Надя заговорила. Ну, то есть отдельные слова она говорила и раньше. Но так, чтобы говорить фразами, чтобы лопотать неразборчиво про всякие сложные вещи, чтобы не затыкаться вообще ни на минуту – такого раньше не было.
Надя даже научилась вступать в диалоги, особенно с Верой. Вот раннее утро. Девочки одеваются. Вера взбирается на стул, выдвигает верхний ящик комода. И говорит:
– Надюся, я помогу тебе одеться.
– Касиляля! – уточняет Надя в том смысле, что платье, которое Вера извлечет сейчас из ящика, должно быть красивое.
– Да ты не беспокойся, я тебе красивое платье найду.
– Паси-и-ибо.
– Вот это!
– Не касиляля. Леля, пасаляля, касиляля, – в том смысле, что «Вера, пожалуйста, найди другое, красивое платье».
– Вот это?
– Не касиляля.
– Вот это? – говорит Вера уже с некоторым беспокойством, потому что платья в ящике кончаются. – Надюся, у меня тут нет больше платьев.
– Касиляля, – соглашается Надя с такой интонацией, с которой говорят «ну, ладно».
Вообще надо заметить, что говорить Надю учит Вера. Вечер. Ужин. Девочки сидят за столом. И Вера, напихав полный рот оливок (лакомство для Веры поглавнее шоколада), буквально дрессирует сестру. Диалог происходит в очень быстром темпе.
– Надюся, скажи «вилка».
– Вика.
– Скажи «тарелка».
– Талека.
– Скажи «половник»… (стол, пол, потолок, папа, мама, крышка, миска, холодильник, плита…) Скажи «фотография».
– Фотоляляля.
Когда Надя не понимает значения слов, предлагаемых Верой, она просто повторяет их. А если понимает, то в глазах ее загорается радостный огонек, Надя улыбается во весь рот, и не просто повторяет слово, а энергично указывает на предмет, этим словом обозначаемый.
– Скажи «фотография».
– Фотоляляля! – выкрикивает Надя, вскакивает в своем стуле так, что ближайший взрослый принимается Надю ловить, и указует на фотографии, висящие на стене. – Фотоляляля!
Я всерьез полагаю, что Адам в раю, когда называл вещи, имел отроду год и девять месяцев. Мне кажется, Надин мир устроен как-то так, что в нем полно вещей, которые никак не называются, а в воздухе висит целый рой слов, которые ни к чему не относятся. И девочка получает отчетливое удовольствие, когда ей удается присвоить какому-нибудь предмету какое-нибудь название.
Когда я прихожу домой, Вера лежит во внутренностях раскрытого дивана, смотрит мультик и кричит:
– Я не пойду тебя встречать, папочка любименький!
А Надя бежит ко мне через всю квартиру, взлетает мне на руки и принимается за инвентаризацию меня. Тычет пальцем и приговаривает: «ухо, нос, глаз, карман, куртка»…
Я, разумеется, при этом стою как дурак в грязных ботинках, в которых нельзя сойти с придверного коврика, в левой руке у меня, разумеется, пакет с продуктами, который нельзя поставить на пол, в правой руке у меня Надя. И Надя говорит:
– Чойто?
– Надя, это очки. Очки нельзя трогать. Я же говорил тебе много раз. Мне очень неприятно, когда ты срываешь с меня очки. У меня такое чувство…
Цап! Надя срывает у меня очки с носа, поднимает на вытянутой руке над головой и констатирует:
– Оки!
А чувство у меня такое, как будто мне вырвали глаза.
Фото: Ольга Лавренкова
