Когда рождается ребенок-инвалид, не всегда проблемы наваливаются скопом. Иногда дается некоторое время для того, чтобы отдышаться, а уж потом всплывает то одна, то другая задача. Так, во всяком случае, было у нас.
Слегка придя в себя от родов и от диагноза у долгожданного ребенка, через месяц я стала выходить гулять с дочкой. Прогулка с крохотным малышом дело нехитрое: в пеленки-одеяльца завернул, в закрытую со всех сторон коляску положил и пошел. И так, катая свое особое дитя, я не раз задумывалась: а как я буду гулять с ней, когда она подрастет? Успокаивалась тем, что проблемы надо решать по мере их поступления, подрастет — тогда посмотрим.
И дочка подрастала. Вот она уже активно ползает по всему дому. И вот, наконец, она встретила меня уже стоя на ножках и неуверенно шагая. Я очень обрадовалась, что дочка начинает ходить. Ведь ей уже полтора года, а она пока может сделать только шагов 5-10 самостоятельно. С этого момента я стала крепче задумываться, где с ней гулять и как смотреть людям в глаза.
Выйти на детскую площадку с ребенком я, откровенно говоря, стеснялась. Я все никак не могла примириться с ее диагнозом. Любой разговор на эту тему, даже самый невинный, заканчивался моими слезами. А на детской площадке неизбежно любование своим чадом, ревнивое сравнение с другими детьми и разговоры на тему «Как давно ходит, как давно говорит и давно ли просится на горшок ваш ребенок?». Моя дочь в год и 8 месяцев плохо ходит, совсем не говорит и не просится на горшок. И когда она начнет все это делать — неизвестно. О чем мне говорить с другими мамами, зачем ощущать всем телом косые взгляды и ловить обрывки разговоров за спиной? Даже если взгляд случайный, и никто не собирался дотошно разглядывать дочку, а разговоры шепотом — на тему, совсем не касающуюся меня и моего ребенка. Просто появился такой «пунктик» с некоторым психиатрическим оттенком. Поэтому для прогулок я выбирала мало посещаемые места, где свидетелей нашего несоответствия возрастным нормам было бы немного.
Я стала выходить на работу, и с дочкой начал гулять муж. Вот он как раз ничего не стеснялся и не боялся. А может, стеснялся и боялся, но не признавался. А может, на эту тему и не задумывался вовсе. Я как-то не очень обсуждала с мужем этот вопрос, чтобы не усиливать обоюдную досаду. Муж просто ходил с дочкой на ближайшую детскую площадку, где всегда было много детей и родителей. Он начал мне рассказывать, как дочь играет с кем-то из детей или как он общается с кем-то из родителей. «Наверно, это не так и страшно — ходить на детскую площадку», — подумала я. И пошла гулять с ребенком на площадку.
Дочку там уже знали и радостно с ней здоровались, ну а потом уже здоровались и со мной. Постепенно страх и ожидание какого-то негатива ушли. Я сдружилась с мамочками детей-сверстников. На тему диагноза я ни с кем не разговаривала и мне никто особых вопросов не задавал. Я была очень рада такому положению дел.
Но однажды с четырьмя мамами и соответственно четырьмя колясками мы пошли гулять довольно далеко. И вот одна из мам решилась меня спросить, знала ли я во время беременности о проблемах с ребенком. Я слегка опешила от неожиданности и прямоты вопроса, но потом решила, что раз есть вопросы, то лучше на них сразу ответить и поставить все точки над i. Мы долго шли, а я все рассказывала про все свои переживания во время беременности, действия и порывы после дочкиного рождения. А мамочки меня охотно слушали и расспрашивали. И в их вопросах кроме обычного бытового любопытства было много доброты и искреннего интереса.
После этой прогулки я долго пыталась понять и определить, правильно ли так без обиняков расспрашивать о таком. Ведь самое больное место в сердце матери — больной ребенок. Нужно ли общественности так активно сюда заглядывать? Может, лучше хранить тактичное молчание и делать вид, что ничего особенного не видно? Я только однажды столкнулась в своей жизни с мамой ребенка-инвалида. Проявила интерес, стала расспрашивать. Мне казалось, что я поступаю правильно. Свои вопросы я задавала слюняво-сочувствующим тоном и смотрела на женщину со скорбью в глазах. Та мама только отводила глаза, и было очевидно, что мои расспросы ей не по душе. Тогда никаких выводов, кроме «ах, несчастная женщина, какой тяжкий крест!» я не сделала. А теперь я была на ее месте, и мне совсем не хотелось бы, чтобы обо мне думали, что я несчастная и замученная непосильным крестом.
На самом деле я рада, что этот разговор с мамочками состоялся. Хоть о проблемах детей-инвалидов говорится сейчас много, но знаем мы по-прежнему мало. А там где нет конкретных знаний и понимания, появляется много домыслов, фантазий и просто ерунды. И все это затрудняет обычное спокойное общение, которое так нужно и ребенку и родителю.
Родителям детей-инвалидов, особенно родителям детей с задержкой психического развития, хочется донести до окружающих людей, что их детей не нужно бояться, избегать, но при этом не нужно быть нарочито ласковыми и заботливыми. Однако родители опасаются быть отвергнутыми. А окружение, может, и радо было бы что-то спросить, узнать, но тоже боится. Боится проявить интерес в таком тонком вопросе, боится обидеть. Наверное, нам надо стать более смелыми по отношению друг к другу. И если есть вопрос или сомнение касательно особого ребенка, то лучше разъяснить все напрямую у его мамы.
Я очень благодарна тем мамочкам за их тактичную смелость и аккуратную решительность. Очень надеюсь, что это послужит к обоюдной пользе.
Раба Божья И.
