К новогодним праздникам Вера и Надя, разумеется, начали готовиться заранее. Вера написала Деду Морозу длинное письмо, состоявшее из каракулей:
– На, папа, почитай…
И тут я почувствовал себя Емельяном Пугачевым из «Капитанской дочки» – вертел письмо так и эдак, приближал к глазам, отдалял от глаз и, наконец, заявил, что написано неразборчиво, так что почитай мне, Верочка, сама.
Оказывается, целая исписанная каракулями страница расшифровывалась просто. Вера просила у Деда Мороза детскую железную дорогу с паровозиком и, раз уж такое дело – всё, буквально всё, что показывают в рекламе между мультиками на телеканале «Карусель». Даже уточнять не стала. Всё!
Мне оставалось только порадоваться, что в психическом развитии своем девочка дошла до серьезных обобщений.
Надя не писала никаких писем. Надя предполагала в предстоящих праздниках какой-то подвох. И не ошиблась.
На детской площадке возле московского дома устраивали праздник для окрестных детей. Мои девочки пошли туда с няней. Вернувшись, Вера рассказывала, что Дед Мороз был очень страшный, но Вера все же взяла себя в руки и подошла к нему на тот случай, если подарки дают только детям, засвидетельствовавшим свое почтение лично.
Однако же, к Снегурочке подойти не смогла, очень уж Снегурочка была ужасная, ну, просто совсем жуткая. Вера скривилась и затряслась крупной дрожью. А Надя зажмурилась и уткнулась няне в колени. И я понял, что там, на детской площадке у дома, действительно происходил какой-то хичкоковский хоррор.
Отвлечь девочек удалось только поездкой на дачу и обещанием новых платьев. Им подарили новые праздничные платья. Едва приехав на дачу, девочки в них облачились.
Но Вера сказала, что вечернее платье никуда не годится, и потребовала одеть ее в летнее. Наде же вечернее платье очень понравилось, она побежала в платье на второй этаж, наступила себе на юбку, упала, просчитала животом несколько ступенек и, поплакав, отказалась от одежды вообще.
Весь вечер 31-го декабря ходила голой. Только к самому Новому году удалось уговорить Надю надеть хотя бы майку.
А Вера волновалась. Мы нарочно положили их спать днем попозже, чтобы дободрствовали до полуночи. И после сна мама опрометчиво начала для Веры обратный отсчет. Осталось шесть часов, три часа, час, сорок минут, тридцать…
– Ой, мама, я что-то уже очень волнуюсь, – сказала Вера.
Мне и старшему брату Васе удалось ненадолго развлечь Веру дефилированием в дурацких шапках. Но за несколько минут до полуночи Веру стало трясти от волнения. Она сказала:
– Я что-то так волнуюсь, что даже трясусь. Отойдите от телевизора, мне не видно дядю с курантами, а он говорит молча.
Дядя с курантами действительно говорил молча и вообще был включен для дедушки. Но дедушка, оказывается, успел внедрить в сознание внучки тот предрассудок, что таинственный часовщик в телевизоре – непременный атрибут праздника.
Хлопнула пробка, Вера бросилась ко всем с поздравлениями и поцелуями, и видно было, что ее сразу отпустило, как будто она вела корабль в бурю вкруг мыса Горн и вот, наконец, успешно справилась с задачей. Пришла пора беззаботно веселиться.
Вера счастливо разбирала подарки. Потом быстро оделась, чего обыкновенно с нею не случается, и вышла со мной в сад, смотреть, какие фейерверки приготовил старший брат Вася. Фейерверки были прекрасны. Вера прыгала от восторга и кричала «Ух ты!»
Вы спросите, где же была Надя? Надя пряталась. Вцепилась в маму, как обезьяна, да так и провисела у мамы на груди до той поры, пока все, наконец, ушли в сад. Фейерверк Надя смотреть не пожелала, разве что из окна. Стояла на стуле и смотрела на огни.
А мы с Верой махали ей снаружи бенгальскими огнями. И под конец Надя спросила:
– Мама, а на следующий год можно я тоже пойду на улицу ночью?
Фото: Ольга Ларенкова
