6 февраля 1901 года? В этот вечер в Санкт-петербургском философском обществе известный нам всем Дмитрий Сергеевич Мережковский делал доклад о Толстом. На этом заседании неожиданно выступил выдающийся человек из окружения митрополита Антония (Вадковского) – священник Григорий Петров, знаменитый церковный либерал начала 20-го века. Причем священник Григорий Петров выступил с пламенной апологией писателя, то есть, будучи православным священником, он стал его защищать.

А на докладе Мережковского был еще один оппонент – доцент Московского университета философ Нечаев, который стал Толстого, наоборот, осуждать и высказал свое несогласие с идеями Мережковского. Сложилась парадоксальная ситуация. Мережковский высказывает какие-то тезисы, и православный священник защищает Толстого, а совершенно светское лицо, доцент, философ университета, наоборот, Толстого осуждает.

Эта история получила огласку. Об этой истории вышел небольшой отчет в некоторых московских газетах, и эта история дошла до митрополита Антония, который священника Григория Петрова очень любил и все время покрывал. А этот Григорий Петров вообще был известен всевозможными чудачествами, причем эти чудачества стали очень яркими и странными уже в 1905 году, в период первой русской революции. И Церковь вдруг оказалась в очень странной ситуации.

Вот как понять, что православный священник после выхода романа «Воскресение» Толстого защищает? В музее Толстого на Пречистенке в архиве есть ряд писем московских священников, адресованных в синод, где они задают вопрос: «Как вообще мы должны это все воспринимать? Почему некоторые православные священники публично выступают с апологией Толстого?»

Интересно, что одно из таких писем принадлежало известному московскому священнику отцу Иосифу Фуделю, который был хранителем архива Константина Николаевича Леонтьева и о котором было много написано, был издан трехтомник с работами Сергея Иосифовича Фуделя, его сына. Сложилась ситуация, которая требовала какого-то разрешения. Именно в этой ситуации, я думаю, митрополит Антоний пишет Победоносцеву, что пора уже Церкви высказаться на этот счет.

И еще один очень важный документ, о котором я кратко расскажу, это свидетельство синодального чиновника Скворцова, который в 1915 году опубликовал в газете «Колокол» воспоминания о том, как готовился процесс отлучения Толстого. Скворцов об этом осведомлен был непосредственно, потому что он был сотрудником синода. Скворцов в своих воспоминаниях указывает следующее. Он тоже обращает внимание на этот доклад Мережковского и пишет прямо, что он был отправной точкой всего процесса.

Далее, Скворцов сообщает очень ценную для нас информацию: «…вопреки тому, что автором и инициатором синодального определения повсеместно в 1915 году считается уже покойный Победоносцев, я, Скворцов, утверждаю, что это совершенно не соответствует действительности». С одной стороны, Победоносцев этому акту не сочувствовал, но, с другой стороны, он является одним из редакторов синодального определения. И еще один момент, совершенно уникальный, в воспоминаниях Скворцова – это сообщение о том, что подготовка отлучения Толстого происходила без ведома императора Николая Второго.

Это, конечно, совсем странно, и здесь очень внимательно нужно подумать о том, почему это так могло быть. Единственное правдоподобное объяснение заключается в том, что ни сам император, ни его окружение, ни вообще чиновная бюрократия, если выражаться профессиональным языком, не сочувствовали этим церковным действиям.

Здесь мы приходим еще к одному очень важному выводу, который развеивает мифы советской историографии. В этих монографиях об отлучении Толстого сообщалось, что отлучение Толстого – это совместная акция Церкви и государства. Церковь и государство, настолько тесно были сплетены, что одно без другого не существовало, и отлучение было согласованным действием.

А исторические документы подчеркивают, что государственные чиновники, причем очень высокого ранга, совершенно не сочувствовали этим действиям Церкви, потому что для них отлучение Толстого означало только скандал и ничего больше. Я позволю себе процитировать один такой документ, если можно. Это записка директора департамента полиции Зволянского, который подчеркивает, что никаких предварительных сношений с министерством внутренних дел по вопросу об отлучении Толстого Духовным ведомством сделано не было, и далее Зволянский пишет, цитирую:

«…и что, по мнению департамента полиции, настоящее распоряжение может быть согласное с церковными правилами, но едва ли уместно и своевременно с общей точки зрения, вызывает к себе лишь ироническое отношение в большинстве интеллигентных кругов [причем Зволянский подчеркивает слово «иронический»]. Последователи же графа Толстого видят в этом лишь бесцельную попытку Духовного ведомства ослабить учение Толстого за невозможностью борьбы с ним на другой почве».

То есть Зволянский пишет, что Церковь бессильна бороться с великим «писателем Земли Русской» (это определение Тургенева) и поэтому прибегает к репрессиям. Церковь решила таким образом с Толстым расправиться.

Теперь непосредственно о синодальном акте. Существует проект синодального определения, который хранится в архиве Музея Толстого на Пречистенке. Проект очень интересный, потому что это машинописный документ, в который разными цветами вносилась правка – красным цветом, синим цветом и простым карандашом. Очевидно, что этот документ правили как минимум три человека.

Мне в свое время не удалось установить, кто его правил, но моя гипотеза заключается в том, что автором проекта документа был Победоносцев, а правился он митрополитом Антонием (Вадковским). Во всяком случае, такая гипотеза соответствует воспоминаниям Скворцова. Что в этой правке интересно? Конечно, для исторического исследования всегда важно, что оставили, что убрали и так далее.

Так вот, в проекте документа был такой абзац. Я его процитирую:

«Все сие проповедует граф Толстой непрерывно словом и писанием к соблазну и ужасу всего православного мира. И тем неприкровенно, но явно, перед всеми, сознательно и намеренно отлучил уже себя сам от всякого общения с Православной Церковью, которая не может признать его своим членом».

Как вы видите, формулировка достаточно нейтральная. Но, видимо, на коллективном обсуждении документа было принято решение, что всякая тень отлучения или анафемы из финального ряда документа должна быть удалена, и поэтому этот достаточно нейтральный абзац вошел в финальный документ с большими изменениями, а слово «отлучил» в окончательном тексте определения отсутствует и вместо него используется глагол «отторгнул». Окончательная формулировка такая, что не Церковь отлучает Толстого, а он сам себя отторгает от церковного общения. Это очень важно, конечно.

Интересно, что из этого проекта отлучения даже слово «глумление» было сначала исключено, вычеркнуто карандашом, но потом опять включено. Интересно, что разные люди по-разному думали над этой редакцией. В конечном итоге на заседании синода 20– 22 февраля этот окончательный текст был принят и опубликован 25 февраля 1901 года в газете «Церковные ведомости».

Последний вопрос, который я хочу рассмотреть: является ли синодальный акт действительно отлучением? Будучи достаточно опытным лектором, я приготовил всем присутствующим замечательный подарок. Интересно, что этот документ был опубликован в одном журнале в 19-м веке, и все читатели этого журнала не прошли мимо него. Вообще многие прошли мимо этой истории.

Она невероятно интересна. Представители старшего поколения, наверное, держали в руках «Забавное Евангелие» Лео Таксиля, он француз. Кто такой этот Лео Таксиль? Это псевдоним. Настоящее его имя Мари Жозеф Габриэль Антуан Жоган-Пажес. Это знаменитый журналист и интриган, который воспитывался с детства в иезуитском монастыре. Из этого монастыря он вынес крайне негативное отношение к католицизму. И в период с 1879 по 1984 этот самый Таксиль издает ряд сатирических, антирелигиозных памфлетов, которые носят откровенно кощунственный характер.

Самые известные памфлеты этого рода – как раз «Забавная Библия» и «Забавное Евангелие», которые так возлюбили наши и советские «марксисты», они его обильно переиздавали. А в 1885 году этот самый Таксиль заявляет о своем возвращении в католичество и публично отрекается от всех своих антикатолических сочинений. Более того, он заявляет, что за десять лет он обнаружит в Католической Церкви все заговоры и в частности выявит грандиозный масонский заговор.

В течение двенадцати лет действительно Таксиль издает ряд антимасонских и антисатанинских произведений и в сентябре 1896 году созывает грандиозный антимасонский съезд в Триесте, и интересно, что это примерно то же самое время, что и наша история. А в следующем году, в апреле 1897 года, Таксиль собирает еще одно грандиозное собрание в Париже, это заседание географического общества, и вдруг, к ужасу всех присутствующих, открыто заявляет, что двенадцать лет морочил Католической Церкви голову и никакого антимасонского заговора выявлять не собирался, а просто сознательно Церковь разыгрывал.

В результате сложилась аналогичная ситуация, Католическая Церковь обязана была как-то на это отреагировать. Папа Лев XIII обнародовал текст отлучения Таксиля от Церкви. Это настолько яркий документ, что я его прочитаю вслух. Я не все прочитаю, а одну выдержку. Цитирую:

«И Бог Отец, который сотворил мир, его проклинает, и Бог Сын, который пострадал за людей, его проклинает, и Святой Дух, который возродил людей Крещением, его проклинает, и Святая вера, которой искупил нас Христос, его проклинает, и Святая Дева Матерь Божия его проклинает, и Святой Михаил, ходатай душ, его проклинает, и небо и земля и все, что заключается на них святого, его проклинают. Да будет он проклят всюду, где бы он ни находился, в доме, в поле, на большой дороге, на лестнице, в пустыне и даже на пороге церкви. Да будет проклят он в жизни и в час смерти. Да будет проклят он во всех делах его, когда он пьет, когда он ест, когда он алкает и жаждет, когда он постится, когда он спит или когда он бодрствует, когда гуляет или когда отдыхает, когда он сидит или лежит, когда, раненый, он истекает кровью. Да будет проклят он во всех частях своего тела, внутренних и внешних. Да будет проклят волос его и мозг его, мозжечок его, виски его, лоб его, уши его, брови его, глаза его, щеки его, нос его, кисти рук и руки его, пальцы его, грудь его, сердце его, желудок его, внутренности его, поясница его, пах его с прилегающими частями бедра его, колени его, ноги его, ногти его. Да будет он проклят во всех суставах членов его. Чтобы болезни грызли его от макушки головы до подошвы ног, чтобы Христос, Сын Бога Живого, проклял его всем Своим могуществом и величием и чтобы небо и все живые силы обратились на него, чтобы проклинать до тех пор, пока не даст он нам открытого покаяния. Аминь. Да будет так. Да будет так. Аминь».

Я потому прочитал этот документ, что это есть на самом деле настоящее церковное отлучение. Понятно, что оно сознательно в очень жестких тонах сформулировано. Но если вы этот текст сопоставите с появившимся примерно в то же самое время синодальным текстом, вы, конечно же, почувствуете большую разницу, потому что ничего подобного о Толстом не сказано, хотя, грубо говоря, художество Толстого не вполне сопоставимо с художествами Лео Таксиля.

Почему это так? Это как раз возвращение к разговору о секуляризации, с которого мы начали сегодняшнюю лекцию. Авторитет Католической Церкви в Европе и авторитет Православной Церкви в России – совершенно несопоставимые вещи. Русская Православная Церковь просто не имела силы и власти издавать документы в таких выражениях, ну и, конечно, здесь присутствует разница в менталитете. Даже если она бы имела силу и власть, то вряд ли бы документ был построен подобным образом.

Что представляет собой синодальный акт 1901 года? Я конкретно отвечаю на поставленный вопрос. Отлучение это или нет? Во-первых, сама церковная власть сделала все возможное и приложила максимальные усилия, чтобы избежать скандала и общественного возмущения, которого на самом деле избежать не удалось. Но, тем не менее, именно с этой целью из финального текста слова «анафема» и «отлучение» были изъяты и заменены на более нейтральный термин «отторжение». Это не типичное церковное отлучение, подобное тому, которое я сейчас прочитал.

С другой стороны, синодальный акт 1901 года носит характер торжественного церковного исповедания, в отличие от других предварительных документов. Что это значит? Документ совершенно однозначно понимает, какие будут последствия его опубликования для Толстого. Этот документ недвусмысленно удостоверяет, что без покаяния для Толстого невозможны будут ни христианское погребение, ни заупокойная молитва, то есть невозможны, пока Толстой не покается.

А в комментариях к этому документу говорилось, что это покаяние должно носить публичный характер, потому что грехи Толстого носили публичный характер, и каяться он должен в своих грехах тоже публично. Правда, впоследствии этот тезис был тоже смягчен, что и дало право митрополиту Филарету (Вознесенскому) сказать, что Церковь скорбит о Толстом.

Когда Толстой, уже больной, с воспалением легких, лежал на станции Астапово в 1910 году, к нему в Астапово приехал старец Варсонофий Оптинский, имея с собой святые дары. Оказывается, старец Варсонофий имел инструкцию от синода, что даже если Толстой ему, старцу, на ухо скажет: «Каюсь», потому что Толстой не мог уже публично покаяться, то в этом случае старец Варсонофий имеет право его разрешить и причастить. Церковь уже и на это была согласна, лишь бы спасти душу человека.

Но дальше произошла совершенно трагическая история, потому что в первую очередь Владимир Григорьевич Чертков, но и Александра Львовна Толстая не допустили старца до одра смерти писателя. Не только не допустили, а даже ему не сказали, что он приходил, как они ему не сказали, что пришла и присутствует здесь его жена. Они совершили страшное действие, конечно.

Я чуть-чуть отклонюсь в сторону. У меня сейчас с собой точной ссылки нет. Но дело в том, что Александра Львовна Толстая одно время имела духовником епископа Василия (Родзянко), всем, наверное, присутствующим известного. И вот однажды у епископа Василия один американский журналист взял интервью, и этот журналист, помимо других вопросов, задал ему следующий вопрос: «Скажите, а Александра Львовна долго у вас исповедовалась, она сокрушалась о том, что произошло на станции Астапово с Толстым? С ее отцом?» И епископ Василий ему отвечает, что это тайна исповеди, которую он открыть не может.

Они продолжают разговор, и журналист опять спрашивает: «А все-таки сокрушение у нее было?» – «Не могу вам этого сказать, это тайна исповеди». Но, когда журналист в третий раз спросил, епископ Василий ему ответил, что «я не могу этого вам открыть, потому что это тайна исповеди, единственное, что я могу сказать, что она всю жизнь глубоко сожалела о том, что произошло на станции Астапово».

То есть, когда Александра Львовна, можно сказать, пришла в себя и поняла, что она сделала вместе с Владимиром Григорьевичем Чертковым, это стало для нее, я думаю, источником не только раскаяния, но и возвращения в христианство, потому что, по некоторым данным, уже в 1920-е годы, еще проживая в Москве, она была верующей христианкой. А проживая в Соединенных Штатах, она, конечно, просто совершила подвиг. Она спасла от голодной смерти сотни тысяч эмигрантов, потому что в Соединенных Штатах она основала молочную ферму и безвозмездно кормила всех, кто туда приезжал. Это был ее христианский подвиг, раскаяние, наверное.

С одной стороны, этот документ не носит характера отлучения, но по своим последствиям для Толстого он именно таков. Меня, конечно, удивляют вопросы, разговоры, которые, наверное, всегда возникают на таких лекциях.

Меня удивляет вопрос, когда же Церковь простит Толстого. Это очень странный вопрос, и очень странно, что православные люди этого не понимают: простить Толстого означало бы надругаться над его свободной волей, надругаться над его желанием. Лев Толстой выбрал этот путь.

Я вам приведу очень простой пример. Два разбойника распяты рядом со Христом. Один кается в своих грехах, а другой является Его хулителем. И Христос одному разбойнику говорит: «Ныне со Мной будешь в Раю». Всем это хорошо известно. А почему второму Он не скажет: «Давай ты с нами тоже в рай пойдешь за компанию», ведь его тоже жалко.

Вот вы меня спрашиваете, сочувствую ли я Толстому. Христос сочувствует второму разбойнику? Наверное, сочувствует, но почему-то с собой в рай его не берет. Почему? Потому что уважает его свободный выбор. Вот этот человек хочет вести себя так. Хорошо, веди себя так. Ты обладаешь бесконечной свободой, но ты должен понимать последствия этой свободы. Церковь так же относится к Толстому. Она скорбит о том, что с ним произошло. Но его свободного выбора она не может ни нарушить, ни отнестись к нему презренно. Это был свободный выбор человека.

Конечно, мы можем предполагать, что, лежа на этой страшной кровати в Астапово, Толстой мог покаяться, у него могли быть какие-то мысли, но он ни одним словом, ни одним звуком об этом не заявил. И поэтому какие-то изменения сейчас синодального акта были бы кощунственным актом, актом неуважения к памяти великого русского писателя. Я так это понимаю. Вот, наверное, пока и все на сегодня, и мы можем какие-то вещи обсудить более подробно, если вы хотите.

Вопросы аудитории

– Вот вы, как служитель Церкви, объясните, каким образом надо держать баланс согласия, когда тебе говорят откровенно очень странные вещи, которые никак не соотносятся с тем, что говорит Христос в Евангелии, но, с другой стороны, каким образом не противопоставить свою волю, свое мнение мнению Церкви как Тела Христова?

– Во-первых, по поводу Победоносцева, я здесь выступлю, если можно, не как служитель Церкви, а как исследователь. Дело в том, что булла папы Льва XIII – это публичный документ, который прочитал весь мир. Письмо, которое вы цитируете, – это частное письмо Победоносцева к Толстому. Эти аргументы имеют совершенно разный статус. В частном письме вообще человек имеет право написать все, что он хочет. Причем в этой истории Победоносцев поступил очень благородно. Его же просили письмо Толстого передать императору, а он этого не сделал и объяснил Толстому, почему он этого не делает. Позиция безукоризненна.

Что касается содержания его позиции, ну, я не хочу на этот счет высказываться. Кому-то, может быть, близка позиция Толстого, кому-то, может быть, близка позиция Победоносцева. Я считаю, что Константин Петрович нашел довольно адекватную форму. Эти слова, что «этот ваш Христос это расслабленный, который требует исцеления»… С моей точки зрения, Христос Толстого – это именно такой Христос, который никакого отношения к евангельскому Христу не имеет просто потому, что не воскресает.

Вот поэтому мне непонятно, что здесь критиковать. Частное мнение Победоносцева – это одно, а то, что в конечном итоге Победоносцев пришел к выводу о том, что отлучение Толстого никакой пользы Церкви не принесет, это тоже понятно. Ну, один человек так думает, а другой так. Это просто два совершенно разных мнения. Я надеюсь прочитать в Сериате доклад «Толстой как религиозный тип».

Это просто интересная тема. Два совершенно разных религиозных типа. Между прочим, отец Георгий Флоровский в своей книге «Пути русского богословия» пишет, что они оба вышли из эпохи Просвещения, только Толстой вышел из Руссо, а для Победоносцева Просвещение существовало в английском варианте.

В Англии был такой замечательный автор Эдмунд Бёрк, который очень критически отнесся к Французской революции. Вот Просвещение Победоносцева – это английское Просвещение в варианте Эдмунда Бёрка. Это просто два разных человека. Один считает, что народовольцев надо казнить, и думает, что такая точка зрения соответствует Евангелию, а другой считает, что их надо помиловать, и думает, что это в большей степени соответствует Евангелию. А как это на самом деле, Сам Господь будет решать на Страшном Суде. Мне кажется так.

– Толстой имел свою позицию, и он ее как-то оглашал.

– А Победоносцев тоже имел свою позицию, но не оглашал ее, человек имеет на это право.

– Ну, как не оглашал, если говорил, что против этого, но акт я вам подготовлю, документ я вам напишу.

– Вы понимаете, я еще раз подчеркиваю, что Толстой оглашал свою позицию публично в документах, а Победоносцев публично этого никогда не делал. Но вот его попросили, и он написал. А в чем здесь противоречие?

– В том, что он имел одну позицию и не хотел ее опубликования.

– Я прошу прощения, вот вы в жизни всегда поступаете правильно? Я вот иду на компромисс иногда.

– Но он же представитель синода.

– Но он очень умный представитель синода, вы понимаете? И я считаю, что умный человек должен идти на компромисс. Этот акт был написан не для Толстого. Это очень важно. Этот акт был написан для читателей Толстого, которые думали, что Толстой – ревностный член Церкви, ревностный христианин, а Церковь засвидетельствовала, что это не так. Вот и все.

– Зачем Толстой ездил в Оптину?

– Потому что Толстой был очень умным человеком, и я вам уже об этом говорил на прошлой лекции. Это, конечно очень грустно, от каких-нибудь шестиклассников или школьных учителей слушать объяснения, почему Толстой поступал так, почему он написал это. Как будто мы лучше Толстого во всем этом разбираемся.

И я говорил в прошлый раз о том, что нужно обязательно почаще заглядывать в его дневник для того, чтобы понять мотивацию Толстого и понять вообще, почему он совершал те или иные поступки. Потому что его философские трактаты, в которых формулировки имеют окончательный, безапелляционный характер, – это одно, а дневник – это некоторая лаборатория, в которой формулировки вырабатываются и от которых сам Толстой может на следующий день отречься.

И вот из дневника видно, что Толстой творил до последних своих дней, даже в Астапово, уже не имея возможности записывать сам, своей дочери Александре Львовне сказал: «Запиши, пожалуйста, вот это». Толстой был настоящим художником, очень творческим человеком. Его мозг, его сердце постоянно продуцировали какой-то новый продукт. Я еще раз обращаю внимание на статью Эрна. Современные «толстоведы» с этим совершенно не соглашаются, но я все-таки это скажу.

Творческий инстинкт Толстого постоянно, с моей точки зрения, находился в противоречии с его идеями. И Толстой мог десять раз написать, что «а эти церковники» там « ничего хорошего», а вот сердце его в Оптину пустынь влекло. Очевидно, что встреча его в Оптиной пустыни со старцем Амвросием и старцем Иосифом Литовкиным наложила очень глубокий отпечаток на личность Толстого. Очень интересно, что Толстой, когда сбежал из Ясной Поляны, много куда поехать мог: он мог к духоборам в Канаду поехать, он мог поехать к другим сектантам на Кавказ, он мог к Черткову убежать, он мог еще куда то убежать, у него много было последователей, друзей. Но он почему то направился в Оптину пустынь. Это еще одна иллюстрация того, какой сложный организм – человеческая душа.

Вот он в Оптину пустынь приехал, а к старцу Иосифу не пришел. Вы, наверное, читали это трагическое описание того, как Толстой стоит перед вратами Оптинского скита и не может этот порог переступить. А что ему мешает? Ему гордость мешает. Сердце его влечет к старцу, а гордость не пускает. И он поворачивается и уходит. И уходит куда? Он уходит в трагический финал своей жизни. Очевидно, что Толстой кого-то в Оптиной пустыни любил и хотел с этими людьми встретиться, но этот «Нехлюдов» его до этой встречи не допустил. И, конечно для нас это очень печально.

– А что помешало тогда старцам выйти к нему?

– Я, во-первых, не уверен, что старцы знали о приходе Толстого. Я в свое время этим сюжетом занимался. Старец Иосиф в этот момент был тяжело болен. Это было 30 октября 1910 года, и известно, что в этот день он лежал больной. Ему просто могли не сказать о приходе Толстого. Но старцы-то, в конце концов, пришли к Толстому в Астапово со святыми дарами. Они ж пришли, когда поняли, чем это для Толстого грозит.

На самом деле, Церковь все что могла для Толстого сделала. И я даже больше скажу: я совершенно убежден в том, что настоящая любовь к Толстому жила не в среде его почитателей, а в Русской Православной Церкви.

Поразительно то, что митрополит Антоний (Храповицкий), который был одним из автором этого синодального документа, незадолго до своей смерти последнюю лекцию о Толстом прочитал, настолько этот сюжет его смущал. Это было в 1935 году, кажется, если я не ошибаюсь. И много есть свидетельств о том, что он окружающим людям много рассказывал о Толстом. То есть это была действительно национальная трагедия.

Был такой известный русский философ и театральный критик Дурылин, у него есть замечательные воспоминания о том дне, когда он узнал, что Толстой ушел из Ясной Поляны. Дурылин пишет, что в его жизни были два события, равнозначные по трагической напряженности, – уход Толстого из Ясной Поляны и начало Первой мировой войны. Вот что этот уход означал для этого поколения. Это просто настоящая трагедия, и каков сценарий этой трагедии будет, никто не знал. И во многом, в значительной степени этот сценарий определял сам Толстой.

Между прочим, отец Иоанн Кронштадтский в своем дневнике, задолго до этого эпизода, написал, что Господь не допустит Толстого покаяться за его грехи. Так оно и произошло. Отец Иоанн считал, что Толстой похулил Духа Святого, точно так же, как папа Лев XIII считал, что Лео Таксиль похулил Духа Святого. Как он мог такой страшный документ издать? Да, мог, потому что это враг Церкви.

– Но это полностью противоречит Евангелию, потому что Христос на Кресте прощал всех.

– Я понимаю, что для вас это противоречит Евангелию. Для меня не противоречит. Потому что Сам Христос говорит, что есть такие грехи, которые не простятся человеку. Это говорит Сам Христос.

– Мне кажется, что Толстой сделал для Бога больше, чем весь этот синод.

– Мне так не кажется.

– Как с православной точки зрения воспринимать все произведения Толстого?

– Я не могу отвечать за православную точку зрения в ее полноте. Если говорить конкретно, я считаю, что Толстой написал замечательные произведения, которые будут очень полезны для воспитания юношества. Это в первую очередь повесть «Казаки», с моей точки зрения, это «Севастопольские рассказы», это «Война и мир», конечно, и это уже более сложный роман, с точки зрения восприятия его юношеством, «Анна Каренина».

«Анна Каренина» вообще сложное по замыслу и по реализации произведение, и поэтому в школьную программу в советской школе оно никогда не входило. А то, что он написал потом, эти его трактаты и роман «Воскресение», – здесь вот что надо иметь в виду. Конечно, я бы не рекомендовал своим детям в молодом возрасте эти произведения читать. Эти произведения обладают мощной силой. Они могут человеку в духовной жизни очень навредить.

Но даже в его антицерковных трактатах (хотя эти трактаты не задумывались как антицерковные, цель написания их в другом заключалась) Толстой задает себе вопрос: «В чем моя вера?» И он просто хочет объяснить, в чем его вера. И объясняет, что его вера – это одна вера, а церковная – это другая. Он объясняет, в чем его вера заключается. Даже в этих трактатах есть один очень мощный импульс и очень мощный нерв. Толстой был невероятно восприимчив к социальной несправедливости. Ведь основной вопрос, который Толстой задавал, невероятно актуален: «Вы называете себя христианами, так почему вы позволяете, чтобы в мире происходило то, что происходит? Почему люди могут голодать? Почему они могут оставаться без крова?» И так далее.

Дальше Толстой все перенес на государственный институт, на театр. Вот эти разряженные, извините за выражение, обожравшиеся люди сидят вечером в театре, а за его стенами, за его пределами миллионы русских крестьян голодают. Вот как? И эти люди считают себя христианами. Вот этот нерв социальный очень силен в произведениях Толстого, безусловно. Но я сомневаюсь, что человек в шестнадцать лет в этом может правильно разобраться. Поэтому лучше ему сначала стать христианином, а потом эти трактаты читать. Во всяком случае, в школьную программу я бы не стал их включать.

– Не нашелся все-таки человек, который мог быть как святой Франциск Ассизский, который бы вышел навстречу Льву Толстому, это во-первых. А во-вторых, сколько говорили во время всех этих философских дискуссий, что это неправда, что Церковь осудила и отлучила теорию Толстого. Но на самом деле это теории, которые сидят в обществе. Насколько Церковь не отвечала на эти вопросы и вызов, если хотите – даже нашему сегодняшнему обществу?

– Я с вами совершенно согласен. Во-первых, действительно нужно различать два уровня проблемы. То есть официальное церковное заявление на этот счет было необходимо, но при этом ваш вопрос заключается в том, не нашелся ли Франциск Ассизский, который бы пришел к Толстому и объяснил, что эти слова Церкви значат?

Это было сделано неоднократно. Во-первых, совершенно замечательную позицию в этом вопросе занял митрополит Антоний (Вадковский). Он обратился к Софье Андреевне Толстой с двумя письмами. Это очень добрые и теплые письма, в которых он объясняет церковную позицию и в которых он буквально умоляет, в одном из писем так и пишет: «Умоляю Вас, графиня, объяснить своему мужу то то и то-то. И объяснить для него значение покаяния», вопреки тому, что писали либеральные журналисты в начале 20-го века.

А они писали так: «Ну да, Церковь одержала первую победу, она отлучила великого русского писателя, но весь русский народ остается с Толстым, и для Церкви нужно какое-то такое публичное действие, которое подчеркивало только ее победу, победу Церкви». Но на самом деле для Церкви нужно было другое. Для Церкви нужно было спасение души Толстого. То есть это был не какой-то политический акт, не какая-то победа, а это был очень сложный выбор.

С одной стороны, Церковь должна заявить твердую позицию, с другой стороны – проявить сочувствие. Другой пример такого сочувствия – это встреча в 1909 году, когда к Толстому в Ясную Поляну приехал епископ Парфений Тульский. Это известный эпизод. Содержание беседы Толстого с епископом Парфением неизвестно, никто не оставил этих записей. Но что написал Толстой в своем дневнике после этой встречи? Это же страшно.

Я вам процитирую эту мысль: «Вот приезжал Тульский архиерей. Как бы ни подумали они, церковники, что я имею намерение покаяться и причаститься. Для меня причаститься так же невозможно, как смотреть похабные картинки».

Ну, это же страшно, когда человек такое сознательно пишет. Мы не можем по его рекомендации взять синий карандаш, из дневника это вычеркнуть и сказать: «Ну, Толстой в безумии находился, когда это писал. Давайте ему это простим». Господь, может быть, и не это простит еще, но мы, к сожалению, находясь здесь, на земле, должны ориентироваться на волю человека, которую человек четко артикулирует. Вот человек хочет считать так. Нам остается развести руками и оставить все как есть, другого пути нет.

А в чем вы так же совершенно правы, так это в том, что Толстой – это вызов для Церкви и для христианства. Вызов в позитивном понимании этого слова, это тот вызов, который требует адекватного и убедительного ответа. Я в прошлый раз говорил, что Церковь дала Толстому два таких убедительных ответа. Первый ответ – это подвиг новомучеников, потому что Толстой в своих произведениях писал о том, что «в наше время вообще такая вера невозможна, все эти люди очень сильно заблуждаются.

Я вообще рекомендую православным священникам снять с себя сан и пойти за мной». Вот у меня в этой книге есть раздел, посвященный тому, как относились к Толстому католики и протестанты.

Толстой вообще никакой принципиальной разницы между христианскими конфессиями не делал. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочитать его обращение к духовенству 1902 года, где он просто перечисляет всех: «Обращаюсь к вам, митрополитам, кардиналам и так далее». Все это ему без разницы. «Вы все заблуждаетесь, а я прав». Но, даже если мы оставим за скобками эти резкие высказывания Толстого, ответ ему был необходим. И первый ответ – это подвиг людей, которые засвидетельствовали верность Христу своей жизнью. Это ответ, можно сказать, практический.

Но Толстому ведь был дан и теоретический, очень важный богословский ответ – это богословское переосмысление всего, что было в жизни Толстого, что было в жизни России. Это и сборник о религии Толстого 1912 года, очень богатый по содержанию, это и сборник «Из глубины» 1918 года, где отец Сергий Булгаков и Ниолай Бердяев осмысляют все, что произошло в России, эту страшную революцию и роль в этих событиях Толстого, ну и некоторых других исторических персонажей. А потом – и зарубежное богословие. Сначала это православное богословие Парижской школы, которая, конечно, осмыслила те вопросы, которые поставил Толстой. Много об этом написал отец Сергий Булгаков.

В католическом богословии эти вопросы Толстого жили всегда. Даже тогда, когда, скажем, известный итальянский кардинал Романо Гвардини пишет о Достоевском, он все время за скобками держит в уме вопрос о Толстом, то есть он в значительной степени отвечает им обоим.

В этом смысле вся история 20-го века, богословия 20-го века, история Церкви – ответ Толстому. И, конечно, вы абсолютно правы в том, что эти вопросы актуальны для нас и сейчас. Но это уже другая тема. Спасибо большое.

Фото: Ефим Эрихман

Видео: Виктор Аромштам

Читайте также:

Просветительский лекторий портала «Правмир» работает с зимы 2014-го года. За это время прочитано более 20-ти лекций. Среди лекторов – преподаватели духовных и светских вузов, учёные и популяризаторы науки. Видеозаписи и тексты всех лекций публикуются на сайте.

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.