Шутить мои девочки научились одновременно, поскольку живут вместе, общаются постоянно и трудно представить себе, чтобы одна умела что-то, а другая бы этого не умела. Но Надя все же младше Веры на целый год. Поэтому шутит как правило Вера и как правило над Надей, а Надя с удовольствием работает объектом Вериных шуток.
‒ Надюся, ‒ шепчет Вера, ‒ у меня кукла спит, громко говорить нельзя, подойди я шепну тебе кое-что на ухо.
‒ Что? Что? – Надя доверчиво приближает ухо к губам сестры.
В этот момент, надо так понимать, кукла просыпается, никакой необходимости говорить шепотом больше нету, поэтому Вера чуть ли не орет Наде в самое ухо:
‒ Надюся! Как же я шепну тебе на ухо? У тебя же нет уха!
‒ Есть! – Надя опасливо ощупывает ухо. – У меня есть ухо.
‒ Где у тебя ухо?
‒ На говоле, ‒ Надя предполагает, что ухо у нее на голове, но предположение это неуверенное.
‒ На голове? – Вера выражает крайнее изумление. – Надюся, но у тебя же нет головы!
‒ Есть говоля, ‒ в смысле «есть голова».
‒ Ну и где же?
‒ Тут, ‒ Надя хватается обеими руками за голову.
После этих слов повисает пауза. Вера внимательно осматривает Надину голову со всех сторон и констатирует:
‒ Тут ничего нет.
‒ Нет говоли? – последний раз уточняет Надя.
‒ Нет головы, ‒ кивает Вера. – И вообще ничего нет.
Я не знаю, на какой реплике этого диалога Надя догадывается, что весь этот диалог – шутка. К последней реплике точно догадывается, потому что на последней реплике обе девочки принимаются счастливо хохотать, скакать и танцевать по комнате, восклицая: «У Нади нет головы!»
Иногда я думаю, что вообще любой диалог девочки мои считают формой речи, нарочно придуманной для шуток. Во всяком случае, они никогда не ведут длинных диалогов ни об играх своих, ни о еде, ни о сне, ни о купании – ни о чем практическом. Длинные диалоги, по-моему, они ведут исключительно в тех случаях, когда эти диалоги абсолютно абсурдны. Они не вступают в диалоги друг с другом, чтобы о чем-нибудь договориться – куда более действенным способом переговоров они считают драку. Они не вступают в диалоги и со взрослыми – куда более действенным способом общения с родителями они считают скандал. Они вступают в диалоги только чтобы посмеяться над абсурдной ситуацией, обязательно складывающейся в результате любого диалога. Диалоги, стало быть, существуют исключительно ради юмора.
Надя еще маловата, но для Веры юмор бывает еще и английский, тонкий. Впрочем, тоже совершенно диалогический.
‒ Вера, ‒ спрашиваю. – Как будет по-английски «стол»?
‒ Table, ‒ отвечает Вера с гомерически английским произношением.
‒ А как будет по-английски «стул»?
Вера не знает слова, но очень уверенно отвечает:
‒ Stool, ‒ все с тем же гипертрофированным произношением.
‒ А как будет по-английски «паровоз»?
‒ Droogogrock, ‒ отвечает, например, Вера, если в хорошем настроении.
И мы смеемся, ибо в конце диалогов обязательно должно стать смешно.
А если Вера в дурном настроении, то ничего не отвечает, дуется и машет рукой, чтобы я ушел.
‒ Как будет по-английски «паровоз»?
‒ … ‒ и пальцем указывает мне на дверь.
Становится грустно. Но тут вклинивается в разговор Надя:
‒ Хрясь кряк пигипуп!
И мы опять смеемся. Вероятно, потому что диалоги – это и впрямь смешно.
