На заседании Учёного Совета Московской духовной академии обсудили акцию феминисток в Храме Христа Спасителя 21 февраля и последовавшие за ним комментарии профессора МДА протодиакона Андрея Кураева, сообщает сайт МДА. В ходе дискуссии члены профессорско-преподавательской корпорации МДА выразили несогласие с первоначальной поспешной оценкой акции о.Андреем как допустимой.
Протодиакон Андрей Кураев прокомментировал ПРАВМИРу прошедшее заседание Ученого Совета.
Это уже второе заседание Ученого Совета, посвященное моим высказываниям в Интернете: первое было связано с дискуссией на моем сайте в дни избрания Патриарха в 2009 году. Не было ничего похожего на советские товарищеские суды или парткомы. О том, что вопрос о моем комментарии относительно выходки в храме будет поставлен, владыка ректор честно предупредил меня за несколько дней – так что это не было подковерной интригой.
Поначалу я сомневался, входит ли обсуждение внеучебной деятельности преподавателя в компетенцию Ученого совета, но потом понял, что вопрос ставится ректором, который является не частным лицом, а архиереем Церкви Христовой, к тому же — викарным архиереем моего правящего епископа — Патриарха Кирилла. Поэтому владыка Ректор в полном праве предложить мое высказывание и к обсуждению как наедине (и такая беседа у нас была еще до Совета), так и в присутствии коллег. Поэтому сам факт такой беседы меня нисколько не смущает и не обижает.
Надо отметить, что в одной из самых первых реплик протоиерей Максим Козлов сказал очень верные слова — что мы не должны вести дискуссию так, чтобы это хоть чем-то напоминало наше недавнее советское прошлое. Эта позиция отца Максима была всеми расслышана — впрочем, мне кажется, с самого начала общий настрой был очень мирным. Было понятно, что мы единоверцы, у нас общая вера и общие святыни, в число которых входит и храм Христа Спасителя, поэтому отношение к собственно самой акции этих феминисток у нас было общее, поэтому оно даже не стало предметом обсуждения.
Итак, вопрос моральной квалификации действия перед нами не стоял, правовая квалификация — вообще не наша компетенция. Также у нас с самого начала был проговорен консенсус о том, что агрессивные мечтания некоторых православных блогеров в гораздо большей степени вредят Церкви, чем сама выходка. Соответственно, вопрос был в том, насколько пастырски приемлемо или нет было мое суждение в самый первый день (последующие мои высказывания не обсуждались).
Я же объяснил две вещи. Во-первых, мне кажется, что то, что я сделал, соответствует соборному документу об отношении к богохульству, принятому на Соборе 2011 года, где прямо сказано:
«членам Православной Церкви, следует разумно и эффективно отвечать разными способами на богохульство и клевету в адрес Церкви, чтобы согрешающих по возможности привести к покаянию. Реакция на несознательное богохульство должна содержать понятное разъяснение того, какие слова и действия, и почему, являются богохульством. Этот ответ может быть как публичным, так и личным. Его цель — приведение человека к осознанию недопустимости высказываний, могущих повредить его душе и оскорбить чувства верующих».
Нельзя разъяснить без разговора. А разговор все же отличается от драки. Поэтому и моя реакция была прежде всего приглашением к разговору. Если мы кому-то кажемся слишком агрессивными — что ж, давайте попробуем с этим кем-то мирно поговорить…
Кроме того, на тот момент еще не было известно ни о том, что это за люди, ни о том, что именно они сделали. Содержание их песен известно не было, по сути, речь шла о том, что в храме провели какую-то пантомиму — какие-то девушки что-то пели, о чем-то молились, а что и о чем именно — непонятно. Когда позже появилась другая информация, изменилась и моя интонация. Но к тому времени стало тем более понятно, что главная проблема — не в выходке наших оппонентов, а в наших чрезмерно гневливых реакциях.
Мне кажется, мои аргументы были восприняты моими коллегами. Совет не призывал меня к тому, чтобы я какие-то свои слова брал назад, и не регламентировал то, что я буду говорить в будущем. Так что это нельзя считать разбором личного дела, и с самого начала было ясно, что никто не ставит вопрос о каких-то административных мерах в отношении меня.
