Говоря о значении и практике исповеди в нашей жизни, мы сталкиваемся с самыми разными гранями этого таинства — и с самыми разными проблемами, связанными с исповедью. Одни из них характерны более для новоначальных, другие — для людей, уже имеющих опыт длительного пребывания в Церкви. Но есть вопрос, который, вне зависимости от «стажа», задавал себе едва ли не каждый верующий…
«Батюшка, мне кажется, что я становлюсь не только не лучше, но словно бы в чем-то еще хуже… Я регулярно исповедуюсь — но от исповеди к исповеди ничего не меняется. Грубых грехов, типа убил-украл-изменил жене, вроде нету, все одно и то же повседневное: гордыня, осуждение, лень духовная, маловерие… И исповедуешься-то одними и теми же словами. Затертыми… Пыжишься, пытаешь исповедаться с чувством, осознанно — толку мало. Вышел из храма — и снова та же карусель: осуждение, многоглаголание, маловерие, лень духовная, все то же, как „аптека-улица-фонарь“… Не меняется моя исповедь, а главное, не меняется жизнь, я не становлюсь настоящим христианином и словно застрял на полдороге…»
Почему часто бывает так, что хождение в храм и исповедь становится для нас привычным, механическим, перестает быть — событием, приобретает пластмассовый привкус теплохладности, а главное — недейственным? Почему мы годами не меняемся от исповеди к исповеди?
Мы с вами, братия-сослужители, много чего ответим человеку учительного. И о том, что повседневные греховные болячки души не менее опасны, чем внешние тяжкие греховные поступки. Что надо проявить терпение, Господь явит плоды в свое время. Что надо не обращать внимание на настроение, а только исполнять заповедь, прочее же — в руце Божией. Что, имея нечувствие и теплохладность у исповедного аналоя, надо тут же в сем нечувствии каяться. Что надо иметь «самоукорение ежечасное», «сокрушение сердечное», покаяние надо «возгревать», а к исправлению своих грехов в повседневной жизни — себя понуждать.
Что надо усилить пост, увеличить молитвенное правило и совершать побольше милостыни и добрых дел, «но не для себя, а ради Христа» , и тогда Господь управит всё. Что все мы разные, имеем разное устроение, жизненный опыт, разные духовные меры, и то, что одному явлено как трудная ступень духовного роста, в глазах другого выглядит как топтание на месте… Много чего скажем, и всё, возможно, будет правильным — а возможно, и нет, ведь и в самом деле все люди в Церкви — разные, у всех разная психология и особенности, у каждого своя глубина того сердца, к которому, как к колодцу, приступает человек, единого шаблона и рецепта — нет…
Но если отвлечься от всей этой психологии, от копания в человеке (сам внешний образ исповеди мне, например, порой напоминает такое копание: аналой, а над ним — укромный горб, холм-нора: батюшка укрыл согбенного грешника епитрахилью, и они там шушушу, углубились, как кроты, в недра неповторимой личности кающегося, в извивы его помыслов, прилогов и житейских обстояний), если вылезть из норы наружу — мы увидим и другие причины «бледной немочи», так часто поражающей нашу исповедь. Эти причины совершенно ясны и просты. Но они именно просты, а не примитивны. Просты ясной, небесной, твердой Христовой простотой, к которой если и приходишь, то через страшные дебри наших человеческих сложностей, зачастую — через скорби и испытания, через крест…
И вот одна из них. Я попробую ее сформулировать, а вы поправьте, если сочтете, что я неправ.
Одна из причин того, что наша исповедь дает холостые обороты — не только в немощи нас лично, хотя и она имеет место быть. А еще и в упадке церковности.
Да-да. «Что это еще за упадок церковности, когда у нас колокола-купола-движуха, когда у нас торжество православия!…» — вскричат иные ревнители. Да я не о том. Не о внешнем…
Христос — не «средство нашего индивидуального спасения». Он действует прежде всего — в Церкви. Где двое или трое собраны во имя Его. Не так, как нам от ветра главы своея захотелось мнить Его спасающим нас в отдельности от всего мира. А в Церкви, в общности, которая, по слову Оригена, родилась в муках на Голгофе, истечением из Него крови и воды…
Мы зачастую в храмах — всяк сам по себе. Отстояли службу, прослушали то и се, причастились, приложились, благословились… и разошлись, до следующего воскресенья или праздника, всяк по своим норам. По своей отдельной бытовой будничной жизни… А ведь именно она — не некий «мирской» довесок к дню похода в храм, а полноценная часть жизни, в которой и совершается наше восхождение за Христом от меры в меру, в возраст мужа совершенна. А мы восходить не можем — мы в обыденной жизни одни. Без Церкви. И наша исповедь превращается из церковного таинства в замкнутый на себя самоанализ, в унылую бесовскую пародию на исповедь, лишается преображающей силы, необходимой для исполнения жизнью заповедей Христовых.
Наша обыденная жизнь — дома, на работе, еще где-то вне храма — нецерковна. В ней есть мысли, мечты, поползновения, помыслы о Христе и вере, утренние-вечерние молитвы (если не забыли), обрывки обрядовости (выпить утром св.воды, перекрестить ребенка перед школой, завтра не забыть вместо сосисок сварить на завтрак шпинат, потому что среда) — обрывки воистину жалкие, для сравнения — те самые фарисеи и книжники, которых Христос когда-то обличал, а нам говорил, что нам горе, если наша праведность не превзойдет их праведности, совершали свой обряд полноценно и ежеминутно, с любовью к Богу Единому, с огромной силой веры, с горячей мощью самой жизни…
Вокруг нас нет Церкви в нашей будничной жизни. И мы хиреем, эта самая наша будничная жизнь — хиреет, обесточенная, отключенная от Церкви, внешне фырчит и крутится — но обороты-то холостые… Мы, конечно, цепляемся за Христа как за своего индивидуального Спасителя и, конечно, Он нас не бросит, слабых и прокаженных — но наша жизнь вечная, так скажем, и исповедь наша в том числе, совершается не в пол-силы даже — в сотую часть силы, бытовая аналогия такая: батарейку в телефоне в свое время толком не прокачали — и теперь, сколько ее ни заряжай, заряда едва хватает на пару часов, работает, конечно, но кое-как.
Церковь — это семья. Община. Семейство, объединенное не только кровью, родом, но и дружбой, интересом, Духом. Это Тимур и его команда, если хотите. Поодиночке — ни Квакина не победишь ни вовне, ни в себе самом, ни доброго дела старушке не сделаешь. Вместе — жизнь обретает смысл, драйв, объем, новое измерение, потому что Дух Святой там, и Христос там среди всех. Перечитаем Деяния Апостолов…
«Ну вот, опять про эту общину!…« — возопят одни. А другие восстонут жалобно: «Согласны — да где эту общину, эту живую жизнь друзей, посреде которых Христос, взять-то…».
Опять, да. Паки и паки. Потому что Бог — Отец, мы — дети. Церковь — это семья, кровное братство верных, но никак не партия, не клуб по интересам и не ритуальный комбинат, оказывающий услуги по индивидуальному спасению души. Потому вопрос об общине, первичной, так сказать, ячейке, всегда остается основным в любой исторической Церкви. И стоны насчет того, что нет ныне нигде примеров общины христианской — жалобны. Но неубедительны: есть общины. Есть. Прииди и виждь. Рассказу о таких общинах и о том, как они живут в непростых условиях сегодняшнего дня, думаю, будет место и на страницах «Правмира».
Читайте также:
Профанация Таинств: не крестить мертворожденных
Исповедь: что лечить — симптомы или болезнь?
