Проповедь в Неделю 21-ю по Пятидесятнице
Гал 2:16–20 и Лк 8:5–15
Проповедь на литургии чаще всего произносится как продолжение слова Апостольского и Евангельского. Но, с другой стороны, службу Божественную, конечно, невозможно разделить формально на мало связанные между собой части. И наша молитва за близких на проскомидии, и память празднуемого святого и, что особенно важно, само священнодействие Христовой жертвы за мир таинственно связаны с читаемыми отрывками Писания, и потому проповедь должна порой касаться и самого содержания литургии. Известны и такие случаи: архимандрит Таврион (Батозский) иногда произносил проповедь непосредственно перед евхаристическим каноном или в другие моменты службы, когда проповедовать обычно не принято. Дело здесь, конечно, не в оригинальности, а в духовной свободе, глубоком чувстве литургии, в единстве слова и действия. Таким образом возникает и обратная связь: мы само священнодействие можем воспринимать в контексте прочтённых отрывков из Апостола и Евангелия. Обратимся теперь к этим отрывкам.
Апостол свидетельствует: Я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу (Гал 2:19). Об этом — вся литургия, в этом смысл жизни и смерти Христовой и, следовательно, Его учеников, которыми поистине и мы призваны стать. И в этом суть истинного причащения — попаление грехов, обновление жизни Духом Святым. А затем — неизбежные испытания (сораспятие) ради совершенного усвоения Дара: Божественных Тела и Крови, ибо, по слову святителя Игнатия Брянчанинова, Чаша Христова — страдания. Здесь с нашей стороны может быть только верность заповедям, как бы ни казалась она тяжела, здесь и смысл дальнейшего апостольского дерзновения: Не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2:20).
И в притче о сеятеле слышится тот же литургический мотив: смерть и воскресение пшеничного зерна — Слова Божия — Господа Иисуса Христа. Чтобы войти в твою омертвевшую грехом душу сладким Хлебом причащения, зерно должно много пострадать: быть измолото в муку, пройти воду тестомешания и огонь печи. И главное — пресуществиться в литургии в Плоть Страдальца-Христа. Однако, кажется, по притче три почвы — три состояния души — не дают в ней взойти-воскреснуть умершему семени. Но ведь и нет безнадёжных для Бога кающихся. Если твоя душа поросла тернием суеты, — прополи её, положи предел своим пристрастиям, дай почву Тому, Кто её создал: Христу — Божию Слову. Он в центре жизни твоей, — Ему всё внимание удели; силой Его всходов, Его причащения — подави сорняки в осуетившейся душе. Если же окаменело нечувствием сердце и, кажется, ростку семени Слова Божия корней не пустить, — не унывай. При покаянной работе, внимании скорби, Богом посылаемые, терпеливо принятые, пробьют трещины в сердечном камне, — это и будет место, где на глубине укоренится в душе Господь. И важно не остановиться в труде духовном, да крепкий в корнях росток слышания и причащения плоды ожидаемые принесёт: любовь, радость, мир и прочее (Гал 5:22). Труднее дело обстоит, когда семя Божия Слова вообще не коснулось души — упало при дороге. Оно могло тебя напитать, дать силы — ты не заметил, не расслышал, не почувствовал его. И вновь нет места унынию — признай свою невнимательность, недостоинство своё, вернись чтением, благоговением к Тому, Кто некогда уязвил тебя любовию. Да не коснутся отвлекшие твоё внимание, пользующиеся твоей расслабленностью птицы — духи злобы поднебесные — дражайшего зерна Божия Слова. Будем же по силе возможности очищать трудами, удобрять терпением скорбей, всячески заботиться о доброте сердечной почвы нашей, да принесёт слушание слова и причащение соразмерный и достойный плод. И тогда много нового и живого воспримем и в самой литургии. Вспоминается текст из древнехристианского памятника Дидахе, Учения двенадцати Апостолов. Слова эти — от литургической молитвы, одной из первых в истории: “Как этот хлеб, некогда рассеянный по горам, был собран и стал единым, собери Церковь Твою от концов земли во Царствие Твое”. Аминь.
Проповедь на Мф 18:1–4
Умаление дитяти
Кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном, — сказал Господь. Кто же оно, это дитя?
Церковь именует священномученика Игнатия, епископа Антиохийского, великого святого апостольских времён, — Богоносцем. Причины тому две. Накануне своих страданий в Риме Святитель часто молитвенно повторял имя Господа Иисуса Христа. Будучи спрошен о том, почему это имя не сходит с его уст, святой отвечал, что оно написано у него в сердце. Когда звери в римском цирке растерзали тело священномученика, нетронутым осталось лишь сердце, — его разрубили пополам и увидели золотую надпись — ИИСУС ХРИСТОС. Вторая же причина наименования святителя Игнатия Богоносцем обращает нас к приведённому Евангельскому отрывку. Поставленное Господом на середину это дитя, которое нёс на Своих руках воплощённый Бог, согласно церковному преданию, и был будущий священномученик Игнатий. Таким образом, Богом носимый и Бога несущий в своём сердце ставится в центр, осмелимся сказать, всей человеческой истории. Ставится как образ истинного умаления, как обличающее наши неправды свидетельство и как пример для подражания. Он, ученик возлюбленного Христова ученика Иоанна Богослова, вдохнёт в своих учеников ту же любовь к Богу Слову Христу. И к нему, Богоносному учителю, ведомому издалека в Рим на смертные муки, обратят они эту любовь, которую Игнатий назовёт неблаговременной. Ученики всё сделают для его освобождения, но пленённый Принявшим ради него образ раба (Флп 2:7) уклонится будто бы счастливой возможности, как соблазна смертельного. И напишет любящим его: “Оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом Христовым <…> Хочу быть Божиим: не отдавайте меня миру. Пустите меня к чистому свету: явившись туда, буду человеком Божиим. Дайте мне быть подражателем страданий Бога моего”. Вот как умалится это дитя — сделается для мира ничем, сотрётся в муку Божию, но окровавленная пища львов станет чистым Христовым хлебом. Именно этот образ умаления даёт нам Господь как условие быть большим в Царстве Небесном, то есть в сущности достигнуть этого Царства, стать его наследником. Что может быть меньшим в этом мире, чем зерно пшеничное, чем малый кусочек хлеба? Но благословением Христовым и он тысячи насыщает, а главное — предвечно избран быть веществом таинства, частью мира, имеющей воспринять Божественное естество. “Что Тебе принесем, Христе”, — вопрошает Церковь в Рождественские дни, лицезря в Вифлеемских яслях Бога, ради нас умалившегося до дитяти. И всегда отвечает благодарением, Евхаристией, скромным приношением малого кусочка хлеба и малой части вина, поскольку и мира всего было бы недостаточно. И хлеб этот — Божий, и пшеница, которую ради него истёрли, и мука, из которой его испекли, — также Божии. И виноград истоптанный, попранный ногами человеческими, вином излившийся — избранное произведение Творца всяческих. И потому исповедуем Создателю приношение наше как “Твоя от Твоих” и дивимся, сколь малое внешне требуется и сколь великим возвращается, и сколь верным должно излиться в благодарности во образ этого богоносного дитяти, исполнившего главную заповедь: “Дай мне сердце твоё”. Аминь.
Проповедь на Лк 4:22–30
Единственная вдова
Много вдов было в Израиле во дни Илии, — свидетельствует Господь, но послан был пророк только к одной в Сарепту Сидонскую… Кто же она, эта единственная вдова?
Она, истощённая всеобщим голодом, из последних сил собирает дрова, чтобы испечь последний хлеб сыну своему и с ним умереть. Но прежде она готова послужить, чем может, ближнему, мгновенно откликается на просьбу его, чтобы прежде утолить его жажду. До последнего вздоха она ходит пред Богом, исполняет закон любви. Её глубочайшего душевного мира не может поколебать ни требование полной самоотдачи, ни гибель сына, вопреки, казалось, Божьему обетованию. И непостижимое её смирение удостаивается величайшего — воскресения сына из мёртвых. Кажется, будто с этой вдовы, как с живого образа, пишет апостол Павел гимн любви (1 Кор 13:4–8), которая долготерпит (до конца — в трудах, среди тяжелейших испытаний остаётся человеком), милосердствует (и последнее отдаёт), не завидует, не превозносится, не гордится (о том и речи нет: для смиренной этой души и смерть сына — напоминание о её грехах). Сарептская вдова проста и послушна, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла (кто бы не обиделся на пророка, требующего последний её хлеб себе?!). И вот, образ такой любви несмотря на недосягаемую, кажется, высоту её Господь представляет всем слушающим. Легче всего сказать себе — это не про нашу честь, мы на такое не способны в принципе. И тогда получится: человек не верит, что и его Бог может на подобное укрепить, то есть якобы немощь человеческая силы Божией не вместит. Это по сути равносильно описанному в Евангелии поведению иудеев, слышавших Христовы слова о вдове Сарептской, которые выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его (Лк 4:29). Что же мы? Разве ожесточим своё сердце от того, что к высокому Господь зовёт, разве не потрудимся соответственно силам, разве не исполнимся на основании хотя бы и малого своего опыта доверия Богу, “немощное врачующему и оскудевающее восполняющему” — по примеру единственной той в роде своём вдовы, делавшей возможное “здесь и сейчас”, остальное же доверявшей Напоителю жаждущих, Питателю алчущих, Воскресителю мёртвых. Да услышим призыв учителя покаяния, преподобного Андрея Критского, ставящего в пример ту вдову каждой кающейся душе: “Сараффии уподобився, напитай пророчу душу”. Услышим же и отзовёмся жизнью. Аминь.
Суббота пред Богоявлением
1 Тим 3:14–4:5
Между двумя праздниками Богоявления (Рождества Христова как явления Сына Божия в мире и Крещения Господня как явления Его миру) мы слышим сегодняшние слова Апостола: Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти (1 Тим 3:16). Истинно — тайна, ибо невместимо живущему во времени то, что временем ограничилась жизнь Превечного, неописуема для воспринимающего мир органами чувств видимость Невидимого, несказанно для мучительно ищущего утерянную стихию радости явление Источника радости в долине плача, необъяснима уязвлённому жалом древнего змея совершенная неуязвимость для греха во всём тебе Подобного, наконец, таинственно и абсолютно непостижимо человеку, что Человеком стал Бог.
Церковь свидетельствует в Рождественские дни, что явившийся Спаситель мира упраздняет многобожие идолов. Наступает новая эра человечества. Наступает Богоявлением — всё обновляется на земле и первым имеет измениться человеческий ум и сердце, ибо, как ни усовершится бессловесное творение, не освободится оно от закона тления и смерти, потому что порабощено человеком, поработившимся греху, вместе с тем и тлению и смерти. Изменение же ума достигается покаянием, которое и есть подлинное содержание этих предбогоявленских дней. Чтобы принять Небесного Гостя Христа, надо обновиться: прибрать свою земную храмину-душу, тогда Он по нашему призыванию-молитве придёт к нам словом Своим, миром Своим, Плотью и Кровью Своею — с проповедью-свидетельством новой для нас и родной Ему небесной жизни — по законам заповедей Его, по законам любви. И принявший Христа верою обретёт в меру свою слово Его проповеди, свидетельствуя о Нём во имя Его — исполняясь мирного духа, вечной в Нём жизни.
Наинская вдова
Лк 7:11–17
Новый Завет много внимания уделяет вдовам. Апостол Павел говорит, например, об истинных вдовах, служащих Господу, и сластолюбивых, которые, по его слову, заживо умерли (1 Тим 5:5–6). Апостол же Иаков, брат Господень, свидетельствует о чистом пред Богом и непорочном благочестии, заключающемся в призрении нищих и вдовиц и в хранении себя неосквернённым от мира (Иак 1:27). Господь Иисус Христос в слышанном ныне Евангельском чтении, можно сказать, Сам исполняет заповедь, данную через Своего сводного брата — первого архиерея Иерусалимского. Что характерно, забота о лишённых человеческого утешения стоит первой в упомянутом апостольском завете об истинном благочестии. И только потом, как бы в развитие и во исполнение милосердия, призывает к духовной бдительности, к хранению непорочности души. Сам же Господь в оберегании Себя от соблазнов не нуждался и внимания к несчастным был преисполнен, и в слышанной ныне истории о воскрешении сына наинской вдовы как важнейшее выводит на первый план живой образ любви и сострадания. Этот пример даётся нам, порой и устраняющимся от мирских соблазнов, избегающим иногда и обществ с порочными интересами, но, увы, как редко думающим о своём миссионерском долге, о том, что чудо веры дано нам совершенно даром, и горе, если небесный этот талант закопаем в землю — отнимется он в конце концов и от нас самих. Не плачь, — говорит Христос несчастной из несчастных, возвращает любимого одинокой из одиноких, Он — Единственный до конца, в превосходнейшей мере испытавший, что есть несчастье и одиночество.
И это образ и завет тебе, христианин. Как будто и душа осуетилась, и сердце окаменело, и то, что сам ты, когда-то брошенный многими, так нуждался в одном — не одному быть, — и ведь получил: Бог не оставил… Так не унывай и теперь. Господь ждёт посильного, чтобы восполнить скудное человеческое силой Божественного утешения, при твоём малом, но необходимом участии посылаемой. С этой надеждой на Надеющегося на тебя окинь взором окружающее — и увидишь сирых и вдов, не знающих о своём Отце и Женихе или забывших Их Единосущных, и первое своё слово опыта и поддержки, первую любовь обрати к ним. Аминь.
