Издательство ПСТГУ совместно с издательством ЭКСМО выпустило переиздание выходивших несколько лет назад бесед прот. Александра Шмемана на Радио «Свобода» под названием: «Я верю». Что это значит? О главном в христианстве». Беседы эти велись отцом Александром на протяжении почти 30 лет, с 1953 по 1983 год. В советское время для сотен и тысяч слушателей из России они зачастую становились настоящим откровением о том, что христианство действенно и живо и в наше время.

Вот как об этих радиопроповедях высказывался Александр Исаевич Солженицын: «Давно уже я с духовным наслаждением слушал в воскресные ночи проповеди „доктора философии, отца Александра“ — и поражался, насколько неподдельно, современно и высоко его искусство проповеди: ни ноты фальши, ни миллиметра натяжки, без пустой дани обязательному ритуалу, когда слушателю становится неловко или чуть стыдно за проповедника или за себя…».

Настоящее переиздание содержит в одном томе весь материал вышедшего несколько лет назад в ПСТГУ двухтомника радиобесед о. Александра.

Также напоминаем, что желающие послушать эти беседы о. Александра «вживую» могут приобрести это издание в аудиоверсии.

Предлагаем вашему вниманию предисловие, написанное сыном о. Александра Сергеем об отце, и одну из бесед о.Александра.

Сергей Александрович Шмеман:

О беседах о. Александра Шмемана на Радио «Свобода»

Сергей Александрович Шмеман

Сергей Александрович Шмеман

Одно из самых ярких моих воспоминаний об отце связано с тем, как я, еще мальчишкой, сопровождал его на радиостанцию «Свобода». Тогда, в 1950­е, она называлась Радио «Освобождение» и была органом вещания «Американского комитета по освобождению народов России». Русские же нью-­йоркцы называли ее просто «комитет», поэтому и отец мой продолжал именовать ее так все тридцать лет, что вел на ней передачи. Мы жили неподалеку от «Свободы», но это был совсем другой Нью­-Йорк. Радиостудия помещалась на последнем этаже старого офисного здания в самом сердце Манхэттена — в шумном, оживленном районе, где евреи-­хасиды занимались алмазным бизнесом.

Даже простой поход туда становился для меня приключени­ем. Мы обитали в «верхнем городе», в академическом «гетто» вокруг Колумбийского университета, где находятся протестантская и иудаистская семинарии, прославленная музыкальная школа «Джулиард» и Риверсайдская церковь с ее грандиозной колокольней — не только самой высокой в США, но и обладающей самым большим в мире колоколом. В созвездии таких выдающихся учреждений бедная и маленькая Свято­-Владимирская православная семинария была едва заметна. В ней насчитывалось около пятнадцати студентов, трое из которых поначалу жили с нами в нашей квартире; другую квартиру занимали часовня и библиотека.

Наша семья перебралась туда из Франции в 1951 году, когда папу — отца Александра Шмемана, которому было тогда всего-­навсего двадцать девять лет, — пригласили преподавать в Свято­-Владимирской семинарии. Вскоре после этого, 1 марта 1953 года (в тот самый день, когда Сталина постиг смертельный удар), открыло свое вещание Радио «Свобода», и мой отец оказался среди первых внештатных его сотрудников. С ним работали Борис Шуб, один из организаторов радиопередач, сын выдающегося меньшевистского деятеля Давида Шуба, и Роман Гуль, который­ был редактором на «Свободе» и одновременно возглавлял толстый «Новый журнал».

Приключения начинались, как только мы выходили из метро и ныряли в глубокие ущелья «среднего города» с его толчеей на тротуарах, вечными дорожными пробками, оживленными уличными беседами и ароматом от ларьков с хот-­догами. Все это было так не похоже на наш академический оазис в «верхнем городе» и так по­-ньюйоркски! Пробег через городской центр часто включал в себя поедание хот-­догов прямо на улице и посе­щение одного­-двух книжных магазинов.

На папе всегда была черная рубашка с белой вставкой в воротнике — униформа всего американского духовенства, что вызывало особое уважение к нему в стране, которая была тогда, да и по сей день остается страной верующих. «Привет, отец!», «Доброе утро, отец!», «Как дела, отец?» — мог неожиданно произнести первый встречный, и папе это было по душе. Он любил улицы, жизненный напор, музыку, огни, ритмы Нью-­Йорка. Ежегодной традицией была прогулка в Рокфеллер­центр, где мы любовались громадной рождественской елкой, а еженедельным ритуалом, неотделимым от похода на Радио «Свобода», — покупка французских книг и журналов в «Librairie de France» неподалеку оттуда.

Папа любил Нью-­Йорк и Америку со всем пылом новообращенного — так же, как любил он дикую природу Северного Квебека, где мы проводили лето и где вместо небоскребов были березы и сосны, а вместо запруженных рек Нью­-Йорка — прозрачные воды Лабельского озера. Это была любовь к жизни, которая распространялась на всех вокруг, так что простая прогулка или еда в забегаловке становились событием. Главным же праздником была, конечно, церковь. Мне часто задавали вопрос: то, что отец наш был священником, означало ли для нас обязанность ходить в церковь? Я отвечал: нет, но мы имели такого отца, как отец Александр, и нам самим хотелось туда идти.

Обшарпанные и битком набитые кабинеты радиостанции «Свобода» были совершенно отдельным миром: голоса, вещавшие на разных языках, — языки бескрайней cоветской империи смешивались, казалось, с густым сигаретным дымом и носились над хаосом бумаг, телефонов, пленок с записями и переполненных пепельниц. «Здравствуйте, отец Александр!» — уже по-­русски звучали приветствия.

Вскоре он оказывался в звукоизолированной студии за огромным микрофоном, и я ждал, что из динамика в аппаратной вот­вот раздастся его густой русский баритон — совсем не такой голос, каким он всегда говорил по­-английски, но куда более родной. В его выступлениях были элементы и лекции, и проповеди, но больше всего, как отметил Джин Сосин, бессменный главный редактор Радио «Свобода», это напоминало разговор с близким другом, хотя он и не имел тогда никакого представления о своих слушателях.

Его беседы были больше, чем просто дружеские, — это были беседы с русскими собратьями. Папа постоянно говорил о том, чтобы поехать в Россию, но сделать это ему так и не удалось. И, несмотря на это, он оставался русским до глубины души — так, как это удавалось очень немногим из обширной и блестящей эмигрантской среды.

Он родился в 1921 году в Эстонии, куда родители его попали после Гражданской войны. Папин дед, Николай Эдуардович Шмеман, был сенатором и членом Государственного Совета, а отец, Дмитрий Николаевич Шмеман, cражался в Первую мировую и в Гражданскую как офицер Семеновского лейб­гвардии полка. Позже семья переехала в Белград, а затем, когда папа был еще малолетним, — в Париж. После обучения в Кадетском корпусе, созданном силами русской эмиграции, и французском лицее он поступил в парижский Свято-­Сергиевский богословский институт (1940), где его наставниками были величайшие бого­словы той эпохи — А. В. Карташев, В. В. Зеньковский, архимандрит Киприан (Керн), отец Николай Афанасьев, отец Сергий Булгаков.

Для многих эмигрантов Россия и русские существовали как проекция нашего собственного, эмигрантского мира. Мы молились о «многострадальной и богохранимой стране Российской», ненавидели Сталина и безбожных большевиков, сочувствовали народу, которого воображали во всем подобным нам, хотя и живущим в страхе и лишениях. Когда в 1960­е годы оттуда, из­-за железного занавеса стали пробиваться первые признаки жизни, мы жадно их отслеживали. Помню, как «Новое Русское слово» — ежедневная газета, выходившая в Нью­-Йорке по-­русски, объявила о новых пластинках из Советской России и мы собрались, чтобы послушать на скрипучем 78­оборотном диске знаменитые военные песни: «Темная ночь», «Эх, дороги», «Через реки, горы и долины», «Человеку — человек». Потом появились потрясающие фильмы о войне — «Баллада о солдате», «Летят журавли», «Иваново детство»; благодаря им мы узнали, сколько же русские выстрадали, и увидели настоящих русских «оттуда».

Папа был частью этого мира и разделял все его радости и скорби. Когда в России наступила «оттепель» 1960­-х, он написал серию скриптов (так он называл заготовки для своих радиобесед), объединенных общей мыслью, что русская культура и православная вера не раздавлены, несмотря на все усилия большевиков. Находясь в Нью-­Йорке, отец Александр был активным участником Русского студенческого христианского движения в Париже и журнала «Вестник РСХД», который издавал там его давний друг Никита Струве. Он постоянно поддерживал тесные отношения с русской интеллигенцией — в частности, с «Новым журналом», который в те дни издавали М. Карпович и Роман Гуль.

При этом отец Александр всего себя отдавал свидетельству об истине и радости своей веры в Новом Свете. Со временем он стал деканом Свято­-Владимирской семинарии, после чего она переехала в чудесный современный кампус за пределами Нью-­Йорка. Нагрузка у него была огромная. Кроме руководства семинарией и преподавания в ней, он изо дня в день был занят работой по учреждению Православной Церкви в Америке, постоянно разъезжал с лекциями и проповедями по всему континенту и за его пределами. Но подготовка и распечатка скриптов изо дня в день, из года в год оставались неизменной осью всей жизни моего отца и его миссионерских трудов в Америке.

Мама, Ульяна Сергеевна Осоргина, вспоминала, что тексты для Радио «Свобода» часто составлялись им поздно вечером, накануне записи. И где-­то около полуночи они впрыгивали в машину, чтобы отвезти рукописный текст машинистке в соседний город. На следующее утро приходилось забирать отпечатанный текст и возвращаться электричкой на Радио «Освобождение» (в 1959 году переименованное в Радио «Свобода» и переехавшее в более солидное помещение).

«Скрипты эти писались кровью, — вспоминает отец Фома Хопко, зять отца Александра, бывший декан Свято­-Владимирской семинарии, который часто останавливался у нас дома в те годы. — Это было неизменной частью его жизни. Он без конца обдумывал, как преподнести понятия „вера“, „молитва Господня“, „русская литература“, постоянно спрашивал: „Как сделать это понятным в советском контексте? Как передать видение, а не просто доктрину?“» Подготовка бесед становилась, по сути, внутренним диалогом двух миров отца Александра — русского и нового, американского мира, который он так горячо принял. Радиопередачи давали ему возможность подняться над обоими мирами и свидетельствовать о них.

Его передачи никогда не были, да и не могли быть, «пропагандой». То были в буквальном смысле беседы с русским человеком, изголодавшимся по духовной пище, и одновременно беседами с самим собой. Он говорил о вечных вопросах и великих истинах, о литературе и культуре, о надежде, но прежде всего, конечно же, о красоте и истинности православной веры. Говорил словами, понятными всем, ибо верил в то, что говорил.

Как сказал К. С. Льюис, который в годы Второй мировой войны сам вел передачи на Би­Би­Си, «писать по-­ученому может каждый болван. Разговорный язык — вот пробный камень. Кто не может облечь в него свою веру, тот или не понимает ее, или сам не верит». Отец Александр и понимал и верил.

Как пишет в своих замечательных воспоминаниях о работе на Радио «Свобода» «Проблески свободы» Джин Сосин, «воскресные беседы были адресованы не только тайно верующим, но и тем, кого не удовлетворяло марксистско­-ленинское атеистическое мировоззрение, тем, кто искал духовной поддержки, чтобы заполнить пустоту жизни. Отец Александр одинаково избегал и крикливого пафоса, и нарочитой отстраненности. Он спокойно обсуждал этические и религиозные проблемы, обращаясь к верующим и „сочувствующим“ в СССР». По словам Д. Сосина, «Воскресные беседы» с самого начала стали там одной из самых популярных программ и люди тайком настраивались на «голоса», несмотря на усиленное глушение и всю небезопасность этого занятия.

Я постоянно спрашиваю себя: что сказал бы, что подумал бы отец, если бы находился в России. Мы много говорили с ним об этом после моего назначения корреспондентом «Нью­Йорк Таймс» в Москве (в 1980 году). И когда я показывал ему фотографии или говорил с ним о своей работе, его реакция никогда не была в точности такой, как я ожидал. Это всегда был вопрос, начало новой дискуссии.

К счастью, папа дожил до того дня, когда узнал, что Россия, с которой он вел эти дискуссии всю жизнь, услышала его и ответила. Не сосчитать, сколько людей из России говорили мне, как важны были для них эти беседы. В 1970­е годы Александр Солженицын в ­Москве сказал журналистам, что «Воскресные беседы» — это «храм, в котором я молюсь» . То не было односторонним признанием: вспоминаю громадную радость отца, когда по «оттепельной» литературе и особенно по солженицынскому «Ивану Денисовичу» он обнаружил, что великая культура и великая вера России не погибли в огне ГУЛАГа и войны.

Свою знаменитую последнюю работу, «Евхаристию», отец Александр посвятил России. Во введении, написанном за месяц до кончины, он говорит об этой книге так:

«Я писал ее с думой о России, с болью и одновременно радостью о ней. Мы здесь, на свободе, можем рассуждать и думать. Россия живет исповеданием и страданием. И это страдание, эта верность есть дар Божий, благодатная помощь.

И если хоть часть того, что я хочу сказать, дойдет до России и если хоть в чем­-то окажется полезной, я буду считать, с благодарностью Богу, дело мое исполненным».

У меня нет сомнений: слушая эти записи, люди скажут, что дело его поистине исполнено.

Протопресвитер Александр Шмеман:

«К кому нам идти?»

Когда, по рассказу Евангелия, многие из тех, кто следовали за Иисусом Христом, отошли, не выдержав высоты и максимализма Его учения и призыва, Он обратился к двенадцати ученикам, которых Сам избрал, и спросил: Не хотите ли и вы отойти? (Ин. 6:67) И в ответ на это апостол Петр воскликнул: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни (Ин. 6:68).

В этом возгласе можно услышать желание уйти, последовать примеру тех, кто попробовали и бросили, вернулись к своей, как мы говорим, «обычной» жизни, но одновременно и сознание того, что поступить так невозможно. В самом деле, к кому нам идти? Можно ли, услышав эти слова, узнав этого Человека, просто отойти, забыть, вернуться в будни, к текущим делам? Это восклицание Петра прозвучало почти две тысячи лет назад, но продолжает звучать и теперь, выражая глубочайшую духовную трагедию, которая вошла в мiр вместе с Христом и Его учением и в которой решается в последнем счете судьба мiра и каждого из нас. Ибо тогда начался и продолжается по сей день отход, отречение от Христа не только отдельных «христианских» миров, но культуры и общества как таковых.

Знамения и сам опыт этого отхода так хорошо знакомы нам! Как часто, передвигаясь по улицам современного города в шуме и грохоте машин, в сутолоке вечно бегущих куда-то озабоченных прохожих, мы натыкаемся на сдавленную огромными новыми зданиями маленькую, всеми забытую церковь. Люди пробегают мимо, уже не замечая этот чудом уцелевший осколок давно забытого, исчезнувшего мiра.

А ведь когда-то церковь эта была средоточием всей окрестной жизни, тут бился пульс ее, сюда несли люди все свои радости и печали. Тут, в крещальной купели, начинался их жизненный путь, тут протекал он и колокольным звоном обозначался, и отсюда же начиналось последнее их путешествие — в вечность, к Богу, к Его свету. И вот ушли, бросили, не выдержали… Людям показалось, что все звучавшее в церкви, все, о чем она напоминала и свидетельствовала, мешает жизни, мешает счастью и тому пресловутому «прогрессу», вера в который заменила для них веру в Христа, в Его учение, в Его призыв.

Мiр ушел от Бога и продолжает уходить от Него, поклоняясь другим, новосозданным богам. И этот соблазн ухода знаком каждому из нас. Как и жившим тогда, в дни Христа, нам так же трудно и попросту невозможно принять эти страшные слова об «узком пути», о любви к Богу, о постоянном усилии, постоянной борьбе (и в первую очередь с собою), о том, что мы призваны Бога и любовь Его ставить превыше всего и ими жить. И насколько же легче, кажется, отдаться суете «настоящей» жизни, искать ее маленьких, доступных радостей и, главное, не задумываться ни о чем! А именно к этому призывает нас современная цивилизация, вся целиком построенная на идее земного счастья и удовлетворения земных потребностей. Люди спорят, как достичь этого счастья, выдумывают все новые теории, как идти к нему, но согласны между собою в главном: небо не нужно!

Но разве не удивительно в свете всего сказанного, что одновременно с этим отходом большинства никогда не исчезает из мiра и то меньшинство, которое на все соблазны и сомнения могло бы ответить и отвечает словами апостола Петра: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. Среди нас живут, по нашим улицам ходят, внешне ничем от нас не отличаясь, те, чьи лица, чьи глаза, если вглядеться в них, отражают какой-то таинственный свет, как если бы они знали и видели то, что не видно и неведомо другим, как если бы эти глаголы вечной жизни были для них самоочевидной истиной.

Ведь вот, заметим и подчеркнем, апостол Петр не сказал Христу: «Мы не уйдем от Тебя, потому что у Тебя помощь в житейских невзгодах, потому что у Тебя утешение, защита от несчастий, спокойствие и безопасность», нет. Да этого и не обещал Христос тем, кто следовали за Ним. Ничего не сулил Он ученикам Своим, кроме стра­даний, преследований и отвержения: В мiре будете иметь скорбь (Ин. 16:33). Так почему же остается Петр? Почему с каким-то почти отчаянием восклицает: Господи! к кому нам идти? Потому, отвечает сам же апостол, что Ты имеешь глаголы вечной жизни.

Что это за «вечная жизнь»? Только ли та потусторонняя, загробная, о которой мы, в сущности, ничего не знаем, в отличие от земной, которая здесь и сейчас? Конечно, нет. Глаголы вечной жизни — это свет, льющийся из самого образа Христа. Это то, что в Нем, только у Него. Это внезапно вспыхивающая радость о том, что подлинная жизнь, вечная не только своей бесконечностью, но, главное, своим содержанием, — вот она! И тот же Петр, увидев на горе исходящий от Христа свет, воскликнет: Господи! хорошо нам здесь быть (Мф. 17:4).

И вот узнает сердце, что невозможно уйти от этой любви, от этого света, от этой радости, вне которых все в конечном итоге тьма и бессмыслица. И так до самого конца одни будут уходить, другие же на все соблазны, на все сомнения и на вопрос Самого Христа: Не хотите ли и вы отойти? отвечать: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. О, если бы и мы могли пребывать среди этих верных!

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.