Нет, Рай мы не утратили до конца. И его часто видно здесь, в Рязани. Под вежливым присмотром облаков стоит Кремль, течет Пра, парят горы над Окой. Мы ходим по улицам шумного города и часто не слышим, как небо играет музыку солнца и ветра, дождя и тишины. Но это все есть.
Как из неплотных декораций, через щелочки струится тот свет, который хорошо видел Есенин. Помните, как в его стихах петухи правят обедню, рощи курят ладан, лампада солнца — и всюду струится любовь.
Вот, провинциальные поэты пишут про купания коня, про березы, девушек, про старую мать, а ничего не получается, и читать никто не хочет. Потому что и в матери, и в девушках, и в красном коне они видят только девушку, мать и домашнего зверя. Но это не поэзия. Это расставленные буквы.
Славен Русский север и красив Кавказ, воспеты Крым и русский Париж. А про Рязань забыли великие люди. Писал что-то Паустовский, но все как-то больше про лес, мальчика Аарона и про себя. Кино не снимают, музыки не пишут.
Только художник Архипов смог увидеть тот «несказанный свет», о котором писал Есенин. Его полотна дышат тем океаном света, который ходит волнами под тонкой поверхностью предметов. Фотоаппаратом также можно ловить этот свет.
Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать.
Я ловил соответствие звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зеленых ладов проходя, как комета,
Я-то знал, что любая росинка – слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного ока,
В каждой радуге яркострекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.
И еще я скажу: собеседник мой прав,
В четверть шума я слышал, в полсвета я видел,
Но зато не унизив ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел,
И пока на земле я работал, приняв
Дар студеной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звезды падали мне на рукав.
Арсений Тарковский
Близко мы к Москве, а словно терра-инкогнита. Пластами жизнь уходит в океан забвения. Как бы было здорово посмотреть фотки 12 века, если бы тогда была фотография. Да что там старина, наша сегодняшняя земля уходит и уходит в темные воды Леты и остаются только осколки — такие, как фото Каширина. Как ледники сползают в воду, уходят Кадом и Шацк, Клепики и Михайлов. Целыми десятками тают во времени наши деревни.
Я не про то, что надо напрягаться и детально снимать дома, наличники и деревянных петушков, а про ту музыку, которая звучала в них и над ними. Уходят улыбки, детство, солнечное утро и облака над рекой — а хочется, чтобы улыбка ребенка осталась. Попадешь в Москве в Пушкинский музей и радуешься тонким улыбкам и неземному спокойствию гипсовых греков, живым лицам супругов с фасада готической церкви маркграфа Экехарда и маркграфини Утты, волнуешься под взглядом пожилого римлянина на фаюмском портрете.
И конечно, всегда восхищает энергия русских икон. Это все есть не только в московском музее, но и здесь и сейчас. И это, если получится, можно снять и оставить. И у меня ощущение, как будто я это ДОЛЖЕН сделать. Драматургия жизни- она везде одинаково глубока. И Рязань — достойный арт–объект.
Мы все боимся умереть, и, может быть, фотография — это, кроме прочего, еще и попытка остаться в этой жизни частью своего слова, взгляда и мысли. Мне хотелось бы, чтобы и через пятьсот лет человеку захотелось взглянуть на жизнь моими глазами, на то, что я вижу сейчас.
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь – чудо из чудес, и на колени чуду
Один как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал – в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берет ребенка на колени.
Арсений Тарковский
Несколько дней назад над Кремлем распластал крылья мощный розовый вечер. Во дворе перед семинарией остановился автомобиль, из него вышел Андрей Павлушин и, здороваясь на лету, побежал на «точку». Это и он ставит свое зеркало в будущем.
Предыдущее искусство было темой героев. Сильные личности боролись на страницах книг и на полотнах друг с другом. Делались манифесты, направляющие корабль цивилизации новым курсом. Поднимались памятники адмиралам, завоевателям или таким людям, как великий Черчилль.
И вдруг в Европе появились памятники без пьедесталов — так, что всякий может подойти и обнять героев нового времени – простых людей на простой земле. Похожие памятники появились и в литературе — такие, как «Лето господне» Шмелева. Цивилизация вдруг увидела не героя, а тех, на чьих плечах герои въезжали в славу.
Фотография сделала в этом плане самый большой задел. И, продолжая эту тенденцию, хотелось бы увидеть наши деревни, саму Рязань как стихотворение, которое видно.
Нет, Рай мы не утратили до конца. И его часто видно здесь, в Рязани.
Читайте также:
