Заболела коллега по работе, и я отправилась ее навестить. Это были еще те доинтернетные, но уже компьютерные времена, когда авторы приносили в редакции статьи на дискетах 3,5″, поэтому мне нужно было отвезти какие-то электронные документы домой сотруднице и какие-то готовые у нее забрать.
Я долго ехала от метро на маршрутке через депрессивные промзоны к спальному району на юге Москвы. Нашла нужный дом с корпусом среди таких же одинаковых хрущевок и поднялась на пятый этаж без лифта. Дверь мне открыла старшая сестра заболевшей коллеги — инвалид на коляске. Мы пили с сестрами чай на журнальном столике у постели больной, и я думала о том, как же они похожи и как дополняют друг друга. Как стремятся к некоему равновесию, в котором действует закон сообщающихся сосудов. Как они любят друг друга, в конце концов.
Старшая сестра попала под машину, когда ей было шесть лет, получила травму позвоночника и навсегда потеряла возможность ходить. Ее ножки навсегда остались маленькими, как у шестилетней девочки, она подбирала их на ступеньку коляски и надевала на них яркие детские тапочки. Младшая была физически здорова, но при этом в свои немного за двадцать она весила больше ста килограммов. Она могла ходить на своих ногах, но явно этого не хотела.
Я вспомнила об этих сестрах, когда начала активно изучать семейную психологию. Я узнала, что так часто бывает: если один из близких родственников имеет ограниченные физические возможности, то другой может считать себя виноватым за то, что родной человек болен, а сам он здоров. И может не разрешать себе здоровье, не пользоваться своими преимуществами человека с двумя руками и с двумя ногами.
В той паре любящих сестер все было именно так: одна была обездвижена из-за травмы, а другая добровольно вешала на себя вериги из десятков лишних килограммов жира. Одна сидела дома потому, что ей невозможно было без посторонней помощи спуститься в инвалидной коляске с пятого этажа, а другая — из солидарности со старшей сестрой. Да, та девушка весом более ста килограммов еще некоторое время поездила на работу в редакцию, а потом окончательно засела дома, перебиваясь случайной редактурой и переводами. Она великолепно знала английский и обладала хорошим литературным слогом, ей время от времени предлагали интересную и престижную работу в штате разных изданий, но она предпочитала оставаться возле сестры, все продолжая набирать вес и терять здоровье.
Как вы думаете, была ли старшая сестра рада добровольным веригам младшей? Да ничуть. Напротив, она постоянно твердила младшей: да ты бы прошлась, прогулялась. Принесла бы мне с улицы первых цветов и свежих новостей. Нашла бы там друзей, человек хотя бы четверых, которые помогли бы мне спуститься с пятого этажа и тоже совершать прогулки.
Начала бы жить, дышать и двигаться. Вышла бы замуж, родила племянников и посадила играть ко мне на колени. Съездила бы в Париж и привезла мне оттуда много фотографий. Или заработала бы много денег, чтобы мы вместе поехали в Париж — я слышала, что там есть такие спуски и пандусы, что мы могли бы без проблем сходить в Лувр и увидеть Джоконду.
Но младшая по-прежнему мужественно и упорно носила свои стокилограммовые вериги в четырех стенах. Она не выходила замуж, не зарабатывала много денег и не ехала смотреть Джоконду в Лувр — ведь ей было очень стыдно, очень неудобно за то, что старшая сестра больна, а она здорова.
К сожалению, в нашем постсоветском обществе это очень распространено: считать праведной и достойной только тяжелую, многотрудную и многоболезную, полную скорбей жизнь, а в том случае, если скорбей, по сравнению с окружающими, на твою долю выпало как-то маловато, срочно постараться соорудить себе какие-нибудь стокилограммовые вериги, чтобы не шагать бодрее калек. В качестве гирек для вериг подойдет все: бедность, несчастья в личной жизни, нелюбимая работа, скучный и ограниченный круг общения. Если у тебя так много здоровья или денег, что они просто так не уходят, то их можно, например, пропить.
Для девушки-переводчицы способом уравнять себя в возможностях с сестрой-инвалидом стали лишние килограммы, а для многих других той же цели служит церковная жизнь. В церковь они приходят не затем, чтобы соединиться со Христом и получить от Него жизнь с избытком, а в неосознанном стремлении стать калеками.
Если не отследить вовремя, не осознать и не проговорить этот мотив, то рано или поздно из него на лучших и самых христианских порывах души вырастет плесень, которая заразит все мировоззрение, делая его еретическим, скопческим, манихейским. Человек будет сам на себя возлагать «бремена неудобоносимые», видя в Церкви только ограничения, запреты, умерщвление плоти и отвращение от всего живого, но делать это он станет неосознанно, а потому очень даже велика вероятность, что через некоторое время он обвинит Церковь в том, что ему тут сломали жизнь и лишили всех ее радостей, и сам же из нее уйдет, громко хлопнув дверью.
На самом деле, у каждого из нас есть свой аналог, свой образ сестры, которой больше досталось страданий и меньше повезло в жизни. Это перед ней мы краснеем, когда бываем счастливы. И мы старательно пытаемся избавиться от этого стыда — покупаем жмущие ботинки, чтобы до крови натереть пальцы, невольно режем пальцы, шинкуя на кухне капусту, спотыкаемся и падаем. Мы выполняем массу неосознанных детских и шаманских ритуалов, потому что первобытно, язычески верим в то, что мы с сестрой — сообщающиеся сосуды и, следовательно, если мне будет больнее и хуже, то сестре сделается радостнее и лучше.
Вот только сестра не хочет нашей крови. Она прекрасно понимает, что невозможно отрезать вам ногу и пришить ей — можно только обеим остаться без ног. А еще она хочет в Лувр и не едет туда именно из-за вас. Потому что отвезти ее туда больше некому.
